И обязательное отцовское басом: «Сын, ну всё, подурил и хватит! Возьми себя в руки. Я договорился. Вернёшься на хорошее местечко, хуже того, конечно, что ты протрынькал… Нет? Ты забыл, сколько денег мы вложили, чтобы тебе ранг купить? Так бы до сих пор был вшивым атташе в каком-нибудь Сенегале. Да что ты, вообще размазня? Сколько можно? Совсем с ума сошёл?!»
И всё по новой. Колесо прокручивается и никогда не останавливается. Сансара. Мой личный ад. А я просто не МОГУ вернуться! Мне некуда возвращаться. Я добровольно вышел из-за «забора посольств» в зону отчуждения. Это мой выбор. Потому что только тут мне и место.
Тут бывшие «друзья и товарищи» не станут с фальшивыми лицами ничего спрашивать или хлопать по плечу, обсуждая за спиной. Не станет никто цокать дебильно языком или покачивать головой сочувственно: «А ты похудел. На тебе лица нет. Ну как ты держишься? Без жены в загранточке сложно».
Я разогнал к чертям этих «друзей», а так же прочих риал-психологов, предлагающих: «Давай курнём. Выпьем. Слушай, тут такая стоящая девушка пропадает, ты ж вернёшься к своим дипмиссиям, а у неё английский в совершенстве»…
Нет, – сжал я зубы до хруста в челюстях. – Лучше бомж. Да, снова волосы и бороду отращу. Чтобы ни одна гадская собака не узнала. И ведь не узнавал же никто! Даже соседи привыкли, что я не здороваюсь. Дострою додзё, вообще туда переберусь.
Но отчего же мутит душу, словно буром нефтескважину?!
Я остановился у грязного сугроба. Заглянул внутрь себя, хотя бежать хотелось. Как раньше.
Дышу. Где мои практики? Какая-то девчонка способна выбить тебя из колеи, сенсей? Поулыбалась полдня и пробила солнечное сплетение к чертям?! Чего ты тогда стоишь? Вдох-выдох.
Почему так хреново? И сам себе ответил, продолжая дышать и концентрироваться на точке под носом: потому что кретин последний. Решил, что ей помощь нужна. Просто какому-то человеку просто от другого человека нужна помощь. Она заявилась, будто ответ свыше на мои недавние мысли. И вдруг как холодным душем обдало это брезгливое «бомж», а следом осознание – она наврала. Всё врала, с первой минуты. Она сказала, что не знала, кто я, говорила, что наткнулась почти случайно. А выяснилось, знала и имя, и обсуждала это с каким-то мужиком!
В сердце прокрутило тупой болью осознание – все женщины лгут. Начиная с Таши, которая уже не ответит, что было правдой, а что нет. У надгробия не спросишь, хоть ори! Оставила меня жить в полосе тумана.
– Я не поеду с тобой в Японию, – сказала она тогда в машине.
– Как?! – опешил я.
– С меня хватит этих армейских порядков, скукотищи, сплетен и по сотому кругу обсуждения, как мариновать капусту. Довольно дипломатии, я хочу свободы, – скривилась она, даже в таком настроении настолько ослепительная, что по-прежнему дух захватывало.
– Но ведь мы же так хотели этого назначения! – возмутился я, отвлекаясь от дороги. – Чего ты вдруг?!
– Это ты хотел, – она поджала губы. Отвернулась, бриллианты сверкнули в ушах.
– Но Таша! Другие по два-три года ждут нормальной командировки, а мы почти сразу едем! В Японию! И с таким повышением!
– Езжай, Раф, – холодно ответила она, – ты там не заскучаешь, вон сколько к тебе интереса дамы проявляют.
– При чём тут это! – вспылил я. – Нельзя жить раздельно! Давыдовы пожили одну командировку порознь и развелись.
Я уже совсем перестал смотреть на дорогу, хватанувший по настоянию нового посла лишний шот виски и оттого так легко поддавшийся гневу. Кстати, Таша шепнула мне на фуршете на ухо: «Ты помнишь, тебе меня ещё к маме везти. Ты пообещал. Не налегай на виски». Я не послушал. Я знал, что послу надо угождать, таковы негласные правила.
Генералам в армии тоже не перечат. К тому же я привык, что диппаспорт везде освобождает от полиции, штрафов и прочих мелких неприятностей. Я даже не сбавил скорость, кипя от абсурдности её слов: муж и жена должны жить вместе, а не в отпуске встречаться!
Но Таша посмотрела на меня так, что вдруг я почувствовал стену, словно она отступает назад и становится чужой. Очень быстро. Внутри меня гнев смешался со страхом. А Таша произнесла:
– Возможно, это лучшее решение…
Я забыл, что надо вдохнуть. Тело оцепенело и превратилось в отказавший автомат. Где-то между хрипом и болью я выдавил:
– У тебя кто-то есть?
– Раф, я не…
А потом только толчок под колесом, машину понесло юзом. Я не успел схватиться за руль, нас крутануло и выбросило на встречную полосу. Под фуру.
Ответить мне она уже не смогла. И никто не смог. Сплетни, грязные слушки подсовывали «друзья» и коллеги, но все оказались ложью. Зато и другой лжи я раскопал в нашей жизни немало. Обо мне, со мной. Обо всём. Словно я жил с другой Ташей. Или я не хотел видеть её настоящей? Слышать её? Её компьютер и все гаджеты забрали спецслужбы, пока я был в реанимации. Потом вернули, а муторный осадок остался. Несколько уклончивых взглядов от работников служб и странных вопросов про нашу жизнь в Иране и Эмиратах. Почему? Мне и тут не ответили.
Я любил её. И убил.
Я глотнул воздуха, чувствуя снова дыру посреди груди. Закрыл глаза. Дышать. Не думать. Концентрация на точке под носом и дыхании. На контурах тела. Ничего нет, кроме сейчас. Меня и того нет. Какая разница, бомж или дипломат?
Мимо промчалась Газель с издевательски-весёлыми коровами на борту и, въехав колесом в лужу, обрызгала меня с ног до головы.
Всё-таки бомж, – откуда-то издалека разнеслась в черепе недобрая усмешка. Гнев стёк мурашками с пальцев и заструился на плитку тротуара вместе с грязью, мешаясь со снегом. И опять осталась пустота. Но какая-то другая. Заляпанная пятнами света от внезапно пробившейся в грудь за этот день радости.
А она на деле оказалась просто придорожной грязью. Ложь чистой быть не может.
Снег пошёл сильнее, крупой ударяя в лицо. Я поднял воротник пальто и засунул руки в карманы.
Мне никто не обещал радости. Мне никто ничего не обещал, даже следующего вдоха.
Два часа сиконтадзе – обездвиженной медитации на полу перед стеной, и мозг встал на место. Успокоился и замолчал. А потом в эту тишину, как случается, вплыла здравая мысль: «А ведь статья про убийство в молочном бизнесе была настоящей». Сердце ёкнуло.
Договор я тоже подписал настоящий. Я расписался в обязанности охранять, а сам психанул, как подросток, и даже до квартиры её не проводил. Гордость прищемило. Не думал, что она вообще во мне ещё жива. Ан, поглядите-ка, пырхается!
Но завинять себя не стал – накосячил, исправь. Все мастера говорят о безупречности, даже Кастанедовский Дон Хуан заявляет: «Безупречность – это делать лучшее, что ты можешь, во всём, во что ты вовлечён». Я же вовлёкся в охранное дело, просто подумав, что и великий мастер айкидо Уэсиба в своё время побывал телохранителем весьма взбалмошного субъекта. А прочитать, каковы обязанности телохранителя, я не удосужился.
Стоп, а если это была ещё одна ложь? Я выдохнул: не выяснишь, не узнаешь.
Натянул джинсы, свитер. Сарказма ради хотел ту измазанную во время стройки куртку напялить, но она не высохла. Поторопился запихнуть её в стиралку, – усмехнулся я и выудил из шкафа неношеную ещё синюю Коламбию. Откуда она? Вроде мама привозила в прошлом году. Или нет?
Десять минут пешком, и я оказался у подъезда пафосной желтоватой сталинки. Ирония, что при всей резиновой раскиданности Москвы в пространстве мы живём друг от друга в двух шагах.
Красный Судзуки стоял на месте. Я заглянул в него. Всё в порядке. Сверился с адресом на бумажке, уточняя квартиру. Только собрался набрать номер на домофоне, как из подъезда навстречу вывалилась толстая бабушка с мелким, розовощёким внуком, выставившим санки, как таран. Отскочил, придержал дверь. Пошёл наверх по явно пережившей войну лестнице с коваными, строгими перилами и щербатыми ступенями. Ага, вот и квартира сорок пять. Из-за металлической двери глухо доносилась какая-то современная музыка. Значит, дома.
Эго снова пискнуло возмущённо, я его пнул. Гордость и безупречность – не друзья. И нажал на звонок. В ритмах попсы не слышно было, прозвенел ли он.
Не открыла. Я постучал. Дверное полотно шелохнулось под ударом костяшек, и я понял, что не заперто. В груди сжалось. Опоздал?!
Я осторожно открыл дверь. Вошёл в узкий коридор. Будто колодец под четырёхметровым потолком. В нос пахнуло теплом и офигительно вкусным смешением запахов: духов, ароматной сладости и мандаринов. На тумбочке из-под брошенной небрежно шубки выглядывали женские туфли на высоком каблуке. Точнее, одна стояла, вторая упала. На вешалке времен расцвета социализма – разномастные зонтики, шарфики, пальто, красная куртка. Сапоги замшевые прямо посреди коридора валяются на подвытертом светлом паркете.
– Любовь! Вы дома? У вас открыто, – позвал я.
Только музыка в ответ. Надо было позвонить. Осмотрелся. Снова в груди ёкнуло. А что если?… Телохранитель хренов. Я нахмурился и сунул нос в комнату прямо за коридором.
– Любовь! – крикнул я снова. – Вы дома? Вы в порядке?
Молчание. Странная обстановка. Мебель бабушкинская какая-то за исключением пары штрихов: клетчатого пледа, упитанного плюшевого медведя с голубым бантиком и туалетного столика с невероятным количеством баночек, тюбиков, коробочек. Хм, она поклонник советского постмодернизма? И явно не фанат хранения вещей на своих местах. Не важно, тут её нет.
Я вернулся в коридор. Тут что? Туалет. Откуда-то слева по коридору послышался шум. Я метнулся туда и оказался на кухне непривычной планировки. Холодильник в нише, отделанной под кирпич. Ещё ниша с мандаринами в вазе в выступающем между помещениями простенке, куда явно просился камин. Новые кухонные шкафчики дешёвого пошиба, но уютные. Вазочки, украшения, лампочки декоративные. Тут советщиной и не пахло. Недорого, но со вкусом.
Шум исходил из-за двери с матовым, запотевшим стеклом. Я понял – это шум воды и человека, под ней плещущегося. Стало неловко. И противно чувствовать себя не профессионалом, а неизвестно кем. Надо уходить. Завтра поговорим. Очевидно, она в порядке.
Взгляд привлёк столик у широкого окна. О, ёлочка! Кто-то их ещё ставит, надо же! Шарики…
Под лучами стильного бра на кухонном столике, накрытом светлой скатертью, сверкала фольгой невероятная груда фантиков. В фарфоровой корзинке с розовыми цветочками халва кусками. Ближе к краю недопитая чашка со скорбным чайным пакетиком, а в большущей миске рядом – гора конфет. На любой вкус. Трюфели, Мишки на Севере, Грильяж, Каракум, Чернослив в шоколаде, Красная Шапочка, Гусиные лапки…
Я моргнул. Она кондитерский отдел ограбила? Или покупает оптом, так дешевле? У нас дома даже по большим праздникам столько сладостей не было.
И вдруг неосознанно шагнул к этим цветастым россыпям. Рука сама потянулась к тазику с шоколадками. Забыл вкус. Я одну. Она пропажи не заметит. И, глупый, как вор в магазине, где всё по пять рублей, я сграбастал наугад конфету. Опасливо прислушался. Душ продолжал шуметь. У неё что-то упало. Всё, ухожу.
Мой взгляд скользнул к чашке, и я увидел на столешнице себя… На маленькой овальной карточке из выпускного фотоальбома. А ещё распечатку, где на листе А4 снова красовался я. На Всероссийском чемпионате в 2007-м. Стоял, довольный, в кимоно и медаль показывал. Что за?…
Я поднёс к глазам листок. Он был почему-то весь в мокрых пятнах, словно его обильно обрызгали. Я поперхнулся воздухом и быстро положил распечатку обратно. Смутился. Зажимая в руке конфету, бросился к выходу. Как следует хлопнул входной дверью, проверил, что обе защёлки закрылись, и больше никто не войдёт внутрь без ведома Кнопки. Сама не могла закрыть? Это ж надо быть такой рассеянной!
Я потоптался на площадке, как дурак. Озадаченно глянул на конфету в руке – Бабаевская с орехами. Повезло. А про остальное… ничего не понимаю. Оглянулся на её дверь.
Разговор подождёт до завтра. Приду в восемь, как договаривались. В лоб спрошу Кнопку про реальную необходимость в телохранителе. Начальницу… Ути…
Засунул конфету в карман и почему-то губы сами сложились в улыбку: сегодня ей в любом случае ничего не грозит. Только лопнуть от сладостей.
Глава 10
Обычно мне ничего не снится. Или мучают кошмары, от которых к утру остаются лишь рваные обрывки. А тут мне снилась Кнопка. Светлая, как прожектор, в жутко тёмном бункере. Почему-то она была босой и в лёгком летнем платьице, совсем девчоночьем и очень волнующем. Она засмеялась и указала мне на что-то. Проследив за её пальцем, как за лучом света, я обнаружил подгулявшую, бодро скачущую корову в моём додзё. И фантики. Весь ещё не отшлифованный пол был усыпан цветными обёртками от конфет.
Их корова и ела, шурша фольгой и подмигивая. Вот чёрт! Я обернулся обратно к Кнопке – устроить разгон за то, что превратила место для серьёзных занятий в цирк. Но Кнопка улыбнулась и побежала куда-то. А я проснулся. Лёгкий и возбуждённый. Хм.
За окном во всю стену загорались огни просыпающегося города. Пентхауз. Всегда всё видно.
В следующую секунду я вспомнил про вчерашнее. И настроение как корова языком слизала, оставив мрачняк – под цвет тёмного неба. Ладно, я не девочка. Мне всё равно. Но идти на «работу» не хотелось: я знал, что Кнопка мне врала. И к чему были мои фотографии на её столе? Версии снова посыпались одна глупее другой. Самая логичная – просто проверяла, что я за фрукт. Не дворником же нанимала, в конце концов. И свежих фото не было, потому что их просто не существует. А откуда у неё фото из школьного альбома?
Ну, если мы действительно в одной школе учились, могла навести справки у кого-то из моих одноклассников. Хотя зачем такое рвение по душу «какого-то бомжа»? Или же… Я скривился, потому что вспомнилось, как полгода назад отец снял квартиру напротив примечательной блондинке. Якобы случайная соседка, якобы дверь заклинило. Помог. Потом осаждать стала: то-сё, кран сорвало, домофон не работает, чайку попить не хотите? А я плюшек напекла… И пошло-поехало. Даже без «спецподготовки» от внешней разведки можно было её раскусить. С отцом поскандалил, девица исчезла. Родителям никак не понять, что не надо «делать» меня счастливым. Поздно.
Вот и вчера весь вечер гаденькой змеёй прокрадывались в душу сомнения про мою «начальницу», хотя она очень невинно удивилась и отрицала. Впрочем, я тоже так умел раньше: искренне и самозабвенно врать на благо Родины. То есть нельзя было исключать то, что Кнопка – это новая попытка семейства Гарсия-Гомесов вернуть блудного сына на путь истинный. Просто более изощрённая после дружно посланных в сад психиатров, лайф-коучей и прочих благожелателей за деньги. Да когда все успокоятся уже?! Опять появилось желание свалить в горы или в пустыню и проверить себя на выживаемость. А ещё избавить всех от бремени переживать за меня.
Чтобы не быть голословным, я вчера включил планшет, набрал «Любовь Соколова». Выпала тысяча профилей под этим именем. Даже в Ярославле, в моей школе соцсети предложили целый ассортимент: от первоклассницы в розовой юбочке, старательно делающей селфи, до грудастой мадам на корпоративе. Кнопки я так и не нашёл, хотя копался до полуночи.
Самого себя найти было гораздо проще. Рафаэлей Гарсия-Гомесов не расплодилось в рунете, увы. Плюнь, попадёшь в меня. Да и вот они – те же фотки, что были у Кнопки на столе. Значит, не исключено, что просто из сети распечатала. Наверное, стоило не только бороду отращивать, но и имя поменять. Иван Иваныч Иванов, чем не имя? А вообще муть какая-то.
Не нравилось мне всё это.
Всё, дипломатия с её «длиннейшими путями[8]» кончилась три года назад. Надо поставить вопрос ребром. В лоб. Как говорят японцы: «Голому терять нечего».
Я помедитировал, размялся. Душ, свежая рубашка, костюм. Глянул на часы: пора. Взялся за работу, делай. Ну, держись, Кнопка!
У её подъезда красного Судзуки не оказалось. Я чертыхнулся: и куда её понесло? Ведь только без пятнадцати восемь. На всякий случай я ткнул пальцем на её квартиру на домофоне. Потом набрал её номер.