– Бабла и побольше,– откровенно признался отпрыск и весело заржал прямо в выпученные изумленно глаза папаши.
– И где ты его собрался нарубить, сукин сын, побольше?– завелся отец.
– Есть такие места,– авторитетно заявил Конь.– Там его валом. А с кием вон пусть Кикс вокруг столов прогибается. Ему это в кайф. Без обид, Паш?– Пашка, присутствующий на праздничном банкете, на правах школьного приятеля, пожал плечами: – Какие обиды, да в кайф,– а Савелий Михайлович, рюмку коньяка очередную маханув, чтобы слова сына переварить и осмыслить, кулаком по столу хряпнул и выдал заключительное родительское резюме-благословление:
– Попадешься, если в этих местах опять, то хрен тебе, а не адвоката. Пальцем не шевельну и копейки ломаной не потрачу, чтобы тебя – гаденыша вытащить с кичи. Так и знай. Живи, а я погляжу, долго ли на воле, щенок, продержишься.
– Ни че. Обойдусь, батя. Ты только малеха сейчас подмогни, пока раскручусь. Я на шее твоей сидеть не собираюсь и на счет кичи не боись. На парашу я и сам не хочу. Займусь бизнесом бескриминальным.
– Каким это?– чуть не подавился грибом маринованным Савелий Михайлович.
– Закорешился я, батя, на зоне с челом одним. Перец резкий. Откинулись, опять же, одновременно. Так вот он тему хлебную предлагает замутить. Называется бизнес – Экстрим-досуг.
– Что же он на нары тогда присел, если "резкий перец"?– не удержался, съязвил Савелий Михайлович.
– На старуху-проруха, батя. Сел, потому что партнер по бизнесу подставил. Иуда рядом оказался. Никто не застрахован. Думаешь, у тебя рядом Иуды нет?
– Есть,– вынужден был согласиться Савелий Михайлович, взглянув на сына.
– Ну, вот,– расплылся в улыбке самодовольной Конь. Если судить по ней, бездумной, то жизнь дальнейшая на воле, виделась ему исключительно в розовых тонах с золотистыми оттенками.
– И что это за бизнес-экстрим такой, в котором лопатой бабло гребут? Позволь полюбопытствовать? Может, чего со стороны подскажу,– перевел разговор в иную плоскость старший Коняев.
– Не, батя. В этом бизнесе ты не советчик. Экстрим-досуг это…– Конь поскреб нос, размышляя как-бы это подоходчивее, в тупые мозги отцовские выдать информацию и чтобы самому свои особенно при этом не напрягать.– Фильм тут по ящику недавно гнали, примерно на эту тему. Там, по сюжету, новым буржуям нашим предложили отдохнуть пару недель в лагере. В зоне, со всеми прибамбасами. В концлагере. Ну, охрана с винтарями, как положено. Овчарки, вышки караульные. Не смотрели?
– Видел я. И что?– застекленел глазами Савелий Михайлович.– Вы тоже концлагеря такие хотите открыть? Так там фильм вспомни, чем закончился для организаторов. В цистерну их с кислотой макнули. Трупы.
– Не, концлагеря мы открывать не будем. Западло. Но идея экстрима-досуга именно такая. Клиент-буржуй, зажратый, платит и получает что-то вот такое экстремальное. В компании бомжей, например, может отдохнуть дней десять или этих… клошаров в Париже каком-нибудь задрипанном. Или в банде уличной где-нибудь в зачуханном Чикаго оттянется. Ну, а мы обеспечим внедрение, доставку и возврат. Договоримся, где надо, отмажем если что. Вот это бизнес. Не то, что шары ваши – свояк, чужак, блин.
– Ты думаешь, что найдутся придурки, которые в банды эти и к бомжам вшивым отдыхать побегут?– с сомнением покачал головой Коняев старший.
– Ого-го. Еще и очередь будет на полгода. Жизнь-то у бизнесменов пресная, скучная. Вот у тебя, батя, что за жизнь? Что ты видишь в ней кроме бильярдных? Ты где в отпуске был?
– Где, в Египте. Пирамиды посетил,– буркнул Савелий Михайлович.
– И что? Отдохнул?– подмигнул ему сын.
– А ты глазами не семафорь… Отдохнул и мать отдохнула. Вернулись, загоревши… И видели много чего интересного. Пирамиды, сфинксы эти… Море там, в Египете есть. Теплое. А ты чего советуешь? Чтобы я в драных портках бутылки по урнам собирал и от ментов по подвалам и чердакам прятался? Ни хрена себе отпуск.
– Зато после такого отпуска в Аду, батя, тебе твоя жизнь занудная Раем покажется. Восприятие усилится. Мне это все психологически кореш разжевал. Его Толяном – Анатолием кличут. Даже у Пушкина про это стишок есть. Я наизусть запомнил.– "Все, все, что гибелью грозит. Для сердца смертного таит неизъяснимо наслажденье. Бессмертья может быть залог. И счастлив тот, кто средь волнений их обретать и ведать мог!".– Во как! "Неизъяснимо наслажденье". Удовольствие, значит. А за удовольствие нужно платить. А мы предоставим – Бизнес такой.
– Ну-ну,– хмыкнул Савелий Михайлович.– Ветер вам в задницу. От меня-то чего хочешь? Денег? Сколько?
– Совсем не много, пару кусков баксов, пока прибыль начнется. Я верну. В долг дай.
– Да мне две эти тысячи не жалко, хоть и не возвращай,– махнул рукой Савелий Михайлович, зацепив ей попутно коньячную бутылку.– Только не верю я в твой этот бизнес, и кончится у тебя все опять хреново. Есть у меня такое предчувствие. Кинет тебя твой партнер Толян или лягавые на нары пристроят, в конце-концов. Вы же с этим экстримом все время Закон пинать будете. Ох, посодют тебя опять, сынок, чует мое сердце.
– Не посодют. И пинать Закон мы не будем. Все в Законе замостырим. Адвокатов наймем, чтобы параграфы обсасывали,– самоуверенно заявил Конь, чокаясь с отцом.
– Ой дура-а-ак,– схватился тот за голову.– Куда лезешь? Сидел бы в клубе спокойно, в семейном деле и жил спокойно. Те же две тысячи баксов буду платить. Какой тебе нахрен еще экстрим нужен? Ты понимаешь, что такой бизнес сволочной, как ваш, чтобы раскрутить, сколько бабла нужно заслать сразу? А ты две всего просишь. Значит, на десятых ролях будешь при этом Толяне. Если бы ты сто или двести попросил, то я бы хоть и не дал бы, но может быть поверил, что там тебя серьезным партнером хотят видеть. А ты будешь затычкой и на побегушках. И эх!– Савелий Михайлович маханул стопарь и яростно захрустел огурцом.
– А я и не рвусь на первые роли,– нисколько не смутился отпрыск, маханув следом за ним рюмку коньяка и сунув в рот дольку лимона, продолжил, кривясь.– Мне Толян обязан. Я его от пики в зоне прикрыл. Он пообещал в долю взять. Десять процентов от прибыли. Пахать придется, как папа этот Карла, но зато жизнь не скучная. А не понравится если, то плюну, да уйду. Делов-то.
– Смотри, сын,– вздохнул Савелий Михайлович, поняв, что все его аргументы отскочили, от непробиваемого отпрыска, горохом.– Плюнуть если надумаешь, то приходи в клуб. Приму, куда денусь, но не жалобись тогда. Я предупреждал.
– Все пучком будет, батя,– расплылся в хмельной улыбке Конь и хлопнув по спине, молча слушающего их беседу Пашку, предложил ему:
– Давай, Кикс, и ты со мной. Что за жизнь у тебя? Серая ведь?
– Но, но…– приподнялся на стуле старший Коняев.– Ты мне это оставь. Парень на своем месте. Штуку баксов имеет, а я еще ему пару сотен теперь добавлю для стимула, чтобы тебя охламона не слушал. Пошли его, Пашуня, нахер с его экстримом.
– Пошел, Мишка, нахер,– послушно выполнил указание работодателя Пашка. Парнем он вообще был покладистым и конфликтов избегал.
– Го-го-го!– заржали в две глотки Коняевы отец и сын.
С Толяном – корешем зоновским, Конь впоследствии Кикса познакомил. Привел в клуб и попросил "поучить малеха шары катать". Толян, мелкий, но вертлявый как крысеныш, не понравился Киксу с первого взгляда. Глаза его прищуренные, шныряющие по сторонам и ладонь потная. Однако язык у "крысеныша" подвешен был как надо и тарахтел он им, не умолкая так ловко, что после первых двух часов "мастер-класса" Пашка мнение первоначальное слегка откорректировал, приподняв планку рейтинга кореша Коня. А жизнью потасканный Толян, заливался соловьем, тем более что слушатель ему попался подходящий. Немногословный, слушающий, открыв рот и в споры не лезущий. А Пашка, сразу поняв, что из Толяна бильярдист может получится, как из дерьма пуля, показал ему, как следует держать кий правильно и выставив пирамиду из шаров, разбив, объяснил кратко основные правила игры в "Американку" и на этом посчитав, что достаточно преподал для первого раза, слушал молча зоновские побасенки, вежливо кивая и хмыкая. Жизнь за колючкой для него, там не побывавшего, была чем-то экзотическим и настолько отдаленной, как на другой планете, что он и не лез с репликами, хоть и понимал, что брешет Толян наверняка через слово.
– Да, братан, зона – школа жизни. Кто ее не топтал, тот и жизни не знает. А какие люди там сидят. Лучшие. Золотой фонд нации,– Толян прицелился и, мазнув по шару, вышвырнул его за борт. Пашка тормознув шар катящийся ногой, вернул его на поле и впервые усомнился в словах собеседника:
– Так уж и…
– Не веришь? Сам прикинь хер к носу. Кто сидельцы эти? Те, кому рамки общедозволенные тесны. Те, кто страх в себе задавил перед карательными всякими структурами. Человеки с большой буквы. Люди, которые нашли в себе силы преодолеть рабство быдлячье. И не просто задавить в себе раба этого поганого, но делом подтвердившие, что они не быдло, мужичье безропотное. Скотина серая. Такие дела люди проворачивали, тебе и не снилось, Кикс. И дело не в бабках. Понимаешь? Дело в том, что человек себя при этом выше рамок ощущает. Ему их начертили и чтобы не убег, всякие хитрые хреновины замостырили. Капканы – одним словом. Как волков флажками. А он все их обошел и смеется над вертухаями. Понимаешь?
– Так не обошел же. Попался, раз в зоне. Те, кто обошел, те на воле смеяться должны,– опять не удержался и возразил Пашка.
– Правильно. Соображаешь. Только эти-то вертухаи все новые и новые изощренные капканы выдумывают на нашего брата, вот и влетаем, чтобы ума набраться. Зато потом хрен им по рылу, а мы живем на воле и потешаемся над узколобыми. А от жизни берем все, что хотим и еще всемяро. Скажи, Конь.
– В натуре, братан. Ты, Кикс, зону не топтал. А там щементом понимание нужное получаешь. Помнишь у Достоевского про "тварь дрожащую" и "право имеющих"? Мы – право имеющие. А люди, брат, как ни крути – это травоядные в своей массе и хищники. Волки и овцы. Это всегда так было. Выбирай сам кем быть. Овцой трясущейся или волчарой, право имеющей у овцы этой скелет от мяса очистить,– выдал тут же реплику тот, сверкая фиксами.
– Что-то выбор у тебя того… Без разнообразия.– Скривился Пашка, которому, конечно же, овцой быть не хотелось, но и волчарой кровожадной как-то тоже. Он всегда предполагал, что есть еще варианты, кроме этих двух крайностей.
– Какое тебе еще разнообразие нахрен нужно? Все ясно, как у негра в заднице. Или ты стрижешь баранов, или тебя, как барана имеют. Только быдло слов всяких разных себе в утешение понапридумывало, чтобы не стремно было. Любовь там к Родине. Долг. Семья. И прочая хрень вроде бога, который все видит и за грехи в Ад сунет после смерти. Ха. Блевотина это все, Кикс. Поверь на слово. Я уже кой-чего видел,– завелся Конь.
– И Бог – блевотина?– спросил Пашка, который откликнувшись на веяния времени, носил крестик на шее и заходил раз в год в храмы свечку поставить.
– Причем самая блевотная. Разводят лохов попы уже две тысячи лет на этой баланде и стригут баранов. Вот как их называют? Пастыри божии. Пастухи, если проще. А паству они свою как называют? Овцами и называют. Баранами в общем. Что не так скажешь?
– Называют так, но не оскорбительно и насильно никого не волокут к себе и не стригут силой тоже. Пожертвуешь если сам или за услугу им заплатишь. Венчание там, к примеру,– возразил Пашка.
– Ты что верующий что ли?– вытаращился на него Конь.– Ну, бли-и-и-и-н. Никогда бы на тебя, братан, не подумал такое. Что попадешься на этот лохотрон. Ну, ничего. Жизнь ума добавит, а я рядом всегда и займусь тобой, век воли не видать. Дурь эту из тебя как-нибудь вытрясем.
– А если я не хочу трястись?– окрысился Пашка, которому не нравилось, что его выставляют лохом.
– Ты в ослепление. Потому что вера эта, как норкота. А мы трясти и не будем. Тебя жизнь встряхнет. Тогда побежишь к своему богу, а Он тебе фигу под нос, а не помощь.
– Почему фигу? Может, как раз не фигу, а помощь получу,– уперся Пашка.
– Закатай губищу, братан. Нет никакого бога, я точно знаю. Выдумки попов хитрозадых он.
– Как это ты выяснил?– удивился Пашка.
– Да проще простого. Любой может в момент выяснить. Попы что про него говорят? Что Всемогущий и Вездесущий. Правильно?
– Ну, говорят. И что?– согласился Пашка.
– Значит, если он есть, то сейчас нас слышит. Правильно?
– Ну, наверное,– вынужден был согласиться Пашка.
– Слышит, значит и все при этом может. Вот и проверяем. Эй, Бог!– рявкнул, задрав подбородок в потолок Конь.– Накрой-ка на стол чего-нибудь пожрать и деньжат подсыпь лимонов десять баксов,– выкрикнув пожелание, Конь уперся в биллиардный стол руками и, подождав минуту, торжествующе взглянул на Пашку.
– Ну, что? Где жратва и бабло? Потому что нет никакого бога, поэтому и не может он ничего. Доказал я тебе?
– Ничего ты не доказал,– буркнул Пашка.– Бог что, обязан перед тобой шестерить? Западло ему может? А? Вот ты если вон Толяна попросишь стол хавкой завалить и денег тебе сколько нибудь отстегнуть, а он тебя нахрен пошлет, то его что тоже тогда нет?
– Тебя, я смотрю, на кривой козе не объедешь, братан,– удивился Конь, почесав лоб.– Уел. Бог, конечно, шестерить не станет, если он есть. Тут ты прав. Так что он молчит тогда? Вон, если я чего у Толяна спрашиваю, так он отвечает, потому что есть он. А этот молчит, как рыба. Короче, нет его и закрыли тему.
– Это у тебя Его еще нет. А у меня уже есть,– буркнул в ответ Пашка.
– Ладно, не дуйся. Фигня все это, Паш. Есть, нет. Мы-то есть точно? И дружбаны? Значит, жить должны дружно. Ставь пирамиду, сейчас я тебе задницу надеру. Вспомню, где лузы. Фору хочешь два шара? Ставлю стольник, что раскатаю,– свел на шутки-прибаутки полемику религиозную Конь и весело заржал, заставляя задуматься о том, что погоняло ему навесили в зоне не только за фамилию.
Партию, разумеется, Конь выиграть не смог. Раскатал его Пашка с кия, даже и фора не потребовалась, в сухую и стодолларовую бумажку из рук приятеля забирая, поинтересовался:
– Как бизнес ваш?
– Нормально, Кикс. Ты, я смотрю, наблатыкался за пять лет прошедших. Впору мне у тебя просить фору шаров пять,– фразу последнюю произнес Конь явно для ушей Толяна, намекая на то, что было время, когда Кикс у него фору выпрашивал. Пашка промолчал, хмыкнув не определенно. Случаев он таких припомнить не мог и отнесся к словам приятеля, как любой профессионал в чем либо, к словам дилетанта – снисходительно.
– А бизнес – хоккей. Сейчас таких заказчиков денежных цапанули… Бабла, как у дурака махорки,– подмигнул Конь Толяну и тот расплылся в улыбке, прищурив крысиные глазки.
– Зря ты к нам не хочешь, брателло. Усохнешь тут. Молодость пройдет, вспомнить нечего будет. Загнешься, а бог твой тебя спросит типа,– "Ну че, Паша, чем занимался всю жизнь?" Что ответишь тогда? Я шары всю жизнь катал? А он тебе,– "Дурилка ты картонная, жизнь профукал, а ведь были рядом умные люди, советы давали, варианты интересные предлагали",– Что ответишь?
– А чего отвечать? Жил и жил. Никому не гадил,– пожал плечами Пашка.– И не только по шарам стучал, а кое-что еще делал. Я, пока ты в зоне парился, в армию успел сбегать. Так что не все пять лет шары катал, а четыре. Женюсь, наверное, скоро, если Настя не передумает. Семья будет. Что еще-то?
– Ну, ты малахольный Пашка,– хлопнул его снисходительно по плечу Конь.– Приземленный ты какой-то. Женюсь. Семья будет,– передразнил он. И на что содержать семью собрался? Жить где будете? У твоих предков, кроме тебя еще двое вон, а квартирка трешка. Какая семья, блин?
– Снимать будем, если что. Накопим, купим свою,– попробовал возразить Пашка.
– Снимем, накопим. Сто лет ты будешь копить на квартиру при нынешних ценах, на нормальную если. Нормальная, сегодня миллионов десять рублями стоит. А ты зарабатываешь в год…– Конь достал мобильник и нашел функцию калькулятора.-… умножаем, делим. Во, двадцать лет получается копить нужно. Это если вы с Настеной хавать не будете и одежду покупать. А ты снимать будешь хату и половину суммы за нее платить. Значит, сорок лет нужно копить. Такая арифметика.
– Так и Настя тоже будет работать,– Пашка сконфуженно скривился. "Арифметика" ему не понравилась.