Она приехала на дачу, ее любимого еще не было, потому что он сдавал сессию. Зато был его друг – Костя. С ним-то Ксюша и гуляла, изливая не замолкающую душу. Он оказался очень сердобольным другом, поддерживал ее как мог. Вначале морально, идя с ней рядом, говоря, что все образуется, наладится, жизнь – она ведь такая: вначале рыдаешь, и тут же смеешься, как проклятый. Потом он держал ее за руку, продолжая внушать недальновидное прекрасное будущее с Димой, осталось только дождаться, когда он покончит с сессией и появится в героической символике на даче. Ксюша улыбалась. Потом он играл ей на гитаре трогательные песни Сектор Газа, намекая на то, что придет к ней в любую погоду, чтобы просто помочь. А потом он поцеловал ее. Как бы случайно. И поняв, что ее реакция позволяет ему прикасаться к ее губам больше, чем на секундную случайность, он поцеловал ее так, как я видел только в кино. Мой слюнообмен с Олесей не шел ни в какое сравнение, в принципе, с обычным поцелуем, не то, что бы с описанным поцелуем Ксюши.
Я хотел вскрикнуть возмущенное зачем! Зачем Ксюша это сделала? Хотя ладно Ксюша, ей простительно, она в печали и, очевидно, плохо осознавала реальность. Но он-то! Костя или как его там! Парень старше ее, лучше соображающий, почему позволил себе такие случайности, переросшие в намеренность? Я был возмущен, но тогда я не понимал так глубоко отношения между полами. Что я знал о парнях, кроме того, что у нас периодически случается внеплановая эрекция, особенно по утрам? А что я знал о девчонках? Ничего. Только как они устроены анатомически.
Еще одна стопка и рассказ продолжился. Как-то вечером они гуляли. Уже держались за руки. Они просто друзья. Он – хороший друг. Он поддерживает. Не ты, Рома, а он! Я не имел право что-то говорить.
Ночь. Дачная ночь мало чем отличается от деревенской. Небо усыпано звездами. Их так много. Темная ткань над головой мерцает серебряными, желтыми и белыми точками. Какие-то едва заметны. Какие-то толстые, висят жирными каплями над головой. Ночь теплая. Шуршит. Движется. В лесочке рядом кипит жизнь. Его рука сильно сжимает ее пальцы. Именно сейчас Ксюше нужна поддержка. А звезды ярче. Теперь черное небо, усеянное небесными чуждыми светилами, полностью исчезло. Темнота перед глазами. Костя целует ее. Глаза закрыты. Как же здорово он целуется. Меня что-то кольнуло внутри. Здорово целуется! Как я рад был слушать это все. Еще одна стопка по моей инициативе. Вот он снимает с себя кофту и кладет ее на траву-мураву. Сверху на ткань опускается доверчивое тело Ксюши. Интересно, она все еще думает, что ее поддерживают в сложных отношениях с Димой? Он стянул с нее штаны с трусами, свои даже не попытался. Только расстегнул пуговицу и молнию. Этого достаточно, чтобы оказать самую качественную поддержку. Я попросил ее замолчать. Ксюша обиженно уставилась на меня. Ей, видите ли, не с кем было поделиться эмоциями и переживаниями. Все свои страшные истории Ксюша рассказывала только мне. Только я удостоился чести быть ее настоящим другом… Подружкой, скорее. Хорошо, сказал я и поинтересовался, чем закончилась ночная оргия. Хотя бы здесь она не удивила меня. Он сделал то, ради чего его кофта вымокла в ночной росе. Он проводил Ксюшу домой, а потом стал постепенно исчезать из ее жизни, как индикатор с лакмусовой бумажки. Он стал чаще копать огород, строить дом. Конечно, он находил иногда время, чтобы поваляться на земле с Ксюшей, но не больше.
Потом приехала вся остальная компания, сдавшая сессию в колледжах и университетах, включая глубоко любимого Диму. Ксюша честно созналась, что, увидев его, она не испытала былой радости. Скорее там была злость и обида.
Она демонстративно брала за руку Костю, строила глазки, смеялась. Ни компания, ни я не могли понять, как же так получилось, что Дима вылетел из сердца Ксюши, когда буквально в прошлом году она с травы слизывала его следы, следуя за ним по пятам. Ксюша сказала, что переболело. Она больше не хочет, любить его. Ей было слишком больно и ей это не нравилось. А тут добрый Костя, и сыграет на гитаре, и поддержит, и сексом займется. Его не надо умолять, чтобы он бросил хотя бы один быстрый взгляд. Не надо мечтать о том, чтобы он случайно коснулся ее руки, он сам брал ее за руку. И он потрясающе целуется. Я спросил Ксюшу, где сейчас Костя. Она сказала, что не знает и ей как-то все равно. На вопрос – где сейчас Дима – она тоже ответила, что не знает. В чем же разница, Ксюша? Мы смотрели друг на друга. Улыбка умирала на ее лице. Это явно не то, что она хотела услышать. Ты не понимаешь – вот, что она ответила. Я просто ничего не понимал. Я девственник, который не умеет целоваться, как я могу что-то понимать?
Еще одна стопка и Ксюша стоит около меня. Улыбается. Обхватывает мою руку и крепко прижимается, как к игрушке. Да я сам улыбнулся. Мы завалились в кровать, она легка мне на грудь и продолжила свои рассказы.
Все лето она провела с Костей, не обделяя Диму косыми взглядами, всячески показывая ему то, что он потерял, не успев приобрести. Они собирались по вечерам и пили, пели и курили. По ночам она гуляли или сидели у того самого пруда, который с каждым годом все больше превращался в лужу: камыш вытеснял из него воду.
Я слушал Ксюшу, ее радостные эмоции по поводу Кости и как он хорошо в постели… На земле точнее. Ей было плевать, что, вернувшись в Москву, они сделались незнакомыми людьми. Разве в этом смысл? Ей было хорошо летом, а этого уже достаточно, чтобы творить то, что хочется.
Я рассказал ей про Олесю. Едва я успел сказать, что познакомился с девушкой, как ее зовут и, что мы гуляем вместе, ее пальцы перестали бегать по моей груди. я мгновенно ощутил в воздухе какое-то напряжение. Ксюша спросила, как я отношусь к Олесе. Насколько я был серьезен. Я улыбнулся. Мне 14 и ей 13, как вообще можно было употреблять слово серьезно в отношении нас. У меня вся жизнь впереди, чтобы узнать детали страшного слова серьезность и какие, не менее ужасные последствия, оно несет в себе. Серьезно я относился только к точным наукам и чтению научной литературы. Это действительно серьезно.
Ксюша вроде оттаяла и вновь начала гладить меня, тихонько шепча, что мне не мешало бы добавить серьезности и к девушкам. Конечно, может они не такие увлекательные, как аксиома выбора, но все же это жизнь. Не совершаю ли я ошибку тем, что не хочу относиться к жизни серьезно? Ну что хотели от меня? Чтобы я влюбился, плюнул на учебу, рыдал в темном углу, мечтая вскрыть вены? Если это называется серьезно, то я отказываюсь вообще когда-либо употреблять это слово по отношению к себе и своей жизни. Но Ксюша внезапно перевела тему. Она спросила, целовался ли я с Олесей. Я покраснел. Я почувствовал, как что-то внутри меня, словно из шприца заполняет мое лицо красной, разбавленной водой краской. Я улыбнулся и встал. Целовался ли я с Олесей? Я даже не знаю, имел ли я прав называть тот слюнообмен поцелуем? Я сознался Ксюше. Сознался во всех своих чувствах и эмоциях, которые я испытывал на момент прикосновения наших губ. Ксюша смеялась. Извинялась. Потом снова смеялась. Я молчал и смотрел на ее реакцию. Конечно, я был рад, что доставил ей удовольствие рассказом о моей личной жизни, но сам улыбаться я не смог.
Насмеявшись и вдоволь наизвинявшись, Ксюша успокоилась, вздохнула. Она предложила научить меня целоваться. Что? Я едва успел набрать воздуха в легкие, прежде чем перестал дышать. Что еще раз? Целоваться! Она научит меня целоваться! Я молчал. Каких только мыслей не проскочило у меня в голове. Я бы не сказал, что все они были одинаково позитивными. Ксюша ждала ответа. Ее глаза горели, и я не мог понять источник пожара: алкоголь или может, желание?
Давай. Это все, что я ответил, будучи не уверенным в своем ответе. Ксюша улыбнулась и медленно, как дикая кошка на охоте, двинулась ко мне. Я забыл, что такое дышать. Смотрел только в ее глаза. Азартные глаза. Ксюша улыбнулась. Попросила меня расслабиться, ведь поцелуй не имеет ничего общего с инъекцией в вену. Здесь я мог бы поспорить. Когда тебе делают инъекцию в вену, ты хотя бы знаешь, что ожидать. А тут… я только догадывался. Ксюша погладила меня, улыбнулся, сказала, что все сделает сама. Моя задача невелика – делать то, что будет делать сам организм. Инстинкты человека не совсем испарились за нашу короткую эволюцию. За все это время, я бы сказал, что они, в принципе, никуда не делись. Но наша эволюция привела нас к тому, что мы научились врать, чтобы скрывать инстинкты. И некоторым это удается, причем виртуозно. Но тогда я поверил Ксюше: в постели мужчины не могут врать. Они либо хотят, либо нет. Среднего не дано. Ксюша приближалась ко мне так медленно, словно в замедленной съемке. Я ждал.
Вот ее теплые ладони опустились на мои щеки. Дальше теплые губы прижались к моим. Запах виски и сигарет тут же черной вуалью закрыл наши лица. Просто прикосновение. Нежное, ненавязчивое. Затем чуть посильнее. Я почувствовал, как в мой рот проникает ее язык. На секунду я смутился. Инстинкты подсказали мне, что Ксюшу надо оттолкнуть. Я не знаю, почему. Но я обманул их. Я запретил рукам толкаться. Ее напор становился сильнее. Ее язык шевелился в моем рту так, словно это был его рот. А потом Ксюша остановилась и прервала поцелуй. Ксюша посмотрела на меня и вздохнула. Почему-то я чувствовал себя нашкодившим котенком. Я ждал, что сейчас скажет Ксюша, а она обязательно что-нибудь скажет. Я знал ее не первый день и выражение ее лица сообщило мне, что вот-вот занавес поднимется. Неужели у меня нет никакого желания откликнуться на поцелуй? Вот, что спросила Ксюша. Я задумался. Нет, не потому что хотел соврать, а потому, что не знал, какая правда лучше. В самом начале поцелуя я почувствовал некую неприязнь, мне захотелось прекратить эти странные действия. Но потом мои руки, в ту самую секунду, когда Ксюша прервала поцелуй, захотели крепко обнять ее. Но я не успел или вновь испугался, что сделаю что-то не так.
А Ксюша продолжала говорить, что девчонкам не нравится безынициативные камни. Она словно чувствовала меня, сказала, что если мне хочется что-то делать, то я должен позволить себе это делать, а она потом скажет, применимы ли мои действия. Попробуем еще раз? Я улыбнулся и кивнул в ответ.
Старт был такой же, но чуть быстрее. Я уже знал, что это за инъекция и как ее будут колоть. И вот мы снова в поцелуе. Ксюша напирает. Ее язык уже не вызывает во мне былого отвращения. И тут мои руки вместо привычного желания оттолкнуть, начинают обнимать. Гладят ее спину, опускаются ниже и останавливаются: Ксюша больше не целует меня. Она смотрит и улыбается. Я же снова чувствую, как горят мои щеки. Вот так-то лучше! Интересно, это комплимент или жалкая маскировка – ты не так жалок, как я думала. Ксюша сообщила, что нам надо закрепить полученный результат и снова опустилась на мои губы. И третьей раз не вызвал у меня никакого отвращения. Я уже смело сжал ее в объятиях. Перевернулся, опустившись на нее сверху. Я почувствовал каменную эрекцию и едва преодолимое желание раздеть ее. Просто дотронуться до ее обнаженного тела.
Я чувствовал себя таким взрослым! Я гордился собой, как не знаю кто. С одной стороны меня распирало желание попросить Ксюшу научить меня заниматься сексом. А с другой стороны, я уже гордился тем, что понял систему поцелуев. Я понял, что должны делать мои губы, чем занят язык и где могут быть руки. Ксюша смеялась, нахваливала меня и мои скорые достижения. Я сам был рад. Я даже забыл о ее страшных черных волосах. Теперь мне было не так страшно ответить Олесе поцелуем, а не нервным параличом.
Сентябрь помчался, постепенно набирая скорость. Я набирал скорость в учебе. Гулял с Олесей, не переставая целоваться так, что она уже, как мне кажется, боялась. Хотя она никогда не отказывалась. Может, пару раз спросила, что со мной случилось. Она всегда отвечала мне своей детской наивной взаимностью. Мы целовались на лавочках в парке. Около толстых стволов старых деревьев. В подъездах на последних этажах и пугались, когда открывались скрипучие двери лифтов, или раздавались резкие звуки открывающихся квартир.
Олеся продолжала генерить одну идею за другой, которые не всегда казались мне адекватными даже тогда. Но мне было весело. Я легко ввязывался в одну авантюру за другой, потом уже дома обдумывал адекватность нашего поведения. Но как только Олеся предлагала повеселиться, я соглашался, не спросив, как именно.
Мы зашли в первый подъезд, поднялись на последний этаж и спустились пешком. Но мы не просто спустились вниз. Мы забрали входные коврики со всех квартир и оставили их на первом этаже у лифтов. Я не знаю, зачем. Олеся просто смеялась, да и мне не было грустно.
Потом мы решили усложнить веселье. Мы бежали с последнего этажа и звонили в каждую квартиру, чуть ли не падая, спотыкаясь о свои ноги, о ноги друг друга, на следующий этаж, чтобы успеть позвонить в другие квартиры до того, как из предыдущих кто-то выйдет. Мы смеялись, задыхались от смеха, хватались за руки.
Олеся иногда просила меня попить пива в парке. Становилось прохладнее и мы с ней, обнимаясь, потрясываясь, глушили дешевое, холодное пиво. Вокруг постоянно двигались женщины с колясками и каждый раз окидывали нас презренным взглядом и неважно на какой круг они заходили.
Олеся ругалась матом, я слушал. Она смеялась, я слушал. Я вспоминал страшные формулы математики, абстрагируясь от звонкого голоска Олеси. Иногда она замечала прострацию на моем лице несмотря на то, что там была еще обязательная улыбка. Она спрашивала, о чем я думаю, с надеждой в голосе и глазах, но я не понимал, что это за надежда. Вначале я взахлеб рассказывал о том, какие цифры прекрасные, что математический язык – это язык вселенной. Потом я понял, что ее надежды никак не ассоциировались с математикой. Я перестал рассказывать ей о формулах. В этом плане Олеся была очень похожа на Ксюшу. Ее не интересовали точные науки и красота. Но несмотря на мелочи в ее характере, которые вызывали во мне озадаченность и вопросы, мы продолжали частенько проводить вместе время.
Ксюша пропадала. Нас больше не связывала школа и я не мог видеть и слышать ее так же, как когда-то, когда мы сидели за одной партой.
Я звонил ей. Она практически всегда была на какой-то тусовке в клубе. На заднем фоне либо шумели пьяные голоса молодежи вперемешку с рок-музыкой или истошно долбила та же музыка, но из мощных клубных колонок.
Я заметил некую закономерность: когда звонил я сам, Ксюша всегда была счастлива. Она веселилась, общалась с друзьями. Но в те моменты, когда она звонила сама, я слушал слезы, подавленное состояние, нежелание жить и еще кучу негативных эмоций. Поводом для слез могло стать все что угодно, все, что я бы даже не заметил: закончился лак для волос, сигареты, проспала тусовку и все местечковые беды для меня. Я по большей части слушал, ждал вопрос «что ты молчишь?» и тут старался объяснить, что то, из-за чего она страдает не является закатом вселенной. На меня обрушивался поток слов, и мне приходилось говорить, что я понимаю ее. А раз я понимал ее, я неоднократно ходил в магазин и приносил ей то, что в жизни не хватало. Мне не хотелось, чтобы она плакала и трепала нервы из-за пустяков. Мне не сложно было сходить за сигаретами, лаками, прокладками и остальным барахлом. Мне было приятно, когда она обнимала меня в дверях и говорила, что я спас ее очередной вечер, как когда-то в детстве, я спасал ее из темницы.
Я выходил на летние каникулы. Впереди меня ждал 11 класс и вступительные экзамены в университет, на физфак, на кафедру астрофизики. Да, к этому моменту я уже точно определился, что хочу посвятить себя математике и ее анализу, и физике. В школе я был самым лучшим по этим предметам. Порой мне казалось, что даже лучше учителей. Я давно мог бы перестать готовиться к математике потому, что я мог решить все задания сходу. И иногда я так и делал, когда загуливался с Олесей. Но при любой удобной возможности я хватался за ручку и считал, и решал.
Ксюша умчалась на дачу, ничего мне не сказав. Я почти привык к этому. Привык к тому, что она уходит из моей жизни, что у нее другие интересы, другая компания и увлечения. Я не знал, почему я перестал устраивать ее, но реальность была такова. Конечно, я звонил ей. Она всегда была рада слышать меня. Часто она не брала трубки. А иногда плакала и говорила, что ей так плохо, потому что некому помочь с той или иной псевдо-бедой. Я успокаивал ее, предлагал пути решения проблемы. Ксюша все отметала. Мне кажется из-за некой вредности. Такое бывает, когда пытаешься помочь человеку, а он тебе в ответ говорит, что все неактуально, все плохо. Утомившись решением нерешаемых бед, ты говоришь ему, чтобы он шел к черту. После этого решение сразу же находится. Практически сразу. Я сделал вывод, чем больше пытаешься помочь, чем больше человек понимает, что о нем беспокоятся, тем больше понимаешь, что тебя будут использовать, морально уничтожая. Но это же Ксюша! Мой самый близкий друг.