– Пап, ну что ты такое говоришь. Какой возможности? Сделать один телефонный звонок? Хотя бы ради приличия. Что жива-здорова. А я тут перед ней всю душу раскрыла. Все ей рассказала, что наболело… А она, – запнулась, понимая, что сказала больше, чем хотела.
А у меня к горлу ком подошел, сдавливая горло все сильнее от тревожного предчувствия. Хотя нет, не предчувствия. Я просто понял тогда все. В одно мгновение. Перед глазами картинки в причудливом калейдоскопе завертелись, складываясь наконец-то в тот самый узор.
– Что именно ты ей рассказала?
– Ну пап. Да какая разница уже. Мне теперь самой стыдно… Все рассказала. Про то, что случилось тогда со мной. Про тебя…
– А что ты говорила про меня? – стараясь говорить все так же, не выдавая бушующего цунами, которое надвигалось все ближе, кажется вот-вот и меня засосет в сам эпицентр.
– Да глупости всякие. Про Настю, и что поженитесь… Она даже согласилась на вашей свадьбе спеть.
Мне тогда показалось, что в меня кто-то в упор выстрелил. В ушах – гул, и кадры мелькают – ее отрешённый взгляд, застывшие слезы, фразы… тот наш последний разговор…
– Почему так смотришь на меня, Андрей? – говорит еле слышно и смотрит так… внимательно, будто в моем взгляде ответ ищет.
– Как – так?
– Не знаю… не так, как обычно…
– Соскучился потому что….
– Насмотреться хочешь? Чтоб не забыть?
И песня ее, жалобная, грустная, которая звучала так, словно она со мной прощается…
«Я была в твоем времени наверно временно
Я была в твоем имени цветом инея…»
А ведь так оно и было. Она на самом деле прощалась. Только я, дурак, не заметил тогда. Глаза предпочел закрыть, что с ней происходит что-то. Нужно было всю душу вытрясти, но докопаться. Только я о другом тогда думал. О том, что скоро моей будет. Что папашу ее, ублюдка, порешу и его черной кровью смою все прошлое, которое могло между нами встать. А она, она в те самые моменты уже решила все. Что лишняя. Что попользуюсь и брошу. Отомщу и выброшу. И даже думая так, до самого утра обнимала, целовала с исступлением, гладила кончиками пальцев и в глаза смотрела, долго, не отрываясь, сдерживая застывшие слезы. Я не понимал ничего тогда. Думал, это от страха и волнения. И сейчас, осознав, что в ее душе творилось, забыл, как дышать. Ни одного сомнения не осталось, что не предала тогда. Не предала. Не подставила. Ушла с болью и разбитым сердцем, думая, что всего лишь игрушкой в моих руках была. Тоска, жалость и в то же время всепоглощающая радость слились сейчас воедино. Потому что вот оно – доказательство. Что не было обмана. Что не ошибся я в ней. Что найду и верну. Что это и есть то самое счастье, тот самый луч света, от которого мне не удалось спрятаться….
***
Вот потому не верил ей. Не верил этим колким фразам, которыми она пыталась меня оттолкнуть. Знал, что любит. Да этого и знать не нужно было. Это чувствовать надо. Можно миллион раз о любви сказать, петь о ней на языке сопливо-слезливых серенад под окном, кричать, надрывая горло, высокопарные фразы… Только это шелуха. Как вся эта блестящая мишура, которой была усыпана гримерка. Толстый слой косметики, под которым прячется боль, прикрываясь наигранной улыбкой. И такие же пустые люди вокруг, которые во все это верят.
А мне одного ее взгляд хватило, чтобы понять все. Чтобы увидеть, что ее душа все так же обнажена, хоть и пытается стыдливо прикрываться.
В угол забилась, шарахаясь от меня, как от прокаженного… а я понять ничего не могу, а потом крик Русого, что уходить надо вперемешку с выстрелами за дверью.
– Русый, бл***! Что происходит?
– Андрей, через пару минут поздно будет. Не уйдем, как планировали. Закругляйся…
Зыркнул на него яростно и дверь велел закрыть. К ней подхожу, а она все дальше отходит, смотрит в глаза, которые умоляют с собой забрать, но как будто какая-то неведомая сила отступать заставляет.
Рывком подскочил к ней и за плечи сжал.
– Послушай меня… Только внимательно… Александра, слышишь?
– Андрей, умоляю. Уходи сейчас, – и не выдерживает, плакать навзрыд начинает. – Так надо, прошу.
– Меня слушай, я сказал! – рявкнул, жалко ее было, только на истерики времени не было. У нас время на исходе. – Тебе всего несколько шагов сделать нужно! Слушай и запоминай! Готово уже все! Прекрати реветь!
Замолкла, смотрит на меня глазами испуганными, а я проклинать себя готов за этот страх. Но другого варианта не видел. Встряхнуть нужно было. Чтобы из ступора вывести, из которого она никак выйти не могла.
– Граф! – дверь опять распахнулась. – Мы из их охраны двоих положили. Тянуть уже некогда. Тут с минуты на минуту кипиш начнется, и ахмедовские прискачут. Им точно уже сигнал дали.
Я готов был сейчас просто выхватить ствол и выстрелить ему в упор. Пусть заткнется. Закроет, нахрен, эту дверь и даст мне эти долбаные несколько минут. Побыть с ней наедине. Вывести из этого оцепенения, которое держит ее в своих стальных тисках. Александра, любимая моя, что случилось с тобой за это время? Где моя отчаянная и смелая Лекса, готовая идти напролом, если чего-то по-настоящему хочет. Я же знал ее именно такой. А сейчас я видел перед собой испуганную девочку, которая забилась в угол. Что-то в ней сломалось… ушло безвозвратно, и я должен был вернуть ее ей же самой.
Обернулся к Русому и отчеканил.
– За собой уберите. Тела в подсобку затащите. И уходим! – а потом обратно к ней, в глаза смотря и по щекам кончиками пальцем поглаживая, – Слушай… слушай меня внимательно. Я знаю, каким маршрутом вы будете ехать домой. Ты должна сделать все, что я сейчас скажу….
Касается моих губ пальцами и головой отрицательно кивает, не давая договорить. И я не выдерживаю, за запястья хватаю и в губы впиваюсь. Пусть голову теряет… стонет мне в губы, пытаясь руки из моего захвата вырвать, но на поцелуй отвечает с какой-то дикостью и отчаянием, и у меня у самого перед глазами мир вертится. Дышит мне в рот, язык с моим сплетая, и я наконец-то чувствую, как оживаю. Как хмелею, словно кислородом месяц не дышал, и сейчас глотнул его полной грудью. И меня повело, как пьяного. Оторваться от не нее не могу, хоть и чувствую кожей, как все ближе опасность подбирается, как обволакивает липкой паутиной, отравляет токсичным паром, врываясь в легкие, заставляя забыть обо всем, наслаждаясь этим дурманом.
А в следующее мгновение я опять услышал скрип этой проклятой двери, которую хотелось разнести в щепки и уже готов был свернуть Русому шею, только там стоял не он. А какая-то расфуфыренная рыжеволосая девица, и рядом с ней паренек с камерой. И я вдруг понял, что нас снимают. Реально. Как в долбанном шоу, где разыгрывают людей. Она прикрыла рот рукой, когда увидела мое лицо, во второй руке был смартфон, который она быстро сунула в задний карман джинс, которые настолько плотно облегали ее ноги, что, казалось, сейчас треснут по швам.
– Охренеть… это же Воронов. Тот самый… Миша, ты все снял? Это же фурор!
Встретившись с моим взглядом, она поежилась и собралась было бежать, но я, выхватив ствол, выстрелил. Пуля пролетела в миллиметре от ее виска.
– Стоять!
Девица взвизгнула, но мой свирепый вид явно дал ей понять, что еще один звук – и в следующий раз я буду более меток.
– А ты, – направил пистолет в сторону оператора, – дверь прикрой. – И еще один выстрел, прямо в объектив камеры.
Лекса спряталась у меня за спиной, впиваясь ногтями в ткань пальто, не шевелясь.
– Вы что делаете, – взвизгнула рыжая, – да вы знаете вообще, сколько она стоит?
В комнату влетел Русый, не понимая, что происходит. Его не было всего минуту.
– Камеру забрать! Мало ли что они там навосстанавливают.
А потом, подойдя к рыжей, схватил ее за волосы, и больно потянув, вплотную к лицу приблизился.
– Жить хочешь?
Она смотрела на меня как завороженная и ни слова произнести не могла.
– Не слышу!
– Д-д-да…. Отпустите… прошу вас….
– Тогда советую из города скрыться… исчезнуть… из-под земли достану, если нужно будет. Усекла?
Закивала быстро головой, не справляясь с испугом, от которого ее подбородок дрожал, и она, цепляясь своим высоченным каблуком за одно из платьев, которое упало на пол, рухнула на колени.
– Считаю до трех!
Она силилась подняться, но ей это никак не удавалось, тогда она начала отползать в сторону двери, а ее кавалер убежал еще раньше, даже не стремясь помочь своей пассии.
– Андрей… это невыносимо… Ты же видишь. Сколько еще людей придется убить, чтобы скрыть нашу грязную тайну… Ты каждый раз будешь вот так вот устранять свидетелей? Нельзя нам… понимаешь? Уходи, прошу тебя. Перестань меня мучить… Не могу так больше, не могу… понимаешь? – и после каждой фразы всхлип, бьет словами, как плетью. Хлестко. Рассекая кожу. Оставляя после себя кровавые отметины и шрамы. Только я не слышу. Не хочу слышать. Ни одного слова. Нужно будет – убью. Каждого. Голыми руками. Пусть не сомневается.
– Александра… я буду ждать тебя… юго-восток от торгового центра «Квартал»… Ты должна выйти на….
И опять договорить не смог, потому что в коридоре послышался невыносимый гул. Так, словно сюда бежит толпа людей. Крики, возгласы, топот, шум, гам…
– Граф, я не знаю, как, но за кулисы фанаты ее прорвались. Тут подростков пара десятков. Мы не можем устроить сейчас бойню. И мне по рации передали, что ахмедовские шакалы уже к центральному ходу подходят. Андрей… это реально отбой! Если не уйдем сейчас – сам понимаешь. Нас слишком мало…
– Твою мать, Русый! Я должен забрать ее отсюда. Сейчас!
Как же я проклинал себя сейчас. Самыми жуткими проклятиями, что мы пришли сюда в таком составе. Не как обычно. Потому что по-тихому должны были сработать. Внимания не привлекая. Разговор с ней, инструкции передать и все, каждый шаг просчитан был. И опять срыв! В самый последний момент. Все наперекосяк. Бл… Да за что же ты меня так ненавидишь… Не знаю, к кому обращался. То ли к Богу, то ли к Дьяволу… За что издеваешься надо мной, сука. Дотронуться даешь, и отнимаешь, тварь ты такая. Только хрен отдам. Что там тебе нужно? Ты, проклятый кукловод! Что тебе нужно? Душа? Чья? Моя? ЕЕ? Забирай… забирай, бл*** и тащи в свой ад… Мы потом за все ответим. На костре твоем поджариваться будем за эту возможность. Каждый день всю твою гребаную вечность.
Толпа приближалась, и я, мать его, понимал, что Русый прав. Это дети. Сколько им? Пятнадцать? Шестнадцать? Моя дочь их возраста. Засыпались в эту комнатушку, моментально занимая собой пространство, шумят, визжат, щелкают камерами смартфонов и суют своей любимой Лексе блокноты для автографа. Расталкивая всех на своем пути, как лавина… С каким-то первобытным восторгом, неподдельным восхищением и неконтролируемым экстазом, когда тебе вдруг решили дотронуться до своей мечты. А она… Она быстро утирает слезы, рисует на лице новую улыбку и позирует… а ее глаза опять кричат мне, только в этот раз «прости»!
Выходил оттуда, не чувствуя земли под ногами. Действовал на автомате, покидая помещение через аварийный выход, который завален до этого был. Все четко, быстро, так, будто каждый шаг отрепетирован был, только внутри – глыба каменная, потому что все сорвалось. Я планировал выходить отсюда совсем с другими эмоциями. Вместо предвкушения – горький привкус разочарования. Едкий. Разъедающий. Выбивающий из сил. И тревога. За нее. Именно поэтому оставил, хоть все нутро против этого протестовало. Если Ахмед, тварь, узнает, что я был здесь, он ее больше за порог не выпустит. Слишком многое на кону. А я должен был вырвать у судьбы еще один шанс. Выход найти. И я найду. Обязательно. Быстрее, чем она думает.
Почти до машины дошли быстрым шагом, как у меня сотовый зазвонил. Из дома звонят. По мелочам не посмели бы беспокоить, и от этой мысли внутренности в комок сжались. Нажал на кнопку, чтоб звонок принять и услышал, как тараторит горничная.
– Андрей Савельевич, – голос дрожит, а мне кажется, у меня перед глазами вдруг потемнело, – приезжайте поскорее, прошу вас!
– Говори! Случилось что?
– Ваша дочь… Она в ванной закрылась. Кричит, что руки на себя наложит, если ее сейчас же из дома не выпустят…
Глава 5. Лекса
– Шлюха! Подстилка графская!
По щекам наотмашь бьет, а я смотрю на него и плюнуть хочу, прям в глаза. Но вместо этого пальцы в кулаки сжала и подбородок вздернула. Пусть бьет. От меня он покорности не дождется. Я его не боюсь. И никогда не боялась. Ничего он мне не сделает. Некем потом гордиться будет и самолюбованием заниматься. За это и лупит сейчас, потому что перестала его зеркалом быть. Оказалась кривым отражением чего-то иного, того, чего он сам видеть не хотел.
– Что смотришь? Как связалась с ним? Я же с тебя глаз не спускал. Кто провел его сюда?
– Никто. Андрей сам прошел. Охрана у тебя такая, папа-а-а.
И еще одна пощечина. Так, что в глазах потемнело.
– Дерзишь мне? Андрей, значит? Сучка паршивая, неблагодарная.
За шкирку схватил и к себе дернул, а я губы скривила и с ненавистью в его лицо смотрю. Так, чтобы каждой порой ее почувствовал. Пусть знает, что ненавижу. Пусть в воздухе ощущает.
– Ты дура, Лекса? Малолетняя идиотка! Думаешь, ты ему нужна? Думаешь, ради тебя приходил? Он мне отомстить хочет! Мне! Через тебя! Подбирается. Удары наносит. Даже сейчас то, что я тебе говорю, уже триумф для него! А ты настолько тупая! Как твоя мать, подстилка русская. И ты такая же. Шлюха и шваль. Кто между ног погладил, к тому и ластишься! Отвечай, кто из наших помогал?
– Никто мне не помогал. Графу не нужны помощники. Он меня у тебя из-под носа уже выкрал один раз и второй раз выкрадет.
Отец прищурился, долго мне в глаза смотрел, а потом за волосы схватил и потащил за собой.
– Никто, говоришь? Значит, все ублюдки никчемные. Твари бесполезные. Значит, всех и казню. При тебе!
По лестнице вниз спустил и во двор вытолкал с такой силой, что я на колени упала и пару метров по плитке мраморной проехалась. Пистолет из-за пояса достал и затвор дернул.
– Никто, значит. Рустам, веди сюда всех. Всех ублюдков, которые дочь мою охраняли на концерте этом долбаном.
– Папа, не надо!
Вскочила, за руку его схватила, а он меня отшвырнул назад, да так, что по земле покатилась. Смотрю, как нескольких парней притащили во двор. Всех их знала лично. Годами меня охраняли. Семьи их знала. Неужели убивать их будет? Они же на улице стояли.
– Кто? Лекса, кто из них провел Графа в гримерку?!
– Я не знаю-ю-ю-ю.
– Может, этот? – направил пистолет и выстрелил. Я закричала, закрывая уши руками.
– Смотри! Смотри, я сказал! Они все из-за тебя сдохнут. Никчемные уроды.
Я глаза разлепила, а от слез все расплывается, и страшно посмотреть на человека, лежащего на земле. Только вижу, как красное пятно по плитке растекается.
– На них смотри. Начинаешь вспоминать?
– Да никто из них его не провел. Никто мне ничего не передавал. А если и передавали, не видела я. Клянусь!
– Не видела, значит. Вот и отлично. То есть виноваты, получается. Все. Так я и думал.
Несколько выстрелов – и пятеро охранников упали на землю, а я, захлебываясь воем и слезами, уткнулась головой в мрамор, чтобы не смотреть.
– Сегодня я убил их, а завтра я так же расстреляю всю семейку Воронова. Ясно? Если еще раз с ним попробуешь встретиться. Уведите ее. Глаз не спускать. Все отслеживать. Звонки, смски, мейлы, соцсети. Чтоб муха без моего ведома не пролетела рядом.
Я стояла у окна в своей комнате и смотрела, как трупы со двора выносят, как водой кровь смывают и чувствовала, как ненависть внутри цвет меняет с красного на черный, мутирует и растет. И страх вместе с ней. Не за себя. А что отец слово свое сдержит и Андрея убьет, если тот приблизится ко мне. К компьютеру неделю не подходила и сотовый отключила. Сидела на кровати, забившись к стене, и в одну точку смотрела. В ушах все еще выстрелы эти стояли и звук падающих тел. Глухой и отвратительный. Словно мешки о землю… А ведь они людьми были, ели, смеялись, любили. Дети у них, жены, матери. Я слышала, как отец отдавал распоряжение семьям денег заплатить и сказать, что охранников убили на концерте. Он даже устроил поминки у нас в особняке, траур надел и гостей созвал, вместе с близкими всех тех, кого так хладнокровно у меня на глазах расстрелял. Палач жалел родных своих жертв и лицемерно поднимал тост за погибших. А я за столом сидела и смотрела как ему руки целуют и благодарят. Меня знобило и, казалось, выворачивало наизнанку только от звука его голоса. Мне хотелось, чтобы он умер. Вот так взял и не проснулся однажды утром. Я бы так же надела траур и скорбела по нему, как он сейчас по своим жертвам.