– Имя дал, говоришь? Ну ладно, тогда, пошли, папа!
И они свернули в продовольственный магазин.
Глава 2
На маленькой аккуратной летней кухне подвижная носастая бабка ловко взбивала кулаками тесто для утренних пирожков.
– Римкя. это Евдоха, открывай! – заколошматили в рубленную дверь.
Бабка не спеша соскребла с локтей тесто, вытерла руки мокрым полотенцем и вразвалочку пошла, стараясь не наступать себе на сухие мозоли. В ней воплощался в полном объеме первый закон философии – борьбы и единства противоположностей: она была одновременно и страшная и симпатичная, и старая и молодая, и морально устойчивая и воровитая. Вообще, Протуберанец имеет свое лицо: коренное население на 90% спокойно ворует друг у друга по мелочам и продолжает при этом тесные товарищеские отношения. Из оставшихся – 7% в недоумении становятся аутсайдерами и не поддерживают товарищеских отношений ни с кем на всякий случай, чтобы больше не разочаровываться в людях. И только 3% продолжают дружить одноклассниками.
– Римкя! Шо ща расскажу – лопнешь! – Евдоха просочила свое тучное тело сквозь миниатюрный дверной проем и плюхнулась на табуретку, обливаясь потом от желания высказаться. – У Тамарки опять скандал. Грохочут, чем можут: и скалками, и палками, и стаканами. Ейный орет: «Ты что, старая сучара, у Жорки делала?!» А она оправдываться стала, да так, пошто оно и правда было. Это ж надо ж на восьмом десятке он ей вделывает как молодую! И не постеснялась-то м-пи-пи-пи свое висячее предложить. А дед-то, дед! Ай маразм подхватил, ай допился до белочки. Бред ревности от самогону пошел. Говорила, не пей первач – ослепнешь! А он мне: «Вот по телевизиру Малышеву показывают, а она говорит, что пить надо по два литру на день, а она профессорша». Так вот и ослеп. Как можно бабке не доверять! Они ж пятьдесят один год пошел, как живут. И дети, и внуки, и правнуки, и машины, и квартиры – все есть. Даже на Острова хто-й-то из ихних ездили. И как не стыдно!
– Евдох, так я не поняла: дала она кому ль иль не дала?
– А я почем знаю? Я шо, свечку держала? Хрен их разберет. Мне-то какое дело…
– И-и-и… так что ж ты пришла, рассказываешь…
– Да то ж одной скучно, вот и пришла с подругой побалагурить. А еще говорят, к нам Коломбо приехал и притворился дачником. Засекреченный. Внедрили его, ну как этого… как Штирлица, вот. Поди-разбери, хто есть хто таков.
– Какой Коломбо, из сериала что ль?
– Ага, будут тебе сериалы, от этих сериалов так просеришься, что и сенаде с эспумизаном не понадобятся. Пельмянник его. Говорю: Коломбо-младший, русский пельмянник.
– Да он ж артист, Питер Фальк…
– Ага, все они там артисты и так тебя нафалькуют, что будешь потом за Машкину клубничку на ее же огороде на принудительных работах ишачить. Оно ж, Римкя, не шутка – у подруги трудовые доходы сп-пи-пи-пи-ть. Да не бздень, Риммушка! Не по тебе честь. Это ж такая величина приехала. У него три высших образования – и все по части КГБ. А я тебе вот что скажу: у меня глаз наметанный. Я его почти сразу вычислила. Это Петька. Ну, новый, из олигархов. Ну, что три участка напротив ведьмаки купил. Точно тебе говорю, он ведет себя не так: со всеми здоровается и даже ведьмакиных кошек ни разу не поддал и даже гладил. Да вот тебе крест на пузе, на! И мне думается, что он не спроста приехал: будет террористов вылавливать. Откуда-откуда! Да откуда у нас в Протуберанце террористы, да из Сирии, конечно, чеченов-то уже давно побили, а энти еще есть. Спрятались по провынциям и сидять, как мыши. Я и их вычислю.
– Ебдоха, пи-пи-пи, жрать давай!!! Хватит языки сушить – мошонки простудятся, – красиво пошутили снаружи.
– О, и мой с цепи сорвался. Иду-у!
– Хырр…, хырр.., хыррр!.. Что?!! – капитан Закислин вскочил от собственного храпа, выдернув из-под подушки огнестрельное оружие. Капитан Закислин (в миру Затитькин, как небезосновательно его прозвал когда-то спасенный от преступного мира народ) огляделся с шашкой наголо, не нашел ничего подозрительного и уставился на оранжевый телефонный аппарат периода Застоя. Как и у многих серьезных людей, просыпающихся за три минуты до звонка будильника, у этого капитана выработался аналогичный рефлекс на утренние телефонные контакты.
А вот и предвиденный опытной и оперной интуицией пронзительный, не похожий на современный, ядовитый, как и его оранжевый источник, звонок устаревшего телефона.
– Экс-капитан милиции Виссарион Вениаминович Закислин слушает! – отчеканил он в замусоленную трубку.
– Ха-ха-ха, Затитькин, у вас в милиции все милые лица, представляю, какое оно сейчас будет у тебя!
– А у вас не полиция, а поллюция, знаешь, что это такое? Это когда у мальчиков еще женилка не выросла, а от фантазий течет.
– Да какие там фантазии, Веник-аминович! У нас реальное убийство. Представляешь?
– Что?!!
– Во что. В самое ухо и через него в висок.
– Кого?!!
– Тамарку Попову.
– Кто?!!
– Муж.
– Тьфу, тогда не интересно, – расстроился Закислин и отложил «пистик» (это он так называл свой служебный пистолет) на стол с грязными молочными стаканами.
– Ха-ха-ха, Веникович! Ты забыл спросить: «Чем?!!»
– Ну и чем?
– Вот в том-то и дело. Мухобойкой.
– Что?!! Пустым мешком по голове? Газеткой, а в ней гаечный ключ? А может, мухобойка, как у Райкина была? Он всему свету своей хвастался, может, на рекламу повелись?
– У Райкина мухобойка восемь тыщщ стоит, он бы и сам ее не купил, это тесть подарил за то, что с Галкой сошлись снова. А эта обычная, правда, тяжеловата чуть-чуть. Ну, граммов сто пятьдесят. Но, чтобы кость пробить, нужно ударить со скоростью 330 метров в секунду.
– Это что это за скорость?
– Эх, пенсионер! Скорость пули при выстреле.
– Ну, конечно, я знаю. Это я тебя проверял, знаешь ли ты. Вижу, знаешь, слышу, ржешь. Что ржешь?!!
– Твое милое лицо представил, как тебе хочется покопаться в этом дерьме, а тебя никто не отпустит. До конца дежурства еще три часа! Чао. Пи-пи-пи…
– Вот едит твою мать серый волк! А я теперь сиди до восьми и мучайся! Ведь специально подразнить позвонил, гвоздюк, чтобы меня укусить за сучий потрох!
– Висяк, я все прекрасно понял. Ну чего ты мне трезвонишь? Какие у тебя семейные обстоятельства? Какая у тебя вообще может быть лишная жизнь? Не свисти. Знаю, куда ты собрался. И на кой ты там нужон? Ты ж опер.
– Сам ты жопер, Леха! Красный командир, едит твою мать серый волк. Я следаком пахал десять лет, пока ты с подгузниками своим писающим мальчикам по Пицунде бегал!
– Да я и по Чечне бегал.
– Я тоже. А не должон. А теперь не нужон!
– Тем паче. И знать должон, что приказы красного командира не обсуждаются.
– У нас не война.
– У нас военный объект.
– От слова «объесть» твой объект. Что я там на твоем разводе не видел?
– Все. У нас новая организация труда.
– Что?!!
Вчерашний Луч сегодня проснулся позже и чуть не проспал плановое производственное совещание, которое по устойчивым базовым понятиям было обозначено начальством как «Особо важное заседание стрелков ВСО «Протуберанец» по частям Внутренних Органов».
Створки дверей распахнулись и впустили главу собрания в парадной форме с медалями и с белой кожаной папкой подмышкой. Подчиненные в камуфляжной рабочей одежде встали по стойке «смирно», насколько кому позволила память по военной подготовке.
– Здравствуйте, товарищи стрелки! Можете садиться.
– Ты чего так припижонился, Красный командир? У тебя что, после собрания свадьба?
Красный командир застыл в позе незаконченного действия, выкатил глаза в окно (Луч заерзал на подоконнике) и проговорил туманным голосом в пространство раскрытых окон:
– Надвигаются дожжи. После заседания всем получить в складе дожжевики. Капитан Закислин проводит вас в склад и выдаст поименно.
– Что?!! Да я что тебе, сестра-хозяйка? Нашел крайнего!
– Молчать, Закислин, мы сейчас с тобой не на рыбалке! Приказы командира не обсуждаются, всем соблюдать субординацию и называть меня либо «товарищ подполковник», либо по имени-отчеству.
– Ну тогда и меня по имени-отчеству, – заворчал Закислин.
– Ну уж нет, позвольте, товарищ Закислин, по такому имени-отчеству я тебя называть не буду.
– Где-то я это уже слышал, – шепнул на ухо Константину Райкин.
– Да в «Собачьем сердце».
– А-а, а то я подумал, что у меня дежа-ву. Га-га-га!
– Не ржать, мать вашу наперевес! Смир-но! Сесть. Нет! Встать. Сегодняшнее сообщение нужно слушать стоя, как торжественный тост.
Командир выдержал паузу и оглядел личный состав. Его глаза были не просто навыкате. У него было двустороннее косоглазие, и казалось, что каждый орган зрительных чувств жил сам по себе, не в паре, и их хозяин может ощупывать ими сразу по два объекта. Этот подарок он получил от чеченского мальчика, которого как добрый дядя хотел погладить по голове. У него был еще один – от афганских душманов. Но второй он прятал глубоко в штанах и никому не показывал. По всем этим причинам его два взгляда в одном наводили жуть даже на ведьмакиных кошек.
Затем он раскрыл папку и опустил оба глаза в напечатанный накануне текст.
– Товарищи стрелки! На нашем военно-стратегическом объекте вменяется новый конструктивный способ служебно-охранной деятельности личного состава стрелков. Это так называемая модернизация организации в условиях консервативно неменяющейся инфраструктуры. Будете работать по пять человек.
– Бригадным подрядом что ли?
– Нет, звездочками, ты что октябренком не был?
– Отставить разговоры! Подразделениями по пять стрелков. Будете обеспечивать охрану всех корпусов и всех прилежащих территорий. И это еще не все. В складе тоже сокращение и в котельной тоже. И еще обещают одного электрика сократить. Что за недовольные физиономии? Это из-за вас, между прочим, зарплату вам поднимать на 5% надо.
– Ага, зарплату на 5%, а нагрузку на 200.
– Я же сказал – «разговорчики»! Не нравится – уходи к чертовой бабушке, может, там тебе нагрузки меньше будет. Обленились, мать вашу наперевес! Стоять, я не кончил. Для новобранцев. Колас и Райкин, специально для вас. Ну, и остальным повторить не помешает. «Матюгами не выражаться. За матюгы взымаются штрафы». И ибо ваши зарплаты повышаются, следовательно, повышаются и штрафные тарифы. И не вздумайте пытаться обмануть. У нас везде камеры наблюдения и прочая подслушивающая аппаратура. Наши подслушивающие устройства работают исправно и находятся повсюду, и даже я не знаю где. Не укроется никто. Вырученные от штрафов деньги пойдут на благоустройство дежурной комнаты и на премии наиболее добросовестным работникам коллектива в конце года. Надо отметить, что прошлые составы так хорошо усвоили прошлый устав, что премий пока еще никто не получал из-за отсутствия штрафного денежного резерва. «Строго воспрещается произносить такие нецензурные слова как… на «хэ», на «бэ», «пэ», «мэ», «е-ё», «гэ» дабы не осквернять великий русский язык в устном общении». Нет, на «гэ» можно. На нем Кутузов разговаривал. И Хрущев. Но иногда. А то вам разреши, мать наперевес,
так вы обнаглеете, наперевес, так, наперевес, как все в вашем Протуберанце. Распустились, наперевес, культуры никакой. Пора взяться за чистоту родной речи. Я вам покажу мать наперевес так, что вся ваша деревня по-французски выражаться будет! Зачитываю дальше: «Если кому-то по долгу службы эмоционально невмоготу, дабы выплеснуть негативные эмоции, можно использовать заместительные эквиваленты, внутреннее содержание коих по смыслу итендычно общеупотребительному нецензурному слову, но формально звучит разрешенным образом». Это значит, следует заменять мат на не мат. Ну, как я. Или как капитан Закислин. Он говорит: «Едит твою мать серый волк» вместо широко известного … А мало ли кого волки едят? Указ подписан как модернизированный старый указ и возражению не подлежит. На этом официальная часть закончена. Вопросы есть?
– Разрешите вопрос, Алексей Иванович!
– Что, Колас?
– А вот я посчитал, нас должно быть пятнадцать, а нас четырнадцать. Для третьего подразделения одного не хватает, чтобы по пять человек работать.
– Успокойся, Коломбо. Будет тебе пятый человек в подразделении. Так будет, что … либо ты обрадуешься, либо… Смотря как ты натренирован на лишной жизни.
– Это как?
– Узнаешь. А сейчас – всем в склад за дожжевиками. Закислин выдаст всем инвентарные дожжевики для уборки территории.
– Да за что?!! Пусть завхоз выдает.
– Штатная единица завхоза тоже упразднена.
– Ладно, давай ключи, грамотей: «подслушивающее устройство», «лишная жизнь», «дожжи». Жлоб московский.
– А ты мент поганый.
– А ты солдафон.
– А ты пошел в ж…
– Что?!! Я не ослышался? А кто только что нехорошие слова повторял, которые нельзя говорить?
– А в указе про ж… ничего не сказано, поэтому ж… можно оставить.
– Ну конечно, куда нам без нее! А то лизать будет нечего. С твоим-то опытом!
– А я вот что хотел сказать, вот что хотел сказать, – проявил попытку уладить конфликт двух офицеров Константин. – Я вот когда учился на психологии, так там жизненный опыт сокращенно называется Ж.ОП…
– … так что если у тебя большой жизненный опыт, то ты, Леха, в большой ж… Правильно, Коломбо. Именно это ты и хотел сказать.
Константин было открыл рот, чтобы мягко возразить, но мобильник, поставленный на вибрацию, выскочил из непривычного камуфляжного кармана.
– Доброе утро, mi amorale esposo («мой аморальный супруг»; для Ангелины любовь – el amor – всегда была чем-то аморальным)! Ну не хочешь ты идти к Макакам бровером, ну, не надо. Я нашла тебе новое место – у Быка профайлером. Как не знаешь, что это такое?! Да я по пыхтению слышу, что не знаешь, можешь не молчать. Ты же психолог! Ты же должен знать: профайдер – это человеческий детектор лжи, это когда…
На этом Константин Коломбо выключил свой мобильный телефон и задумчиво поскреб подбородок.
– Слушай, а почему твой Леха говорит «личный состав», но «лишная жизнь»?
– А это потому, что так надо, – аргументировал Райкин.
Глава 3
Склад находился на краю территории, а так как территория составляла около 9 квадратных километров, то идти пешком пришлось около четырех. Уже накрапывал дождик, и четверка стрелков еле успела к навесу, под которым прятался крепкий низкий склад, напоминающий милицейскую фуражку. Он существует с конца сороковых годов, его строили еще пленные немцы, с их национальным педантизмом и точностью. Лет десять назад к старому зданию прилепили пристройку. Там собирались сделать буфетик и небольшой спортзал с настольным теннисом, но бюджет был урезан, а пристройка рухнула после первого же обильного снегопада. Старая часть осталась непоколебима. («И не поколебнется», – скрупулезно подметил товарищ Райкин). Перед складом возвышалась огромная куча металлического лома и хлама (уменьшению которой способствовал выше упомянутый Гендон). Внутри склада находились останки советского инвентаря. В конце восьмидесятых годов База собиралась строить в лесу пионерский лагерь, но пионерская организация ликвидировалась; райком комсомола, который был меценатом будущего лагеря – тоже, и инвентарь оказался бесхозным. Все что могли, растащили по своим: от шифера и финских окон до кусачек и пассатижей. Но все равно здесь еще было чем поживиться.
– Вот, октябрята, оглядитесь, можете брать все, что еще не скомуфляжили предшественники, – сказал Зацепин и грузно оперся о тонкую стойку, которая мужественно выдержала этот акт, даже не вздрогнув. – Вот противогазы. Их было больше, но за годы их количество уменьшилось. Новобранцы берут себе в хаты, чтобы работать с вредностями или чистить лук. Может, вот это кому нужно. Это сигнализация, такими пользовались раньше в магазинах, помните? Орет, как сирена. Директор себе на гараж поставил, так теща оглохла. Назад принес. Представляете, кто влезть надумает – сразу в штаны наложит. Ну, никто не хочет? Ладно, пошли дальше. Гвозди. Не глядите, что ржавые, они же советские. Я ими уже все, что мог, законопатил, и еще в запасе трехлитровая банка осталась. Ну, Райкину и Митрофанычу это точно не понадобится, а вот, Коломбо, ты давай, набирай, сколько унесешь.