Но иногда даже книги Мюссо, Гавальды и отличные вещи Роулинг прошли это испытание прежде, чем достигли успеха.
Утро четверга для меня праздник, когда я распаковываю свои коробки, как ребенок – подарки утром Рождества.
Я раскладываю книги в три стопы – уже знакомые мне, которые я хочу немедленно поставить на полки (обычно это очерки или практические руководства, для которых мне не обязательно нужен мой опыт работы с читателями); те, которые были мне заказаны (их я храню под кассой, чтобы отдать покупателям); и романы, которых я не знаю и чье будущее будет сильно зависеть от того, захочу я или нет их рекомендовать.
Именно эту, третью стопу я люблю больше всего. Она – сундук с сокровищами. Иногда он становится сундуком разочарований: автор, которого я очень любила, разочаровывает меня своей книгой, попавшей мне в руки.
Поскольку я не могу прочесть все эти книги за один день, они оказываются на старом деревянном крестьянском столе, где возвышается табличка с надписью «Новинки».
Среди них есть такие, чья обложка мгновенно очаровывает меня, и те, о которых критики произнесли уже столько похвал, что я не могу устоять против желания прочесть первую страницу.
И тогда наступает не имеющее себе подобных мгновение, которое я называю «инципит-кисс». «Инципит» на латыни означает первые слова или первую фразу текста. Некоторые «инципит» – настоящие шедевры и вбрасывают вас в чтение, как катапульта, сделанная из чувств, ума или тайны. Другие оставляют вас бесчувственными как камень.
«Инципит-кисс» – первый поцелуй. Он может быть соленым, сладким, нежным, горьким, мягким, пылким, мятежным, вырванным у кого-то, украденным, быть ударом, быть лаской, быть чувственным, экзотическим, ледяным, энергичным…
Это первое впечатление. Очень часто оно бывает хорошим.
Часто, но не всегда!
Иногда нужно дать любовнику, который неумело целуется, время научиться, и, случается, он становится мастером…
В то утро я открыла «Путешествие с отсутствующей» – самую новую книгу Анн Брюнсвик.
«Детство – темный лес, полный тревожащих шорохов и сообщений, которые невозможно расшифровать. Он населен миллиардами зверей, большинство из них оказываются безобидными, если не нарушать их сон и пищеварение; но некоторые окажутся свирепыми; и самые большие – не те, которых нужно больше всего бояться; в лесу есть и злые великаны, есть колдуны, насылающие порчу, браконьеры и разбойники». Мастерски написанное начало! В одной фразе (хотя, конечно, она длинная) чувствуется судьба, честолюбие и уверенность, что книга будет написана дерзко и беспорядочно. Слова уже отдаются эхом в моем уме, как мощные приливные волны в Крозоне.
Я часто говорила себе, что пути читателей по книжной лавке могли бы стать предметом очень увлекательного исследования. Нужно было бы снять скрытой камерой все жесты читателя. На какие-то книги он едва взглянул, какие-то взял в руки и в некоторых случаях открыл или прочел только аннотацию на задней стороне обложки, а потом вернул книгу на место. И спросить о том, что убедило или разубедило его после первого интереса, выраженного жестом.
Иллюстрация на обложке в этом случае играет важнейшую роль, но столь же велика и роль слов, напечатанных на задней стороне обложки: там иногда помещают коротко изложенное содержание книги или просто отрывок из нее.
Я считаю, что очень важно, как книгу воспринимают наши органы чувств. Читатель, который проведет много часов, прикасаясь к бумаге, должен испытывать при этом удовольствие от страницы, когда потирает ее между двумя пальцами перед тем, как перевернуть; от обложки, когда гладит ее рукой, как кусок шелка; от корешка, который он может, читая лист за листом, прижимать к губам и не порезаться.
Бумага должна быть такой, чтобы на ней можно было спать, как на простынях, высушенных ветром и солнцем!
Я не уверена, что спать на цифровом планшете – большое удовольствие.
Для меня заменить все книги одним аппаратом, на котором можно читать все истории, – это все равно что отменить все пищевые продукты и их размещение на тарелках и оставить только одноразовые фляги для напитков с надписями «свежая вишня», «рагу», «шоколад с орехами» или «торт с лимонным безе».
Еще я спрашиваю себя: какие слова рождаются у писателя, который стучит пальцами по клавишам, и какие у того, кто проводит линии чернилами на бумаге, которая иногда бывает скользкой, и оставляет на ней борозду или едва касается поверхности листа.
Изменились или нет человеческие слова с появлением компьютеров? Написали бы Гюго, Ламартин и Стендаль то же самое, если бы пользовались клавиатурой?
Этот мужчина вошел в книжную лавку так тихо, что я его не заметила.
А ведь на двери есть колокольчик.
Должно быть, я была поглощена открыванием коробок или чтением начальной фразы книги Брюнсвик.
Когда я подняла голову, он уже стоял передо мной и протягивал «Пять размышлений о красоте» Франсуа Чена.
Он были не очень высокого роста.
Мне было трудно определить его возраст, но он явно был не очень молод. Борода, довольно длинная и густая, и волосы, тоже густые и длинные, указывали, что у этого человека уже было прошлое.
Возле его ног лежал рюкзак. Очень большой рюкзак, к которому прилип пух.
У мужчины были красивые голубые глаза, очень подвижные и озорные; казалось, что они всегда слегка улыбались.
Этот посетитель напомнил мне Жоржа Мустаки, известного автора-исполнителя своих песен, но у мужчины не было гитары.
– Здравствуйте, мадам. Меня зовут Жак. Я бы хотел взять у вас на время эту книгу.
– Здравствуйте. Мне очень жаль, но я не даю книги на время.
– Тогда я куплю ее у вас, но, если вы позволите, верну ее вам, когда прочитаю.
– Какая странная мысль! Дайте же книгу!
– Я никого не знаю в Юзесе. Как вы видите по моему рюкзаку, я путешествую пешком; если быть точным, я паломник. Примерно месяц назад я вышел из Сантьяго-де-Компостела, а иду в Мон-Сен-Мишель. Да вот два дня назад сильная боль в икре заставила меня пойти к врачу. И он велел мне на три недели отказаться от ходьбы, если я хочу добраться до Мон-Сен-Мишеля на своих ногах. И вот я приговорен провести в Юзесе все это время, и при этом ходить как можно меньше.
– Бывают наказания и хуже. Юзес – великолепный город.
– Да, я уже чувствую его великолепие по этой роскошной площади! Так вот, я собираюсь посвятить это время чтению, но я бы не хотел нагружать свой рюкзак книгами, которые прочитаю во время этой остановки. Почему я обратился к вам с моей просьбой.
– Я вас понимаю, но мне очень неловко.
– Не смущайтесь и скажите, сколько же я должен вам за эти размышления Чена. Мне бы также хотелось, чтобы вы мне указали жилье, где я мог бы ночевать, – не очень далеко от библиотеки и не слишком дорогое.
– Я советую вам пойти к Патрику на улицу Гранд-Бургад. В это время года у него должны быть свободные места. Он сдает симпатичные гостевые комнаты по очень разумным ценам.
Жак, хромая, вышел из лавки со своим большим рюкзаком и направился на улицу Гранд-Бургад.
Позже, уходя из магазина, я взяла с собой книгу, лежавшую на столе новинок: Паскаль Рюффенах, «Больница у моря».
Так, просматривая две или три книги за неделю, мне удавалось получить представление о тех из них, о которых критики ничего не писали.
Тем, которые мне особенно нравились, я приклеивала маленький цветной стикер на обложку. И стол новинок оказывался украшен цветными флажками или короткими объявлениями, которые могли привлечь взгляд читателя.
«Перед тем как начать свой путь в Сантьяго-де-Компостела…» – было написано на синем листке, прикрепленном к обложке книги Рюфена «Бессмертным путем святого Иакова».
«Нежная грусть…» – было написано на розовом листке, отмечавшем книгу Деге «Жизнь другой».
«Больница у моря» Рюффенаха была охарактеризована так: «Размышления у моря о конце жизни».
Она – что-то вроде НЛО среди книг. Ничего не известно о том, какие события в прошлом главного героя привели его к решению провести последние дни жизни в этой больнице на морском берегу. Не сказано точно, о каком именно побережье идет речь, не названы точно имена персонажей. Одни голые воспоминания, ничего художественного. Даже фразы короткие. Слов мало, нет никаких прикрас, но есть ритм, а текст поэтичный и точный. Этот ритм совпадает с ритмом волны, которая приближается, а потом отступает, поднимается вместе с приливом, а затем откатывается и открывает прибрежную полосу.
Мне очень нравится текст Рюффенаха, и у меня появилось ощущение, что тот чертежный стиль в литературе, которым он так прекрасно владеет, полностью соответствует поиску более строгих, даже аскетических форм, которые он представляет читателям для всеобщего голосования.
На следующий день после взятия книги взаймы Жак пришел и вернул ее мне.
– Франсуа Чен действительно великий философ. Я знаю, что недавно он опубликовал «Пять размышлений о смерти», но мне еще не очень хочется готовиться к этому часу. Напротив, мне очень нужно, чтобы меня сопровождали на пути красоты!
Его глаза продолжали улыбаться, а поскольку я знала, что у него достаточно времени, предложила ему обмен.
– Но по пути из Сантьяго вы, должно быть, видели столько всего красивого!
– Вы, конечно, думаете о церквях и пейзажах, об огнях, о птицах и больших деревьях?
– Да, я думаю обо всем этом.
– Я видел все это, но, как говорит Чен, считать это красивым – один из видов конформизма. Условности требуют, чтобы мы хвалили большое дерево, закат, витраж Сулажа[3] в монастырской церкви Конка или украшенный орнаментом тимпан над дверью часовни. Но находим ли мы в глубине наших собственных сердец путь к красоте? Повторяем мы за миллионами других людей, что Джоконда – шедевр, или она наш шедевр – тот, который переворачивает нашу душу и перекликается с нашим прошлым? То, что я действительно считал «красивым», когда шел из Сантьяго, – сам путь. Дорога, по которой до меня прошли столько людей и на которую я, делая шаг, еще раз давил своим весом, как на мебель. Этот шаг заставлял катиться камешек, который раньше оттолкнул в сторону своим башмаком другой паломник. Я люблю этот камешек. Я был лишь одним из многих, которые были до меня и будут после меня, но до сих пор я был кем-то вроде путевого рабочего: прокладывал этот путь вместе со всем человечеством, но оставался при этом отдельной человеческой единицей.
– Спасибо за это размышление. Меня зовут Натали.
– Натали из песни Беко была с Красной площади[4]. Вы – Натали с площади Трав. Делиться чем-нибудь – приятно. Я думал, что буду идти один от Сантьяго до Сен-Мишеля, но все время встречал других путников или, во время остановок, гостеприимных хозяев.
Жак протянул мне книгу Патрика Вивере «Человеческий фактор».
– Вот моя книга на сегодня. Я буду читать ее на террасе, которая есть на этой площади. Под солнцем.
– Тогда я даю ее вам на время.
– Но у вас не библиотека!
– Для вас – библиотека…
На следующий день божий бродяга уже возвращал мне книгу, в которую положил закладку-косичку, сплетенную из листьев бамбука.
– Вы забыли свою закладку…
– Оставьте ее себе. Он просто с ума сводит, этот экономист-философ! Если бы я прочитал его намного раньше, то иначе управлял своими командами. Вивере прав: конкуренция – ложная цель. Она означает использование людей на ринге власти. И наступает день, когда даже тот, кто всегда побеждал, оказывается сбит с ног. Настоящая задача – пропагандировать сотрудничество как подлинную альтернативу конкуренции. Но я все время ставил человека на службу экономике, а не наоборот.
– Вы управляли предприятием?
– Да, но теперь это уже не важно. Главное – не это. Я бы человеком того типа, который описывает Вивере. Я переходил от возбуждения к депрессии. Примерно как те семьи, которые приходят в большой торговый зал и наполняют тележки до самого верха, слушаясь рекламы, которая хвалит им то, что им не нужно, подчиняясь светящимся объявлениям и выставкам новинок на боковых стеллажах в начале рядов. Возле кассы эти люди впадают в депрессию, поняв, что потратили деньги, которых не имеют… Спокойствие – это другое. Это мои поиски. Спокойствие значит просто ценить то, что у тебя есть, не плача о том, что потерял, и не мечтая о том, чего еще не имеешь. Я приду к вам за новой книгой завтра, потому что сегодня будет кино! Я обнаружил, что у вас есть артхаусный кинозал, великолепный для такого маленького города. Я пойду смотреть «Бланканьевес» – немой черно-белый фильм!
– Вот как! Это хороший фильм!
– Вы не хотите пойти со мной? Я приглашаю вас в обмен на книгу, которую прочитаю завтра.
– Нет, спасибо.
– Религия, которую исповедуют хозяйки книжных магазинов, запрещает им ходить в кино с клиентами? Ведь у вас нет никаких планов на сегодняшний вечер?
– Откуда это вам известно?
– Интуиция подсказала. Я буду вести себя прилично. В шестнадцать лет я мало смотрел фильмы, больше обнимал соседку; но теперь я стал немного старше…
– Тогда я согласна!
И мы пошли смотреть этот чудесный фильм – «Белоснежку», перенесенную в мир севильской корриды! Музыка сопровождает зрителя на протяжении всего сюжета; история рассказана с помощью черно-белых образов, от которых замирает дыхание. Настоящая фантастическая сказка, которую высоко оценили мы оба – и Жак, и я.
Окружающий персонажей мир корриды обостряет их страсти, очаровывает одних и вызывает возмущение у других. В нашей части Франции есть много страстных любителей корриды, которые ни за какие блага мира не пропустят бой быков на большом ежегодном празднике в Ниме или Арле. Сама я люблю в корриде только афиши, которые объявляют о ней. Очень часто они выполнены красной, черной и золотой красками. И некоторые – настоящие произведения искусства.
Кухню моего дома украшают три красивые репродукции, на которых есть подпись Мариано Отеро. Меня волнуют резкие линии рисунка и их изгибы, одновременно мужественные и чувственные. Что касается остального, у меня есть ощущение, что те, кто толпится в тесноте на аренах, ищут отдушину для агрессивных порывов, которые в повседневной жизни скрывают за хорошими манерами. В студенческие времена я несколько раз соглашалась пойти на футбольные матчи; на стадионе я с трудом узнавала своих друзей, так быстро они менялись, сев на трибуны. Не думаю, что все это прославляет человека…
Конец ознакомительного фрагмента.