– Так только что появившийся на свет ребенок, в первую очередь видит свою маму, которая для него будет той определяемостью этого мира, в который ему предстоит вступить. Так и для меня, имеющего ещё несформировавшееся мнение об этом новом для меня ореоле обитания, это первое симпатичное лицо, вызвав побуждающие к жизни любопытство и интерес жить в этом, а не в каком-нибудь другом месте, и должно заставить меня примириться с этим скучным переездом (который, по сути, является тем же переходом из одного состояния в другое).
– Но это всего лишь мои догадки, когда может быть, всё было до банальности просто. И эта девушка, сидя на кухне у себя дома, и от делать нечего (когда сердце свободно, то таково положение вещей), к своему удовольствию заметила в окно симпатичного парня (здесь нет и намёка на самолюбование, каждый себе видится только в таком симпатичном виде, таков закон природы), что и заставляет её немедленно отреагировать на этот призыв природы. И она, не долго думая, хватает ещё не наполненный пакет… Но, стоп. Кажется, у неё в руках было два довольно внушительных пакета. – Алекс, углубившись губами в глубины чая, таким удивительным способом остановил себя на этом заметливом замечании.
– Ну тогда возможно, что она, переругалась со своей старшей, не менее симпатичной и очень грациозной сестрой (старшая сестра всегда обладает такими преимуществами перед младшей), которая указала на её полную незанятость, в том числе и сердца. И требовательно, с элементами настойчивости, – вот отец вернётся с работы, я ему все расскажу, как ты мне помогала в уборке по дому, – убедила её. – Да, Вероника?, – пусть её так зовут, – спросила её старшая сестра.
– А ведь Вероника в своей рассеянности чувств, на которые намекает её чувствительное сердце, в некотором роде беззаботна и не связана крепостью уз с материальностью этого мира, отчего в её руках ничего не может удержаться и, грозясь разбиться, валится на пол. Что, конечно, учитывается её старшей сестрой Офелией, и она, принимая во внимание этот Вероникин дар, пропускать всё сквозь свои руки, дозволяет ей принимать посильное участие лишь в самых безответственных случаях, как, например, вынести мусор. С чем она и выпроваживается из дома.
– Ну а всякая безответственность, есть первая предпосылка для возникновения новых отношений. И Вероника, не испытывая затруднений в своей коммуникации с внешним миром, не стала скрывать своей заинтересованности к обладателю симпатичной внешности и мило одарила меня своей улыбкой. – Алекс, явно довольный такой версией предыстории возникновения той знаковой встречи, удовлетворенно расплылся в своей улыбке.
– А напомни мне, что на ней было надето в тот день? – Вдруг запросил для себя слова внутренний голос.
– А ты как будто не знаешь, – не заметив в этом вопросе подвоха, хмыкнул на него Алекс, – дождевик.
– А чтобы голова не намокла, она, скорее всего, и надела на голову капюшон, – детализация внутренним голосом Вероникиного костюма, вызвала в Алексе нотки ревности.
– Я что-то не пойму, к чему это ты ведёшь весь этот разговор? – Углубился в себя уже неулыбающийся Алекс.
– Да просто в вечернее время, когда идёт дождь, из-под капюшона ещё не то увидишь, а что не увидишь, то домыслишь. – Внутренний голос своей аргументированностью заявления прямо-таки сразил Алекса, который прижав свой горячий лоб к холодному стеклу окна, слегка остудился, а уж затем, чтобы эта внутренняя приземлённая противопоставленность сильно там не радовалась, на всю кухню громко заявил:
– А я вот её встречу и обо всём спрошу, и тогда узнаешь, кто был прав.
– Ха-ха. И чего ты ей скажешь? – Всё-таки невыносим этот внутренний голос.
– А я, во-первых, не пойду на поводу у тебя. Если провидением была организована эта её встреча со мной, то значит я, даже не пытаясь с ней как-то встретиться, обязательно ещё раз с ней встречусь и тут же познакомлюсь. Понял?! – Утверждающе заявил Алекс.
– Да всё я понял, – неожиданно встрял в разговор зашедший на кухню Мурзик. – А ты, как я погляжу, всё не спишь и всё так же безуспешно сам с собою споришь, – ухмыльнулся этот дерзкий кот, который обозрел Алекса и, поставив его на своё место в его жизни, повернулся к своей миске, которая очень своевременно была наполнена любимыми деликатесами Мурзика.
И хорошо, что Мурзик так самолюбив и всегда голоден, а иначе пришлось бы слушать его мурлыкающие отповеди. Мол, я, видя твоё одиночество, пошёл на жертвы, и выбрав тебя, оставил эти, такие мягкие и ласковые руки хозяйки (что есть, то есть, вынужден признать Алекс), которая всегда найдёт время меня приголубить, а что уж говорить о такой мелочи, как совсем немаленькая миска для чего-нибудь перекусить. А ведь ему много не надо, так, самую малость внимания его хозяев, ради которых он между прочим, готов при случае перекричать, а при случае, перегрызть глотки дворовым котам.
– Так что было бы не плохо, тебе, Алекс, – часто корил Алекса своим взглядом или как сейчас, всем своим видом Мурзик, – учитывать этот факт моей преданности и без лишних напоминаний, расширив рацион питания, вовремя наполнять эту и ещё дополнительную миску для моего питания. Ну а если у тебя нет такой возможности, или же ты жлоб по жизни, то тогда спрашивается, на каком таком основании, ты, доведя до слёз дочь и до истерики свою дорогую половину, чередуя неделю на неделю, оставляешь меня при себе (скорее всего для того, чтобы на зло им меня голодом морить, – сделал свой вывод Мурзик). Хотя, можешь не говорить, всё и так понятно. Всему виной твоя мелочная мстительность, с который ты, оставив у себя что-то для неё дорогое, тем самым даешь ей повод для того чтобы лишний раз омыть солёными слезами своё красивое лицо. Которое под воздействиями солей и горестных лицевых искажений, вызванных этими её удручениями, начнёт в скоростном темпе видоизменяться в некрасивую сторону, после чего потеряет свою былую привлекательность и больше никому не понравится кроме тебя.
– А ты, хозяин, как оказывается, ещё тот злыдень, – облизывая с усов молоко, бросив боковой взгляд на Алекса, проявил свою неблагодарность Мурзик.
– Но!.. – Попытался было возразить Алекс, но Мурзик предупреждающе фыркнул и, заткнув этого возразителя, продолжил свою назидательную, под кусочек деликатеса речь.
– А ты вспомни, как вы за меня дрались и, схватив меня за мои лапки (Мурзик притворно и уже приторно пустил слезу), принялись меня тянуть каждый в свою сторону. И кто знает (если бы не вмешательство Лапуси, которая своим криком позволила мне вырваться из ваших рук), до чего бы вы меня дотянули, но душу, вы уж точно из меня вывернули. – Мурзик передёрнувшись от этих воспоминаний, или же от того что слишком большой кусок застрял у него в пасти, сопроводил этот свой передёрг поглаживанием себя лапой по голове. – А такое, знаешь ли, не забывается. Но я, по сравнению с тобой, не столь злопамятный и, так уж и быть, дам тебе возможность загладить свою вину. Так что, слушай и запоминай…– Мурзик, развернувшись в сторону сидения Алекса, присел на свою заднюю часть туловища. Он видимо, испытывал большое удовольствие от этого процесса, когда можно указать на своё место своему хозяину, где он каждое своё многозначительное подлизывание чередовал своими предложениями.
«Вот борзота», – насупив брови, громко про себя возмутился Алекс.
– Я всегда знал, что от этого кота ничего хорошего ждать не стоит. Да я сейчас возьму стакан, да как запульну в твою лощенную физиономию! – Алекс крепко вцепился в стакан, чем вызвал настороженное внимание у Мурзика.
– Ты что это там? Неужель, недоброе задумал? – Мурзик, напрягшись, сделав приготовление к прыжку, предупреждающе зафыркал.
– Да нет же, я просто концентрируюсь слушать, – пошёл на попятную Алекс.
– То-то же. – Слишком суров в ответ Мурзик. После чего он немного успокоился, всё же не до конца доверяя хозяину, приготовился излагать свой райдер.
– Что касается питания, то я не буду останавливаться на этом вопросе, который, как ты понимаешь, есть само собой разумеющийся. Насчёт же дополнительных бонусов, которые должны содействовать комфортности моего пребывания под сводами этой неухоженной квартиры, то я желаю, чтобы в моё единоличное пользование было предоставлено кресло напротив телевизора, мягкая подушка на него, – Мурзик немного подумал, и добавил, – и это твоё «брысь», чтобы я больше не слышал. Понял?! – Мурзик проникновенно посмотрел на Алекса.
– Так, – продолжил Мурзик, – следующим пунктом идёт кофта из ангорки. Я хоть существо и теплокровное, но, тем не менее, не только сам даю тепло, но и не прочь погреться. Так что нечего прятать от меня её. И сегодня же предоставить мне ангорку в моё полное пользование. И опять напоминаю, не употреблять своё «брысь»! Так, далее… – Здесь Мурзик вновь задумывается, почёсывая себя за ухом.
– Вот и хорошо, что я сам себе напомнил. А ты, наверное, даже и не имеешь в себе такого памятливого функционала, – ухмыльнулся уже вовсю оборзевший Мурзик, глядя на смиренно сидящего Алекса. – Да запомни ты, наконец, не люблю я все эти ваши водные процедуры. И если я терплю воду, то только лишь в качестве дополнения к молоку после солёной рыбы. А твои принижающие моё достоинство заявления, что я дурно пахну, не имеют под собой никаких оснований. И я как зверь, имеющий куда как более близкие связи с природой, со всей ответственностью заявляю: что естественно, то не безобразно. Так что, с сегодняшнего дня, отныне и во веки веков, все водные процедуры находятся под моим запретом! Мяу! – закончил эту блоковую часть Мурзик.
– Кстати, тут я намедни видел, как одну домашнюю кису расчёсывают, так что прикупи для меня специальную расчёску. И когда я буду в расположении, будешь чесать меня. Надо, видишь ли, готовиться к марту…– не смог договорить Мурзик по причине своего волнения в предчувствии этого события, когда его желания (инстинкты) входят в фазу наиболее благоприятного совпадения с возможностями (природными сроками). И он, сбившись со своего списка претензий, вначале поднялся на лапы, после чего решив домыслить эту свою инстинктную предсказуемость с собой наедине, бросив Алексу на прощание: «Так что смотри у меня, не позволяй мне у тебя скучать», – лёгким шагом направился в зал возлежать на теперь уже его кресле.
– А?.. – Внутренний голос попытался было возразить, но тут же на полуслове был заткнут Алексом. – Заткнись, мне уже пора пойти и выпустить пар.
После чего Алекс бросил прощальный взгляд на удаляющегося кота, развернулся и направился в другую сторону, а именно в спальню, собираться на работу.
– Ну а правило: «всему своё место и время» ещё никто не отменял, так что пора распрячь мою четверку лошадей, и кое-кому предоставить возможность лицезреть мой дебют четырех коней, – глядя в упор в себя, дал запотеть зеркалу Алекс.
Глава 4
Твои три ментальных всадника апокалипсиса
Человек существо общественное, и поэтому он даже в самый свой решительный для себя последний час, не собирается лишать себя удовольствия разделить этот момент, если не с близким, то хотя бы с каким-нибудь обществом. Которое он, согласно своим воззрениям на него, обязательно решит поделить на тех, кому он предоставит внеочередное и, скорее всего, первое место для встречи с праотцами, и на тех, кого он оставит про запас. Ну а для третьей, самой недосягаемой им части, в основном состоящей из виртуального сообщества, будет отдано на откуп право на осмысление всех его поступков, которые привели его в такое безудержное для себя и безнадежное для его окружающих состояние.
Что и говорить, а когда человеку чрезмерно тяжело, то он, как правило, старается переложить этот свой тяжкий груз на плечи других, близко стоящих или близко сидящих с ним людей. А они лучше бы всего, сами бы шли сами по себе и налегке. Но кто ж их желание или нежелание спрашивает, когда вам так тяжело и больно (эффект электро – самый последний в передаточной цепочке, получает окончательный, вбивающий в землю заряд).
Ну а пока что ничто в этом мире не делается за просто так, и всем приходиться трудиться, кроме разве что некоторых продвинутых стран, построивших у себя подобие займового коммунизма, и живущих по принципу – после нас хоть потоп и кризис ликвидности. Для нашей же страны это пока недостижимое и не совсем желаемое будущее, где в отличии от всех этих стран, ещё не наступили такие радужные дни (вот почему они проводят все эти жертвоприношения своих душ на этих радуга-парадах). Так что Алексу пока что ещё приходится добывать себе хлеб насущный, каждый день отправляясь на работу, в редакцию одного из журналов, где он числился фотокорреспондентом. Куда он со своим характерным желанием отдохнуть, и вознамерился поутру пойти, чтобы уже там переложить свой тяжкий груз на своих коллег.
И как это в основном бывает, то в тот самый критический момент вашей семейной драмы, когда вам больше всего нужна помощь или чьё-нибудь душевное участие, её нет, и вы, как правило, остаётесь в своём горьком одиночестве, наедине с самим собой и горем. И как результат всего этого, свой благовидный шанс на взаимовыручку получают ваши ни разу горе не хлебавшие и ничего такого не подозревающие коллеги по работе, к коим у вас как раз накопилась масса требующих немедленного ответа вопросов.
Ну а чем больше человек сам себя чувствует недооцененным, то тем большему количеству людей, – среди них были даже те, кто не имел возможности недооценить вас будучи незнакомым с вами, что, конечно, только их проблема, и вас это совершенно не волнует, – он с невыносимым желанием и отчаянием старается доказать их неправоту, наводя на них пока ещё холодный ствол своего огнестрельного автоматического оружия.
– Запрягай лошадей! – Указующе твёрдо заявит ему тот, кто должен повелительно заявить это его побуждение к действию.
– Мои амбиции – это предпосылки для возникновения этой ситуации. А их посылки и отсылки меня – уже аргумент для предъявления им всего этого последствия, – смотря исподлобья (для грозности своего вида) на окружающих, прохрипел про себя Алекс, уже находящийся на взводе и готовый спустить всех своих злобных собак на недосужую на твои проблемы публику. Правда собаки используются лишь в обыденных, словоблудных случаях, тогда как такие, судьбоносные случаи, требуют от тебя пустить в неистовый галоп то, что покрепче и посерьезней, а именно тех четырех разномастных коней, которые несут на себе своё откровение, с которым вы и хотите обратиться к миру. Ну а пока что вы, попридержав их внутренне, ведёте диалог с тем, кто при подобных действиях всегда незримо присутствует и в значительной степени побуждает вас таким образом действовать.
– Я, конечно, польщён, что ты не пропустил мои замечания мимо ушей и прислушался к ним. Но не кажется ли тебе, что ты слишком радикально и категорично-безвозвратно подходишь к моему предложению заставить мир заговорить о тебе? – Сегодня критик не слишком самоуверен, глядя на то, как начальник Алекса Валериан Леонидович, находясь не в свойственном для себя виде – из его разбитого носа вместе с соплями тёк своеобразный коктейль, который придавал слюнтяйную выразительность его внешнему виду, – и положении – он всю свою жизнь смотрел на мир с высоты своего орлиного носа, а теперь стоит на коленях перед Алексом и смотрит снизу вверх. Для чего много не потребовалось, а нужно-то было, всего лишь пару разков его приласкать кулаком. Что и было проделано Алексом с огромным удовольствием, после того как он вскрыл, правда, уже вторую печать войны.
И когда он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри. И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч.
Но Валериан Леонидович при всём этом, не смотря на всю свою унылость и забитость, всё равно не сводит своего взгляда с Алекса, и очень пристально внимает ему, боясь упустить даже самое мимолетное его замечание, на которые он плевал и зевал за всё время работы Алекса в редакции.
– А это, наверное, уже не меньше пяти лет. – Алекс, глядя на своего такого внимательного к нему начальника, которого в виду его авторитарного стиля правления, а также из-за лекарственного рифмового сходства, все за глаза звали Касторычем, решил по-своему (очень запоминаемо для начальника) напомнить тому об этом своём юбилее, ещё раз заехав Касторычу кулаком в левое ухо.