Творят – из себя в мир.
Владеют – миром для себя.
А конкретная собственная жизнь дается человеку для понимания цели, из-за которой душа постоянно возвращается на недопаханное поле реального существования. На этом поле каждая душа вынуждена будет пройти весь путь, грубо говоря, от преступника до пророка. Никто не избежит ни одной роли в длинном списке действующих лиц пьесы-жизни. Можно лишь удивляться или возмущаться видимой несправедливостью последовательности. Хотя ведь никто еще не проверил закономерности воплощения в том или ином персонаже. Важен, естественно, сегодняшний выход на сцену.
Дашу успокаивала всеобщая предопределенность и неизменность численности душ, ведь в этом случае приходилось смиряться с тем, что и выбор сюжетов конечен. Когда-нибудь – слава Богу – круг замкнется.
Скорее всего, этот круг – всеобщий, и состоит из мельчайших окружностей, которые стремятся к завершению единовременно. В тот момент, когда у каждой из этих окружностей совпадет точка начала и точка конца, – общий огромный круг тоже сомкнется. Этот будет тот самый час, в который человечество перейдет в новое качество.
Именно поэтому Даше легко было соглашаться с тем, что в каждой из жизней душа партнерствует с одними и теми же людьми-душами. Разные сочетания – сын-мать, жертва-палач, подруга-любовник, отец-враг… – давали душе возможность исследовать все варианты человеческих взаимоотношений. Так, в одной жизни душа выберет нелюдимое замкнутое и угрюмое воплощение отшельника, в другой – станет «отсекать от камня лишнее» и прославлять человеческую природу, в третьей – будет потрошить невинных младенцев, а в четвертой – отпускать грехи кающимся грешникам…
Она теперь была уверена, что всем предстоит пройти через все. Каждый почувствует себя и сыном, и матерью, и насильником, и студентом, и императором… И в каждом определенном воплощении при встречах с другими придется решать разные задачи. Все меньше и меньше будет требоваться поводов для взаимодействия с другими. Даша это представляла себе так: все больше и больше людей для конкретного человека станут похожи на пассажиров в транспорте, что на первый взгляд казалось полной бессмысленностью.
Только именно в этом случае отсекались ненужные связи, и приближалась главная встреча, которая станет связью, партией, союзом с тем единственным, с кем и может быть определена цель. Главная цель собственного ТВОРЕНИЯ. И тогда финишную прямую эти души пересекут разом. Как не было ни у кого фальстартов, так не будет победителей и побежденных на исходе. За все свои жизни мы научимся любить себя и других. И обретем рай.
Даша теперь была убеждена, что на самом деле, никто нас из него не изгонял. Библейская легенда о наказании за познание представлялась ей самой трагической ошибкой цивилизации. За обретение и осознание души человека надо награждать бессмертием, а не втаптывать в страх и пугать грехом.
Она держала в руках книжку, благодаря которой не потеряла рассудок, ежесекундно примирялась с потерей дочери, и осталась жить. Она уже не помнила, о чем прочитала в книжке, а что придумала сама, но радовалась тому, что вроде бы все у нее получалось стройно и логично, но… Но жизнь – настоящая жизнь – брала свое. Даша была живой, молодой женщиной, как бы яростно не доказывала себе обратное. Ей хотелось быть любимой, здоровой, богатой, успешной, знаменитой, уважаемой, почитаемой, всевластной, благополучной, свободной… Этот список она тоже, если бы хватило мужества признаться, могла продолжить.
Интересно, все-таки, как далеко она ушла от точки начала? Она решила, что об этом поразмышляет перед сном, а сейчас нужно было собираться на репетицию.
Дождь, по-прежнему, выстукивал за окном свою унылую песню. А все-таки любопытно, когда мы завершим весь круг творения, что станет с дождем? Перестанет он тосковать?
… мужчина осторожно прижал ее к себе.
– Плачь! – Голос его был твердым и властным.
– Не могу… – она обессиленно выдохнула и жалобно попросила, – уходи, пожалуйста, уходи…
9 глава. Укрощение желаний
… я приду, я обязательно вернусь, только позови, я буду радом…
Что-то произошло, что-то произошло – непоправимое и страшное. Он открыл глаза и с раздражением он понял, что опять не может вспомнить лицо женщины. Кресло вяло поскрипывало. На экране бесновалась молодая красивая певичка лет шестнадцати. Взбитые волосы, длинные ноги, короткая юбочка типа «воспоминание о фиговом листочке». Она кричала что-то о любви и бросала с зал агрессию молодого горячего тела. Вокруг визжала толпа малолеток, выдрючивался ударник, и шарахался по стенам сумасшедший луч света.
Павел смотрел на искаженное песней лицо, а внутри все молчало. «Уроды», – шевельнулось в голове. Ритм не пульсировал нигде, мелодию едва различало ухо. Конвульсии полуприкрытого тела вызывали брезгливость. Хотелось задрать то, что осталось от юбки, и хорошенько отстегать толстым ремнем. «Скука… Сколько тебе отмерено, стрекоза? Ну, еще годок-другой подрыгаешь лапками, помашешь крыльями, а потом придет новая, еще дрыгучей… Все они какие-то отвязанные…»
Шестнадцать? Нет, больше. Шестнадцать ей было тогда…
… пять лет назад, когда Павел еще был женат… мерзкая девица на Арбате. Что-то грязное и лохматое в драных штанах с обтянутыми бедрами попросило спичку, и, пока он доставал зажигалку, оно лениво и определенно прижало немытую ладошку к молнии на его брюках. Девица сделала это спокойно, средь бела дня, на самой людной улице страны…
Он даже вздрогнул от омерзения.
– Старею, – усмехнулся Павел и почесал зарождающуюсю лысину, – скоро сорок. – Да, близость к женщине облагораживает кожу мужчины…
А телевизор все орал.
На что люди тратят жизнь? На миф о славе… За минуту внимания толпы летят в мусорную корзину времени сочные молодые годы. Их пропивают и прокуривают, их разменивают на легкие шалости в случайных компаниях. Ими не дорожат, пока…
…мы верим, что жизнь, как монетку, можно начистить, надраить, и она снова будет, как новая. Капитал!
– Кому бы заложить свой капитал – разменную монетку – жизнь? А, кстати, монетка у меня медная или серебряная? – Спросил он неизвестно кого. – Если медная – ерунда, если серебряная – слезы…
Занавеска на окне завибрировала от ветра, и от этого движения он понял, отчего чувствует себя неуютно, – ноги замерзли… То ли сон, то ли бред замелькал перед глазами, возвращая прошлое…
…Ерунда… Слеза… Слезы ерунды… Ерунда слез… и памяти…
Где ноги-и-и-и?..
– Вот дурак лысый, опять ящик зря пыхтит.
Скрипучее кресло с явным неудовольствием крякнуло и выпустило хозяина. Да и какое тут могло быть удовольствие: ноги чужие, и во рту кошки… Ирка снова легла раньше, – придется ему довольствоваться памятью о потной ладошке.
– Не густо, – криво ухмыльнулся Павел и поплелся на кухню. Чайник давно остыл, котлеты заплыли жиром. – Суки поганые! – В сердцах он хлопнул дверцей холодильника и пошел к жене.
– Когда будем жить нормально? – Почти миролюбиво заорал он в ухо спящей.
– Завтра, – привычно огрызнулась во сне Ирина и велела посетить ванную.
Это, правда, ничего не изменило, но… Но отсутствие горячей воды как-то сравняло желания и возможности.
Пришла обычная черная ночь.
А после той ночи они подали на развод… Так вот…
– Столько лет прошло, а ты, по-прежнему, скачешь, надо же! Или это – другая? А, какая разница?.. – Павел убавил громкость и поплелся чистить зубы.
Вместе с певичкой вернулись последние семейные скандалы. Павел печально вспомнил, как они с Ириной раздражались по любому поводу, с каждым днем приближаясь к простому факту, – чем дольше живут вместе, тем меньше остается того, что их объединяет. Его мало заботил быт. Он был согласен плыть по течению, надеясь на лучшее, но заранее принимал средний результат. Поначалу Ирина соглашалась, потом просто слушала. Он замечал, что она сердится, хотя и молчит. Его такое поведение жены вполне устраивало, казалось, так будет всегда.
После того, как у него ничего не получилось с кино, она старалась не «наступать на больную мозоль». Редко обсуждала с ним свои проблемы, на премьеры в театр не приглашала. Тогда ему, конечно, не могло прийти в голову, что она сознательно не стала добиваться популярности. Теперь уже и не проверить это. Просто, так хотелось думать, что Ирина сменила профессию не оттого, что у нее не заладилась актерская судьба, а потому что было неловко торопиться к славе, – ведь у любимого мужа не сложилась кинокарьера.
В ванной он долго разглядывал себя в зеркале, пока не успокоился, – лысина сохраняла нейтралитет и на новые территории пока не претендовала. И то – хлеб! «Ну и высплюсь же я сегодня!» – мечтательно подумал он.
Пока он занимался гигиеной, солидные мужи сменили певичку. Павел из любопытства прибавил звук и замер, пораженный. Он давно начал сомневаться, что программные директора каналов включают мозги, когда верстают сетку передач, иначе совершенно невозможно было объяснить соседство несовместимого. Вот минуту назад заголялась певичка, прямо из трусов вылезала, показывая, каким именно местом она извлекает звуки, а ее сменяют ученые мужи и церковные функционеры разных конфессий в жарком диспуте о допущении эвтаназии.
Дожили! Мир сошел с ума – «цивилизованный» Запад потеснил Создателя!
«По согласию»! Они почти согласны принять закон, по которому на тот свет можно будет отправляться без очереди, но по согласованию. Что-то это напомнило Павлу, где-то он уже встречал подобное. Сначала по личному согласию избавляли от боли, потом… Дорога в рай, как известно… Сперва уйдут безнадежно больные, часть из которых вполне вероятно просто убедят в безнадежности, потом последуют трусы с низким порогом нервной стабильности, а потом можно будет взяться и за бесполезных сумасшедших, беспомощных стариков, инвалидов… До всех очередь дойдет: бомжи, уголовники, лишние родственники, недоразвитые народы…
Молодцы, ребята! Отлично придумано! Дорога в ваш Изумрудный город будет вымощена могильными плитами. Только у нас – в России – принято вспоминать иногда – «не рой другому яму». Павел гневно выключил телевизор и поплелся в спальню. Благостное настроение, возникшее от вкуса мятной пасты, испарилось. Он чувствовал, как желчь внутри бурлит и ищет выход.
Как же можно целой страной после бешеной гонки истории вляпаться по самое некуда в полную неопределенность дикого беспредела западного направления? Любая революция приводит к оправданию творимой жестокости. Этим и только этим подтверждается преобразование общества, создание новых социальных отношений, нравственные искания. Однако, масштаб содеянного революционерами всегда оказывается столь велик и неоднозначен, что последствия никогда не совпадают с идеальными представлениями.
Революции похожи на мощные взрывы, которые высвобождают колоссальную энергию множества атомных ядер. Общей взрывной волной сносятся судьбы отдельных людей в широкий кровавый поток истории. А следом за безудержным порывом к свободе, правде и счастью приходит новый виток потрясений. Так, Франции пришлось испытать и счастье революции, и ее трагедию, и фарс Директории, и героизм наполеоновских походов и… бесславный штиль. России в этом смысле повезло больше. Масштаб географических карт несопоставим.
За полуправдой пропаганды и избирательного террора для VIP персон, как сказали бы сегодня, последовала череда бездарных перестановок a la революция и талантливый захват власти. Все, что происходило потом, очень хотелось называть фарсом, если бы не горы трупов. На огромном пространстве, когда один край встречал рассвет, а другой – закат, поселилась не героическая, не античная, а обыкновенная беспросветная трагедия обыденности, на которую не хватило бы гегелевского ужаса при виде гарцующих наполеоновских солдат.
Дымящиеся останки крушения надежд на всеобщее благо. И миллионы людей, выброшенных молохом революции на крохотные островки, едва просохшие от крови. Павел отчетливо представил себе – и это было абсолютно зримо, как надвигается на него шаткий мир всеобщей повальной лжи. Только в идеальных революциях за честным подвигом следовала незамедлительная награда. В реальных же – победа достигалась количеством пролитой братской, а не вражеской крови. И значит, оставалось только выбрать, какие именно бесстыдные средства из большого набора разнообразных бесчестностей приведут к цели. Самым большим успехом в такие времена – он хорошо знал это на своей собственной шкуре – пользуются способы, позволяющие добраться до заветных высот путем наименьшего сопротивления. Как правило, за редким исключением, это подлость, подлог и воровство в гигантских размерах. А потом?
А потом «наступает тишина», как говаривал Шекспир. Нахапавшие переваривают награбленное, опоздавшие зализывают раны, нищие тихо ропщут. И каждый остается предоставленным самому себе. Наверное, теперь Павел в этом нисколько не сомневался, – именно в такие времена, когда все уже случилось и на новый порыв, взрыв, виток у истории еще не накопилось энергии, рождаются байроны. И гоняются они за демонами по всему свету, потому что не могут смириться с установившейся скукой жизни.
Политики срывают глотки в бессмысленных спорах о… поправках к незыблемым демократическим уложениям по поводу новой защиты прав и свобод от старых прав и свобод. Журналистам ничего не остается, как вынужденно раздувать из тлеющих окурков пожары общественных скандалов, лишь бы не завыть от однообразия. Что, скажите на милость, в этом вязком болоте прикажете делать военным? Разве могут они бесстрастно смотреть, как покрываются коррозией стальные бока самолетов, ракет, танков, снарядов и как ржавеет боевой дух под звездными погонами…
А что остается маленькому человеку с несостоявшейся судьбой? Ему-то куда податься? Где ты, правда жизни? Подскажи, как разобраться во всем этом бардаке? Как не дать себя увлечь в заманчивую тину заблуждений.
– Эй! Фортуна! – Павлу очень хотелось докричаться до небес, но, учитывая поздний час, он просто прошептал. – Помоги отыскать мое место в жизни. Единственное, на которое, кроме меня никто не станет претендовать. За это я согласен платить. Правда, как любой здравомыслящий человек, я постараюсь путем торга уменьшить цену. Но такова уж человеческая природа, – всегда кажется, что тебя хотят надуть, даже если это собственная судьба.
Бурная деятельность перестала быть мерилом великого деяния или блистательной карьеры. Хочется жить с ощущением внутренней свободы и покоя. Эпоха стыдится величия и все время пытается жульничать со слабыми. Ей хочется быстрее обделать свои делишки, а потом настричь купонов с результатов. Интересно, – Павел попробовал себе представить хотя бы приблизительную цифру, – как много людей могут выдержать испытание сытого безбедного существования в России? И как долго?
Внезапно он словно бы прозрел и смог разглядеть истончающуюся завесу над своим настоящим. Какими же смешными теперь показались ему собственные недоумения по поводу работы на коммерческом телевидении. Он долго ломал голову над тем, что пытался понять, почему поганец-продюсер постоянно суетится, мечется от одной аферы к другой, разрывается на части между Россией и Америкой, безусловно, по-своему страдая? И вот все сошлось. Как он мог этого не понимать? Как мог не замечать, что жажда личного успеха вынуждает поганца передвигаться по узкому лезвию порядочности и непорядочности. А его плебейская сущность не знает, что он может себе позволить, а чего не может. Кроме того, он суеверно сторонится всяческих условностей и оттого судорожно цепляется за ритуалы. И все равно выглядит смешным и жалким, хотя именно этого панически боится.
Вот оно! Вот оно – то, что так долго скрывалось под прологом больших денег, – бесстыдное воцарение всеобщего плебейства! Павел на самом деле никогда не мнил себя аристократом духа. У него было много желаний и мало возможностей, кроме того, он слишком любил жизнь, чтобы позволить себе относиться к ней философски. Но повальная, отравляющая каждое мгновение жизни всеобщая неуверенность в завтрашнем дне – плебейская неуверенность – оборачивалась плебейской же наглостью и пропитывала собой все пространство вокруг. Плебейством воняло все – политика, экономика, искусство, человеческие отношения.