Они были братьями, потому как оба их отца были правителями Города-у-моря. Но они разнились, словно день и ночь – если Ярл родился жизнерадостным воином, то Иоаким был чаще молчалив и погружён в размышления, отчего многим казалось, что над его глазами всегда нависает тень, похожая на грозовую тучу. Однако братья были неразлучны и тесно дружили с самого детства.
На улицах города, вымощенного перламутровыми булыжниками, Ярл не сразу узнал брата, который беседовал с раздосадованным мальчишкой, держа высоко в воздухе спелое яблоко.
– Верни, это моё! – раздосадовано вопил мальчик, чувствуя, однако, что незнакомец не враг ему. – Я вырастил это яблоко и хочу его съесть!
– Не ты вырастил яблоко, малец, а твой отец, который и сейчас трудится на огороде у городской стены, пока ты играешь здесь, в пыли и грязи с друзьями, – отвечал Иоаким, – поэтому ты такой же воришка, как я, отнявший у тебя поживу.
– Врёшь, негодяй! – мальчик чувствовал подступавшие слёзы, но был незлобен и оттого чуть смеялся. – Яблоко отец мне отдал сам!..
– В таком случае и ты отдал мне яблоко сам, помнишь? – из-под плаща Иоакима выбралась на мгновение хитрая улыбка. – Ведь когда я попросил тебя, ты, не задумываясь, протянул мне руку.
– Я не думал, что ты заберёшь его! – обиженно утирая лицо, ответил юнец.
– Значит, ты не был до конца честен, за что теперь получил свой урок, – юноша надкусил яблоко и потрепал мальчика по голове. Тот оторопело стоял на месте, не в силах вымолвить ни слова, то ли от разочарования, то ли от возмущения.
– Зачем ты обижаешь не способных за себя постоять? – грозно спросил Ярл, наблюдавший их разговор из-за ближайшей оливы. – Или ты не знаешь, что яблони в этом городе растут повсеместно, а мальчик – действительно сын земледельца, который и дал ему яблоко?
– Здравствуй, достойный! – Иоаким учтиво склонил голову, не снимая капюшона. – Я – Иоаким, пришедший из старого Города-у-горы, сын Пергерина, правителя достойных и мудрого словом, видящего насквозь души людские судьи над верными. Я пришёл в этот город, чтобы отыскать Ярла, сына второго правителя, Шуна, который призывает его в свой чертог.
– Неужели?! – в словах Ярла смешались радость и стыд. Отца он не видел давно, и ему стало совестно, что в молодецких забавах позабыл он о долге, что требовал развязать узел непонимания между отцом и ушедшим на войну сыном и явиться для беседы в дом родителя. – Я не в силах сдержать своей радости, брат, и рад нашей встрече, однако ты не ответил на мой вопрос…
– Так это ты могучий Ярл? – повеселел Иоаким. – Что ж, я рад случаю, сведшему нас на этой дороге и готов подарить тому мальчишке новую яблоню за то, что он так удачно подвернулся на моём пути. Тугодум же ты, брат! – и, прежде чем Ярл успел опомниться, Иоаким заключил его в объятия.
Они не виделись с тех самых пор, как Ярл покинул Город-у-моря, уходя на чужую войну, поэтому он пригласил брата погостить у него перед дорогой. Иоаким рассказывал о доме Шуна и Пергерина, об их правлении и быте, рассказывал, почему он сам не пошёл на войну, о том, что он помогал отцу вести переговоры с вождём обезумевших от горя людей, решившихся развязать войну в благополучной стране.
– Два города и море поселений, самый ничтожный нищий мог бы найти здесь честное счастье, но как они выбрали его, ты бы знал! – увлекшийся рассказом Иоаким был неумолим и горяч, казалось, сама ночь не в силах остановить ретивого рассказчика. – Варвары, они решили, что победивший в безумной схватке станет вожаком, и они заставили драться порабощенных людей! Что делает с человеком отчаяние, или всё-таки мерзость? Разрази меня стыд, если я понимаю или принимаю этих, с позволения сказать, людей!
– Ты несправедлив к людям, Иоаким, – пытался возразить брату Ярл, – ты не видел голода и горя, ты не знаешь…
– Что мешало им кормиться на земле, как семья того мальчишки, который свёл наши пути?! – упорствовал Иоаким. – Зачем приступать закон Жизни, зачем воровать, убивать и жечь?!
– С ума человека сводит многое, и Жизнь, как писали в старых сказках, женщина о двух головах, – туманно отвечал Ярл.
В тот вечер Ярл не спорил с братом, радуясь их встрече. В это трудно поверить, но юный герой был одинок – так он объяснял себе пустое чувство на месте сердца – и никакие забавы или весёлые компании не заменяли ему чего-то большего, чего-то, что он сам был не в силах себе объяснить.
После беседы с Иоакимом он вышел на площадку высокой башни, в которой жил, и смотрел на горизонт, вспоминая: отец стоял перед ним, полный растерянности и гнева, что было для него невозможным, ведь он был мудрейшим человеком не только для самого Ярла, но и для всех его подданных.
– Опомнись, сын! – отец отговаривал его до последнего, хотя Ярл видел понимание и поддержку в его глазах. – Война может быть закончена, но тебя ведёт в бой молодецкая удаль, а не необходимость! Это не конец Мира, а давно затянувшийся разгул несдержанности человеческого горя…
– Отец, ты глуп! – Ярл не сдержался тогда в последний раз, потому как после этого долго корил и ругал себя за оскорбление, которое нанёс отцу незаслуженно. – Война затянулась, как ты и сказал, и именно поэтому каждый должен встать и сразиться с неконтролируемым гневом и подлостью, от которой нет спасения для выбравших подобный путь!
– Да будет так! – в глазах отца он видел отчаяние, но что-то другое в них не давало покоя герою, впервые усомнившемся в своих намерениях.
Тёплый ветер пах летом и полынью, мысли покидали разгорячённую юную голову Ярла, слишком много потрясений и событий видел юноша в последний год уходящей эпохи. Он почёл за благо погасить свечи и отправиться спать – следующим днём их с Иоакимом ждала долгая дорога до города Эл.
II
Так назывался новый Город-у-моря – город Эл, богатый и шумный, гармоничный и пёстрый, как сама морская стихия. Жители его были счастливы, и немудрено – правители города, мудрые Перегрин и Шун, потомки Рагима, были достойнейшими из достойных. Злые языки говорили, что слепцу и глухому невозможно быть правителями, но языки эти принадлежали варварам, развязывавшим войну за войной. На деле два брата-правителя были достойными продолжателями дела своего великого предка – законы, написанные ими в самом начале своего правления, выросли из преданий, легенд и записей предыдущих королей, чтобы собрать все их знания и пережитый опыт, а потому они соблюдались и почитались свято. «Каждому честному человеку приготовлено своё маленькое счастье на берегу города Эл!» – так гласила пословица, известная и в самых дальних уголках Мира. Было оно готово и для братьев-королей – они потому и были вдвоём, что помогали друг другу, становясь единым целым в делах правления. Шун был слеп, но оттого умел слышать столь чутко, что безошибочно отличал правду ото лжи и дурное от хорошего, а Перегрин, хоть и был туговат на ухо, умел видеть глубже человеческих одежд – он видел самую суть человека, душу каждого, кто приходил просить совета или суда правителей.
Шун и Перегрин редко общались словами, но понимали друг друга превосходно – когда умеешь слышать или видеть истинные чувства и мысли человека, мало что может быть тайной для такого друга.
В день, когда в Эл прибыли Ярл и Иоаким, был устроен праздник – сыновья правителей были любимы не меньше их самих. К тому же, Ярл не появлялся дома больше года, и по нему успели соскучиться. Братья радостно приветствовали знакомых воинов и девушек, перешучивались с пекарями и кузнецами, легко кланялись учёным скрипторам, учившим юношей города грамоте, чтению и другим наукам.
– Как же славно вернуться домой!.. – с чувством промолвил Ярл. – И как же странно, что мне как будто неловко здесь быть…
– Что за странные мысли бродят в твоей голове? – недоумевающий Иоаким поравнялся с братом. – Тебе здесь все рады, что тревожит тебя в твоём собственном доме?
– Я не могу объяснить этого даже себе, Иоаким, – Ярл встряхнул головой, стараясь избавиться от внезапно навалившейся тяжести. – Наверное, это весна мутит мне голову.
– Лучше бы так, а то ты начинаешь меня пугать, – Иоаким усмехнулся своей летучей улыбкой и дал коню шпоры. – Поспешим, брат! Пир во дворце родителей уже начался, а мы не можем позволить ждать себя дольше, чем того требует этикет!
Братья пустились по мостовой вдоль аллеи фонтанов и поравнялись со старой ратушей, излюбленным местом гнездовья серых чаек. Ярл обернулся и увидел море – старая башня располагалась напротив маяка, и можно было провести по улицам города прямую линию между двумя твердынями, не задев ни одного дома, так что море, такое далёкое и одновременно близкое, было хорошо различимо. Ярл ещё ребёнком облюбовал для себя это место. Он любил залезать на башню, чтобы полюбоваться тем, как солнце утопает в морской пучине, и мечтать о чём-то невыразимом, несбыточном. Он был немного мечтателем, за что над ним часто подшучивал брат.
– Никак воспоминания одолели? – продолжая улыбаться, спросил Иоаким. – Быть может, мне оставить тебя тут до следующей луны, чтобы ты не витал в облаках при встрече с отцом?
– Нет, брат, я вспомнил о том, как приходил сюда в детстве, – Ярл отвечал невпопад, чувствуя, что в память его рвутся чужие мысли: «Море и ветер, буря и камни, сила и падение, спрятанный ключ, предательство, отчаяние и пустота…».
– Перестань, я же вижу, что ты загляделся на рыженькую дочку старого Сапруса! – продолжая смеяться над собственной шуткой, Иоаким взял под уздцы коня Ярла и повел в сторону дворца. – Будет тебе, брат, девушки подождут!
– Да, конечно… – Ярл совсем было перестал слышать брата, как слух его заполнили трубы замковых бойниц – они были дома.
Морок развеялся, и на лице Ярла снова расцвела привычная бесхитростная улыбка – в свои покои он вошёл на закате, не забыв поприветствовать добрую половину дворцовых слуг, с которыми его связывали детские забавы и приключения.
День клонился к ночи, и рубиновый шар, окрасивший морскую лазурь в багрянец, также бесстрастно тонул в пучине, не обращая внимания ни на кого в Мире – в первый вечерний час Ярл и Иоаким предстали перед своими родителями.
Шун и Перегрин по традиции встали, приветствуя своих сыновей и наследников. И, хотя церемония ограничивалась присутствием придворных внутреннего круга, все беспрекословно следовали традиционной необходимости соблюдать вековые приличия. Шун прятал в уголках губ незаметную никому, кроме, разумеется, Перегрина, улыбку и гордо вслушивался в дыхание сына, многое говорившее ему о том, каким стал Ярл за последний год. Он слышал в нём радость возвращения домой, звон стремлений и наивность идеалов, неистовое желание изменить Мир к лучшему и что-то ещё, потаённое для самого Ярла, а потому неясное и для Шуна. Перегрин молча смотрел на Иоакима. Страх промелькнул в его сердце, но отец не может быть беспристрастным, когда судит своего сына, и потому всевидящий сосредоточился на возродившейся дружбе братьев.
Торжественность момента была прервана голосом Ярла:
– Отец, будь в добром здравии! Я, Ярл, сын Шуна, правителя города Эл, рад вернуться в родной дом. Город-без-короля признал мои победы, и его жители попросили меня стать их предводителем. Я согласился с этим долгом и хотел бы просить доброго совета у своего многомудрого родителя!
Какими бы наивными ни казались Шуну речи его всё ещё слишком молодого сына, он не мог не сочувствовать ему – мечты о Мире, каким его рисовали в легендах, до сих пор тревожили его во снах.
Перегрин увидел желание друга раньше, чем тот успел об этом подумать – протянув твёрдую руку, он помог другу спуститься с возвышения, на котором располагались их кресла, чтобы тот смог подарить теперь уже вовсе явную улыбку своему сыну.
III
Шун, слегка запрокинув голову, громовым голосом возгласил:
– Мы счастливы приветствовать тебя, Ярл, любимый сын, герой и воин, который смог освободить жителей Города-без-короля от страха войны! В одном отец никогда не откажет сыну – в добром совете, и для того мы с братом Перегрином звали тебя в город Эл, чтобы дать его тебе. Предвосхитив наше намерение, ты сам пожелал услышать совет, так слушай же!..
– Но любимый отец, – Ярл был наслышан о проницательности родителя и имел возможность неоднократно на собственном опыте испытывать её, однако ему было порой невдомёк, что между проказами юнца и убеждениями юноши есть хоть какая-то разница, – ведь я ещё не задал своего вопроса…
– О чём ещё может спрашивать юный воин, только что одержавший свою первую победу и готовящийся, к тому же, вести за собой доверившихся ему людей? – дружественно подмигнул невидящими, голубыми, как весеннее небо ранним утром, глазами Шун. – Тебе нужно знать, что же делать дальше, как сохранить обретённый мир! Разве я не прав?
– Конечно, дорогой отец, но…
– Но это, конечно, не самое главное – тебе не терпится поделиться с твоим народом знанием о том, что война пагубна, и в уме каждого посеять семя, которое в конце концов выведет те сорные мысли, которые приводят людей к их несчастью. Что ж, это неудивительно, сын, однако… – тут Шун переменился в лице столь стремительно, что многим присутствующим показалось, что перед ними появился совершенно иной человек, старый, уязвимый и тревожащийся. Таким правителя Шуна видели только самые доверенные люди, и они знали, чувствовали, что в такие минуты нельзя забывать ни слова из того, что скажет слепой мудрец, потому как речь пойдёт о самых важных вещах. Даже свет, казалось, в такие минуты, притуплялся и способствовал всячески распространению чувства невыразимой тревоги, такой благотворной для запоминания. Шун продолжал:
– Однако же, Ярл, послушай меня, ты хочешь невозможного!.. Мир – в сознании каждого человека, как и стремление к жизни. Абсолютно у всех. Это не сработает в Мире, сынок!
– Ты неправ, отец! – в сердцах воскликнул Ярл. Они с отцом спорили часто, и старик всегда ему перечил, ему, за кем должно стоять будущее если не Эла, то теперь уже Города-без-короля… И он сам как-нибудь управится с ним, потому что стремления – это сучья и ветви для очищающего пламени, которое уничтожит всю скверну, всё зло Мира!..
– Я вижу твои мысли, сынок, – тихо покачал головой Шун. – Ты всегда был горяч не в меру. Что ж, в том, кажется, есть и моя вина. Однако, позволь закончить.
– Конечно, прости меня, папа… – потупил голову Ярл, который чтил своего отца, но при этом не понимал многое из его слов.
– Благодарю, – вновь блеснул своей потаённой улыбкой. Шун, несомненно, знающий своего сына и умеющий заставить его слушать. – Итак, война – это природа человека, и это неспроста. Противостояние несёт не только разрушение, оно также куёт человека сильным и смелым… умеющим прощать и жертвовать собой ради общего блага. Битва неизбежна, но люди бьются не только на бранном поле – главная битва, сын мой, которая предстоит и тебе, это битва с самим собой. Это самый необычный поединок – тебе придётся не защищаться, но отбрасывать щиты, которыми ты хочешь обезопасить себя от Мира, а также латы, которые прикрывают твоё настоящее лицо. Став искренним, тебе выпадет встретиться со своими пороками и пройти сквозь все беззащитным, чтобы избавиться от них. И многие из них тебе ещё придётся поискать…
Ярл стоял и слушал, ошарашенный, как и всегда, той сокрушающей проникновенностью, которой обладали слова его отца. Он слушал, и, казалось, открывал для себя что-то давно знакомое, что-то, похожее на чувство, которое вызывал у него пейзаж, открывавшийся в детстве с башни маяка…
– …а после тебе предстоит поделиться обретённым знанием с другими людьми, чтобы научить их. Так твоим мечом станет слово, но крайне важно, чтобы они любили тебя, потому что это знание…
…почему ему вспоминается детство, почему именно сейчас? Ярл всё глубже погружался в туманные воспоминания, всё ярче перед глазами проступали образы моря, бури и тёмной лесной чащобы…
– …не даётся без доброго согласия, – закончил свою речь Шун. Ярл снова стоял перед возвышением, а перед ним стояли его отец и дядя. Они смотрели, улыбаясь, и постепенно к Ярлу начало подкрадываться чувство настоящего восторга. «Теперь всё будет хорошо, всё возможно, начать с себя и научить любящих меня подданных, показать им пример!..» – подобные мысли крутились в голове Ярла, пока его губы произносили слова благодарности.