«Газель», облепленная со всех сторон шевелящейся, копошащейся тёмной массой, пробив чугунное ограждение, погружалась в воду одного из бесчисленных питерских каналов, а может речушки.
Нас вынесло из кабины прямо в середину течения, а то, что я увидел под поверхностью воды заставило напрячься волосяные луковицы у меня на голове в тщетной попытке поднять намокшие волосы дыбом. Всё дно было усеяно торчащими кверху, покрытыми струпьями руками. Это хватка оказалась бы смертельной, если бы мы долетели до дна. Но нас внесло в воду под углом, так что мы как камни, брошенные «лягушкой», прокувыркались по воде и долетели почти до противоположного гранитного берега канала или речушки.
– Не ныряй! – крикнул я Жанне.
Они кивнула, давая понять, что поняла.
С ближайшего теперь к нам берега что-то упало. Я поднял голову. Оттуда через ограду, перелезая через головы друг друга, ломая кости нижестоящих, валились ожившие трупы. Две волны мертвецов с противоположных берегов пыталась соединиться, выстроив своеобразный мост из тел.
– Греби! Надо убраться отсюда!
Жанна и без команды делала это с такой энергией, что можно подумать, что у неё не было никакого отравления.
Я сорвал маску, которая намокла и теперь отжимала холодную вонючую воду мне в рот.
– Отлично, отлично, почти ушли, – сжимая в одной руке пойманный рюкзак Жанны, намокший и тянувший ко дну, и гребя второй, говорил я – скорее себе, чем ей.
Покойники не умели плавать и шли на дно как камни, но если где-то вода станет мельче… Тот склад трупов, что тянул кверху руки в карикатурном жесте мольбы к небу, пополнится двумя свежими телами.
Их неспособность держаться на воде вопреки тому, что обычно мёртвые тела всплывают на поверхность, спасла нас.
Мы гребли изо всех сил, а течение, придавая нам дополнительные два километра в час, помогало уйти от эпицентра столкновения двух мёртвых улиц Санкт-Петербурга, срощенных теперь чудовищным мостом.
Завод
Течение вынесло нас в промышленный район. Гранитные стены, удерживающие поток в выгодном человеку русле, сменились серым заплеслевелым бетоном, откуда торчали сточные трубы. Выбраться из этого коридора было невозможно, поэтому мы плыли рядом, периодически подгребая друг другу, если течение нас разносило.
Небольшие раны и ссадины от битого стекла жутко саднили и как-то чересчур едко чесались. Это странно, потому что холодная вода должна притуплять все ощущения, но становилось всё хуже.
Впереди показалось что-то вроде ворот, перекрывающих водный путь в предприятие: ржавая решётка из толстых, металлических прутьев. Недалеко от неё, справа по течению из воды поднимался бетонный понтон, и мы с Жанной подплыли к нему, с трудом работая околевшими руками и ногами. В понтоне были бетонные ступени, отчего-то уходившие вниз, хотя сам он едва выдавался над поверхностью воды – очевидно раньше уровень воды на этом участке был регулируемым. Подтянувшись на дрожащих руках, я помог выбраться Жанне. Нас трясло. Небольшие раны, которые по идее не должны ощущаться, раздирала едкая боль, как будто в них копошились личинки.
Большую часть вещей мы потеряли в финале короткого заезда: рюкзаки мы поснимали, чтобы сесть в машину. Большой рюкзак, где лежала, в том числе еда, утонул.
– Д-доставай к-контей-йнер, – сказал я Жанне, не попадая зубом на зуб.
– Какой? – быстро спросила девочка.
– С з-з-зелёной крышкой.
Я взял у неё контейнер, достал оттуда «Мирамистин», едва скрутил пластиковую крышку и с ещё большим трудом попал тонкой трубочкой распылителя в горлышко.
– В-возь-зь-ми ват-тный тампон.
Девочка достала упаковку ватных кружков, вытащила оттуда несколько. Я пшикнул несколько раз на каждый из них.
– П-протри все места, г-где ободрана кожа.
В воде был яд. Сотни, а может и тысячи разлагающихся тел валялись где-то на дне и отравляли воду – поэтому так жгло царапины. Оставалось надеяться, что они не были настолько большими, чтобы серьёзное количество трупного токсина из воды попало в организм.
– Дай руку.
Жанна вытянула тонкую бледную руку вперёд. Я нанёс раствор ей на ладонь.
– Протри и суй пальцы в рот – тебя должно вытошнить.
– Не хочу!
Пришлось коротко объяснить в чём дело. Она с неохотой принялась делать то, что я сказал.
Пока девочку выворачивало, я изучал местность. Вокруг был безрадостный пейзаж из серого бетона и проржавевших металлических конструкций, всякого рода перекрытий, скатов крыш, обнажённых стальных балок, переплетающихся между собой, битых окон и раскуроченных решёток на них. За моей спиной располагались бетонные ступеньки, ведущие в эти индустриальные руины.
Мы отжали одежду. Пришлось отворачиваться, хотя лучше бы я этого не делал: воображение нарисовало воспламенившие меня картины обнажённой девочки.
Отравление всё ещё сказывалось, но холодная вода взбодрила и освежила голову, к тому же воздух тут был гораздо чище. Промзоны, вроде этой в советское время ограждались бетонными плитами и колючей проволокой сверху. Проволока троглодитам была нипочём, а вот бетон защищал наилучшим из возможных способов: просто скрывал нас от их мутных глаз. Но всё равно надо быть настороже: какие-то группы уже могли добрести и досюда.
Как я уже тогда знал, они вполне могут привлекать друг друга криком, по крайней мере те, у кого не была разодрана глотка.
И тот мальчик… Он был не похож на остальных. Мысль о нём билась на отвороте сознания, даже когда нас несло ледяным потоком.
Но тогда было не до рассуждений, я отложил это на потом.
Мы поднялись. Сверху открылись оставшиеся детали, завершающие картину промышленного запустения: брошенные погрузчики, проржавевшие трактора без моторов и колёс – догнивающие останки развитой промышленности.
Воздух был не то чтобы холодным, но питерское лето ощутимо сдавало: было начало сентября. Стоять в сырой одежде под серым небом, откуда северное солнце даже чуть-чуть не прогревало мелко дрожащих тел, было невыносимо.
Я повёл нас к самому большому в зоне видимости ангарообразному зданию с крышей из гофрированных металлических листов. Идти надо было по выщербленному асфальту с глубокими трещинами, из которых в некоторых местах прорастала трава. Было ощущение, что мы в степи, а вокруг нас огромные шатры брошенного кочевниками стойбища. И, как в степи, видимость на огромном открытом пространстве, вокруг ангароподобных сооружений, была идеальной.
Мы дошли до угла ближайшего такого сооружения, я знаком показал, чтобы Жанна осмотрела его внутренность, а сам выглянул за угол – на открытую местность между конструкцией, за которой мы стояли, и цехом, куда мы намеревались попасть. На большом асфальтовом поле было несколько грузовых машин и много бочек, составленных кучами через почти равные промежутки. Беда была в том, что ни за одной из этих гор рухляди нельзя было надёжно спрятаться: огромные чёрные въезды в цех были распахнуты, так что нас всегда было видно со всех сторон. Я решил, что лучше всего бежать по прямой до самого «нашего» цеха, потому что так мы хотя бы с одной стороны будем защищены каналом, откуда только что вылезли, и расходящимися от него бетонными стенами.
– Что там? – спросил я Жанну, кивнув на внутренность ангара, у стенки которого мы сейчас стояли.
– Ничего, – как будто с обидой ответила она.
Видимо девочке не нравилось, что ей дают такие задания: она вряд ли была хороша в изучении пространства. Как и я, впрочем.
Я взял её за руку, и мы побежали.
На открытой местности расстояние определять трудно: разница между пятнадцатью и тридцатью метрами кажется не большой. Мы добрались до ворот цеха секунд за десять и затаились с внутренней стороны.
Никаких признаков троглодитов или человеческих банд. Пространство внутри цеха было колоссальным. Стальные балки и подпорки диаметром в три фонарных столба, пересекались под высоченным полотком, образуя парные перекладины, между которыми настелены металлические решётки, которые когда-то использовались как мостки для сотрудников исполинского цеха.
Нижнее пространство было структурировано группами контейнеров с ржавыми стенками. Я провёл нас к одному из таких нагромождений. Влезать внутрь было опасно, потому что гулкий звук шагов по металлу оповестит вероятных обитателей этих руин о новом мясе или новом поступлении нескольких пар обуви и одежды – зависит от сорта здешних обитателей. Да, может я чересчур подозрителен. Но в таких условиях ошибка может быть только одна – последняя.
Всё время с тех пор, как мы выбрались из вколоченного в гранит канала, во мне поднимался жар: организм отогревался, но вместе с ним поднималось кое-что ещё. Вот она: беззащитная и юная с длинными ногами и каштановыми волосами, собранными сейчас в небрежный завиток. Всё произошедшее развязало мне ум и руки, и я, пока она сидела на корточках ко мне попой, высматривая что творится за противоположным краем контейнера, обнял её крепко-крепко, прижал её выпяченный зад к разгоревшемуся паху, придавив её руками. Я почувствовал, как мой друг впивается в её мокрые костлявые ягодицы, и от этого у меня что-то сжалось до острой боли, от которой я зашипел.
Это меня выдало, хотя, по правде, я не собирался скрываться – она была в моей власти, но какое-то время игра могла удерживать отношения между нами в рамках общественной нормы. Это болезненное шипение разрушило иллюзию нормальности.
Она вывернулась, оказавшись ко мне лицом, и упала с корточек на задницу, я навалился сверху, продев руки под её спину и впился губами в её бледные от холода губки. Ощутив спазм у неё внутри, я отстранился за секунду до момента, как жёлтый фонтанчик вырвался из её рта. Желудок был пуст: всё, что там было, она оставила на понтоне, поэтому её стошнило желудочным соком.
Произошедшее оскорбило и возбудило ещё сильнее. Это было даже не оскорбление, а уязвление больного места – наподобие уже расчёсанного в кровь комариного укуса, чесать который одновременно и больно, и приятно. Я отстранился окончательно, усластив себя согревающей мыслью, что она всё равно никуда не денется, что всё главное ещё впереди, и вернул себя в холодную сырую реальность.
Девочка, отползла от меня каракатицей, пугливо и нерешительно смотря на меня, опасаясь продолжения. Я сделал вид, что ничего не произошло: отвернулся, даже сделал пару шагов от неё на полусогнутых ногах и стал изучать внутреннее пространство нашего гигантского убежища.
Преодолевая барьер, который между нами образовался, я сказал:
– Вроде всё спокойно, – а потом не выдержал и решил намекнуть на случившееся, давая понять, что это не спонтанный порыв – если бы кто был, он бы давно пришёл на шум, что мы тут подняли.
Жанна, громко сопя, собралась и села на корточки.
Меня вообще поражает психологическая выносливость этого ребёнка и её готовность снести всё ради выживания. На протяжении последних нескольких дней в квартире она даже не упоминала о родителях и о необходимости их поиска: видимо понимала каков шанс найти их живыми, раз они до сих пор не вернулись. Меня даже слегка напугали такие цинизм и расчётливость в этой юной девушке.
Я начал подниматься, намереваясь идти вперёд.
– Подожди, – услышал я голос за спиной.
– Что?
– Я хочу писать.
– Только далеко не отходи.
Жанна, получив разрешение, на цыпочках побежала к противоположному краю контейнера, за которым мы прятались.
Я стоял и слушал молодое, весёлое журчание, опасно разносившееся эхом по всему объёму циклопического промышленного строения.
– Закончила? – спросил я, когда она вернулась.
Она посмотрела на меня исподлобья и промолчала.
Мы двинулись, осторожно обойдя контейнер, и теперь шли вдоль него с другой стороны. Передвигаться между контейнерами было безопаснее: так мы с двух сторон были прикрыты. Выйти на открытую площадку между линией огромных ворот, разделённых полосками металла, и лабиринтами контейнеров было страшно – так нас мог увидеть кто угодно. Миновав место, где минуту назад уединялась Жанночка, мы вновь оказались у края контейнера – теперь с противоположной стороны.
Всё шло нормально, мы быстро шли, почти не прячась.
Где-то хрустнуло стекло. Мы резко остановились и спрятались. В тот момент мы были в очередном узком коридоре между рядами контейнеров с проржавевшими стенками, сквозь которые просматривались их внутренности.
Очень хотелось пить.
Сердце бешено заколотилось. Резко перестало хватать воздуха, как будто отравленная питерская сырость вдруг навалилась всей своей мощью. Моя маленькая подопечная сама прижалась ко мне, вызвав шевеление в паху. Моё физическое развитие оставляло желать лучшего, но потрясающий ужас от всего происходящего мобилизовал последние ресурсы организма.
Мы прошли несколько рядов, расположенных как змеиные рёбра. Хруст повторился. Мы затаились вновь. Затем раздались аритмичные шлепки и следующее за ними шуршание по полу. Мы некоторое время постояли так, задерживая дыхание, каждый пытался определить природу этих звуков, не решаясь выглянуть из-за укрытия. Из-за странного эха определить откуда идёт звук было невозможно. Я решил двигаться и реагировать на угрозу по факту.
Мы вышли из-за укрытия, прошли вперёд два-три шага, и я услышал хрип. Что-то резко дёрнуло меня за ногу, я упал. Хрипело теперь протяжно, от этого звука сводило внутренности.
Помятая голова уже висела на уровне моих голеней, она вот-вот вонзила бы в меня гнилые зубы, если бы не девочка. Она пинком отбила отвратительную башку троглодита.
Я лягнул существо в череп и кое-как, оскальзываясь, поднялся. Как же смердело! Потом сквозь большую дыру в контейнере с ржавыми краями я увидел, что это было.
Видимо, до смерти этому человеку не повезло: он был искалечен: без ног и на всём лице у него было отвратительный мясистый нарост. Картина дополнялась вскрытым горлом, в котором виднелись дыхательные каналы и пищеводная трубка, разорванные укусом другого троглодита. Дохляк, очень быстро перебирая руками и хрипя, пытался вновь повернуться в нашу сторону. В стороне, откуда мы только что пришли, были рабочие столы, на которых лежали проржавевшие инструменты, предназначенные для вскрытия контейнеров – на случай, если замки испортятся при транспортировке. Я добежал туда, взял один приглянувшийся мне лом и пошёл к троглодиту. Уже когда я поднимал руку, я почувствовал чьё-то прикосновение к руке. Чуть не заехал в милое личико.
– Можно я? – спросила она.
Меня что-то кольнуло. Это не нормально, когда столь юное создание имеет желание истреблять, пусть даже жуткую, мёртвую человекоподобную тварь. Но они убили её родителей. Да, она может истреблять их.
Девочка, не собираясь с силами и не тратя время, размахнулась и вогнала лом в бледный череп. Раздался хруст, вокруг расплескалась коричневое месиво.
Дальше я не смотрел. Было неприятно, даже зная, что привычному миру пришёл конец, смотреть как юная душа совершает такое действие.
Когда удары прекратились, позвал её идти дальше.
Дальше могло оказаться страшнее, потому что бомжи редко сидят поодиночке, а этот, уже дважды мёртвый, при жизни явно был одним из них.
На выходе из огромного склада оказался умывальник с капающим краном. Когда-то он был отгорожен кабинкой, судя по вбитым в стену креплениям, но последние обитатели этого склада переоборудовали это пространство по своему вкусу. До того, как стали мёртвыми.
Дальше было вот что.
Мы выбрались из этого склада и оказались в каноническом пейзаже постапокалипсиса. Это абсолютно самодостаточное состояние психики, когда ты воспринимаешь всё, что некогда было чьей-то собственностью и объектом экономического оборота, как что-то, что может пригодиться в выживании.
Заплесневевшие стены с ржавыми потёками от капель с колючей проволоки, натянутой над ними, брошенная, полусгнившая техника. Эта зона пережила свой апокалипсис задолго до начала нынешнего.
Но мы всё-таки нашли то, на чём можно ехать.
Это был большой чёрный джип с открытой дверцей – очевидно, что его хозяин не собирался проводить здесь много времени.