Олег Рой
Запасной козырь
– Грузите в машину. Сейчас ему дядя доктор укольчик сделает, и сам все расскажет, только успевай слушать. Видали мы таких упертых…
Двое бойцов подхватили его под мышки и поставили на ноги. Ноги подгибались, скованные за спиной руки согнулись кольцом, тело безвольным мешком повисло на подхвативших его руках.
– Ну чего? За руки, за ноги? – третий боец подошел спереди.
Тело, только что болтавшееся безжизненной тряпкой, вдруг развернулось, словно стальная пружина. Он оттолкнулся ногами от земли, прогнулся назад… что-то хрустнуло – то ли локоть, то ли плечо… вывернувшись немыслимым штопором, почти перевернувшись вниз головой, он зубами дотянулся до висевшей на поясе бойца гранаты… короткий щелчок…
Казалось, граната падает очень медленно – поворачивается, касается земли, взметнув небольшой фонтанчик пыли… через мгновение – нет, через четверть мгновения – рядом упала выдернутая чека…
Глава 1
Дожевывая бутерброд, Борис разглядывал содержимое спортивной сумки. Вроде ничего не забыл, можно идти. Щелкнул замок, входная дверь начала открываться – и уперлась в черный сумочный бок.
– Эй, люди, – донеслось из-за двери, – дайте воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде.
– Что-то ты сегодня рано, – буркнул Борис, распахивая дверь. – Все шедевры уже нарисовал?
– Не, немножко на потом оставил, – ухмыльнулся Глеб и кивнул на сумку. – На тренировку?
– Надеюсь, что нет, – промычал Борис неразборчиво, дожевывая остатки бутерброда.
– Не понял… – Глеб картинно поднял брови, изображая изумление. – Куда ты еще с этой бандурой, – он слегка подтолкнул сумку, – можешь намылиться?
На мгновение зеркало отразило их обоих – похожих, что называется, как две капли воды, но все-таки чем-то неуловимо различных.
Глаза готового к схватке бойца и глаза готового к работе художника одинаково зорки и сосредоточенны, но тени в глубине их – разные.
– Да есть одна тема… – плюхнувшись на пол, Борис принялся шнуровать кроссовки. – Клык обещал меня сегодня в настоящий бой выпустить. Если не подведет…
– Что еще за Клык? Почему не знаю? Ну-ка колись, брателло, – Глеб подмигнул.
– Ну… тренировки тренировками, про это все знают. Но там есть реальный бойцовский клуб. Ясен пень, я тебе ничего не говорил, угу?
– Могила, – ухмыльнулся Глеб. – А Клык главный, что ли? Странная кличка.
– Ну, типа менеджера. Не самый главный, но за всем следит. Черт его знает, почему Клык – то ли укусил кого-то, то ли с зубами что-то не то. Ну вот, Клык обещал меня сегодня в настоящий бой пустить. Если главный их разрешит. Такие дела! – одним стремительным движением поднявшись с пола, Глеб перебросил через плечо ремень сумки. – Так что можешь сходить в церковь и помолиться за своего братца. Стать настоящим бойцом – вроде как второй день рождения. Шутка! – он подмигнул.
– Может, лучше помолиться, чтоб тебя там не прибили? – задумчиво проговорил Глеб и прислонился к двери, перекрывая выход. – Ты как, хорошо подумал? Тебе оно надо?
– Ты чего, братан, испугался за меня, что ли? Не смеши мои тапки! Я их всех на раз сделаю. Ты же меня видел на ринге, все говорят – ураган. Нет?
Но Глеб продолжал стоять возле двери, не давая брату выйти.
– Одно дело на ринге… Правила, рефери, секунданты, все дела. И то всякое бывает. А ты говоришь – бойцовский клуб. Это же бои без правил, так? Я про такие слыхал… Могут и убить… И очень запросто…
– Прочь с дороги, куриные ноги! – Борис обхватил брата, приподнял и легкой подсечкой усадил на пол. Очень осторожно усадил, как стеклянного. – Ну не куксись ты так. Ничего со мной не будет. Я крутой, но не тупой.
Не поднимаясь, Глеб уперся в дверь вытянутой ногой:
– Тогда я с тобой пойду.
– Вот еще новости! За каким лешим? Ты ж у нас художник, товарищ нежный, чувствительный. А там кровища, зубы летают, уши трещат, ну и мать-перемать, не без того, – засмеявшись, Борис взъерошил брату волосы.
Отпихнув его руку, Глеб сердито буркнул:
– Нежный, говоришь… – но тут же усмехнулся. – Кто-то же должен будет твое бездыханное тело в морг оттащить. Ну или в больничку, если повезет, – он поднялся. – Не, я серьезно. Давай я с тобой схожу. Посижу там в уголочке, порисую… пока тебе ребра будут пересчитывать. Мне правда так спокойнее. Ну, и тебе хоть один болельщик. Или, – он вытащил мобильник, покрутил его у брата перед носом, – предкам настучу.
Борис захохотал:
– Ба, шантаж?! Неужели прям так-таки и настучишь?
– Прям так-таки и настучу, – повторил Глеб, снова помахав мобильником. – Клянусь… твоим здоровьем клянусь.
– Хм. Верю… Ладно, сдаюсь, – Борис махнул рукой. Пошли. Только если Клык тебя не пустит, я не виноват.
– Заметано, – улыбнулся Глеб. – Погодь две секунды, бутерброды прихвачу.
Борис засмеялся:
– Если ты про те, что от завтрака оставались, то я их уже схомячил, а новые некогда варганить, – приобняв брата за плечи, он потянул его к двери. – Время поджимает. Погнали уже, по дороге тебе чего-нибудь пожевать купим.
– Ну ты гад прожорливый! Самого близкого человека голодным оставил! Борис – повелитель дохлых крыс!
– Самый близкий у меня человек – это я сам, – ухмыльнулся тот. – А тебе пожевать чего-нибудь по дороге купим. Глебушка-Глебушка, на тебе хлебушка!
Пихаясь локтями и обмениваясь привычными подколками, близнецы вышли из подъезда. По нагретому асфальту в клубах тополиного пуха неуклюже топтались толстые ленивые голуби. Взлетели на мгновение, встревоженные приближением рычащего монстра с длинными водяными «усами», и снова опустились неподалеку.
Прозрачные водяные веера, расходившиеся от поливальной машины, вспыхнули на солнце двумя прозрачными радугами. Братья переглянулись и, подпрыгивая и хохоча, пробежали сквозь сверкающую водяную завесу.
– Вот же балбесы! – сидевшая у подъезда остроносая, похожая на лисичку бабулька в белом платочке немного подвинулась – одна из водяных радуг обрызгала край лавочки – и погрозила сморщенным кулачком водителю поливалки.
Голову сидевшей рядом приятельницы – чуть помоложе и раза в два пышнее – украшала копна кудрей, выбеленных перекисью так, что они казались париком.
– Балбесы, – согласилась с ней она. – Ну так молодые еще, кровь-то играет. А мальчишки хорошие. Хотя кто Борька, а кто Глебка, я так за семнадцать лет различать и не научилась. Или шестнадцать? Что-то я со счета сбилась…
– Почитай, все восемнадцать, – уточнила «лисичка». – Школу-то как раз закончили. А различить их разве что только мать родная может, даже отец, говорят, путает. Близняшки-чебурашки! Но хорошие, это ты правду сказала. Как в магазин кто из них идет, завсегда спросит: я, дескать, в магазин, не надо ли и вам чего? Хорошо их воспитали.
– Вот и я про то же, – закивала кудрявая. – А то на многих нынешних посмотришь – ужас, что такое.
Из соседнего подъезда появился сантехник Самсоныч. Как и положено человеку, сознающему собственную незаменимость, пребывал он в слегка хмельном, как всегда в середине дня, и потому благодушно-философском настроении. Услыхав последнюю фразу, он поглядел вслед удалявшимся близнецам, поскреб колючий от трехдневной щетины подбородок и изрек:
– Придет война – герои будут! – для выражения своих мыслей Самсоныч предпочитал фразы в духе «народная мудрость».
Старушки хором на него зашикали, даже перекрестились одновременно:
– Типун тебе на язык! – возмутилась кудрявая. – Война, скажешь тоже! Мало наших отцов да братьев в землю сырую легло? Иди хоть пива выпей, может, чего повеселее в голову придет.
– И-и… – протянул Самсоныч. – Это еще неизвестно, что повеселее да кому больше повезло. Отцы, деды да братья понятно, за что полегли. За родину-мать. А близняшки эти за что нынче воевать станут? За место под солнцем, вот! – он покачал заскорузлым пальцем. – Только все места давно позаняты. Свободными нынче только под забором места остались, в канаве с мусором. Чтоб под солнцем жить, нынче надобно кому-нибудь глотку перегрызть, а то и не одну. Капитализьм! – он опять назидательно покачал коричневым от въевшейся грязи пальцем. – Все как завещал великий карла Маркс! – и Самсоныч неожиданно захохотал, представив себе Маркса лилипутом в цирковом костюме.
Близнецы же тем временем, добежав уже до ближайшего «Макдональдса», купили жареной картошки и двинулись дальше. И уж, конечно, никакие беспокойные мысли – что там судьба готовит? – их не тревожили. Чего беспокоиться? Жизнь прекрасна и удивительна. Позади выпускные экзамены, впереди – выпускной вечер. Потом, может, повезет в какой-нибудь университет поступить, а если не повезет, можно и в армию сходить, чего бояться двум таким богатырям? Вон как девчонки на кассах в «Макдональдсе», едва завидев их, принялись челочки поправлять, глазками постреливать да между собой перемигиваться. Эх, девчонки, держите юбчонки, как говорил какой-то поэт! Жизнь только начинается, а впереди – ух, что там впереди! – просторы, успехи и вообще красота!
Глава 2
Клык уже ждал у входа, покуривал, лениво прислонившись к стене. Но едва завидел братьев, даже сигарету выронил:
– Стоп, ребятки! Что-то у меня сегодня в глазах двоится, – усмехнулся он, движением руки останавливая приближающихся парней. Те, переглянувшись, засмеялись. Дело привычное: каждый, кто впервые видел их вместе, приходил в легкое замешательство. – Подождите! – прищурился Клык. – Молчите! Оба. Я должен сам догадаться, кто из вас мой боец, – медленным цепким взглядом он обвел обеих. – Ха! Элементарно, Ватсон! Вот ты, в кроссовках, Борис. Попал?
Братья синхронно кивнули.
– Значит, брата привел? Неужели тоже к нам хочет? – Клык переводил взгляд с одного на другого. – Да нет, что-то непохоже. Сдается мне, не шибко ему у нас тут нравится.
– Это Глеб, – Борис хлопнул брата по спине. – Он так, за компанию увязался. Если не помешает, конечно. Художник он у меня, – пояснил он. – Порисовать хочет. С натуры вроде как.
– Ну, натура у нас тут богатая, – ухмыльнулся Клык. – Пусть рисует. Места всем хватит. Сам-то как? – переведя взгляд на Бориса, он опять прищурился, словно отыскивал какие-то только ему самому ведомые признаки: в форме боец или не очень.
– Я-то всегда готов! – отрапортовал Борис. – А ты? Договорился? Ну, насчет меня? Я буду сегодня драться? – глаза его вспыхнули азартным блеском, он даже ногой притопнул и сумкой взмахнул, точно под облака ее забросить собирался.
Клык укоризненно покачал головой:
– Спокойно, спокойно. Совсем не обязательно орать о наших делах на всю улицу… Нет, я пока не разговаривал… да не прыгай ты, как уж на сковородке. Сперва надо было на тебя взглянуть, мало ли. Мог ведь и передумать, или знаешь, как бывает? На словах человек готов, а поглядишь – и ясно, что все мысли только про сбежать подальше. Какой из такого боец? Но ты, смотрю, действительно готов. Теперь можно и с начальством переговорить, раз ты меня не подведешь. Заходите, ребятишки!
Борис шагнул было к знакомой двери под вывеской «Спортивный клуб «Дружба»», но Клык придержал его за плечо:
– Нет, Боря, нам не сюда. Двери в настоящую мужскую жизнь – они, знаешь, без вывески.
Мотнув головой, он шагнул к неприметной двери неподалеку – железной, в струпьях облупившейся краски и ржавых потеках. Возле нее дежурил здоровяк в тренировочном костюме. На бритой голове резко выделялись многочисленные шрамы, из-под фуфайки виднелась часть татуировки – обвивающий мускулистую шею парня хвост не то змеи, не то дракона.
– Это со мной, – бросил Клык, едва замедлив шаг.
Неожиданно проворно для своей комплекции и кажущейся флегматичности здоровяк повернулся, замок щелкнул, и ржавая дверь распахнулась – мягко, без ожидаемого лязга, почти беззвучно. Облицованный розовато-серым мрамором недлинный коридор казался просторнее из-за зеркального потолка, в котором отражались вделанные в пол светильники. Коридор упирался в еще одну дверь – явно бронированную. Клык провел по электронному замку извлеченной из кармана картой, дверь коротко пискнула и уехала в стену.
Стал слышен отдаленный шум: возгласы, крики, надрывный женский смех, топот ног, даже звон стекла.
Клык тронул Бориса за локоть:
– Братца твоего я где-нибудь в уголочке пристрою, чтоб глаза никому не мозолил. А ты давай со мной, в тренировочный зал. Переодевайся, разминайся, ну, сам знаешь. Только учти, с тобой пока еще ничего не решено. Как Босс скажет, так и будет. Даст «добро» – будешь сегодня драться, ну а нет – отложим твое свидание с судьбой до лучших времен. Кстати, о лучших временах. У тебя выпускной-то вечер когда? – он оглянулся на Глеба. – В смысле, у вас.
– Послезавтра, – коротко доложил Борис, пристально и жадно вглядывавшийся в полуоткрытую дверь поодаль – оттуда несся тот самый гомон, и даже можно было разглядеть мелькавшие над возвышением ринга блестящие от пота торсы борцов.
Клык усмехнулся:
– Что, уже бьешь копытом, рвешься в бой? А если тебе сегодня личико-то разукрасят? Как на гулянку пойдешь?
– Подумаешь! – фыркнул Борис. – Ну, припудрюсь. Или, – он тоже ухмыльнулся, – маску карнавальную напялю, вроде как для веселья.
– Маску Супермена? – подхватил шутку Глеб, но голос его звучал мрачновато.
– Буратино! – буркнул Борис, облизнув внезапно пересохшие губы.
– Ну смотри, физиономия твоя, – равнодушно согласился Клык. – А то еще не поздно назад отыграть.
– Назад только раки пятятся, – резко выдохнул Борис. Глаза его из-под прихмуренных сосредоточенно бровей глядели остро, чуть ли не зло. Ноздри слегка раздулись, чуя дыхание близкой схватки: резкий запах «адреналинового» пота, чуть разбавленный подвальной сыростью, алкогольными парами и табачным чадом. Запах настоящей – взрослой! – жизни, доселе запретной и недосягаемой. Сегодня, сегодня он в нее шагнет. Да что там шагнет – окунется. Станет ее частью, нет, не частью – хозяином. Теперь это будет его собственная жизнь. И на пути к ней он разнесет в пыль любую помеху… Или его разнесут… Ну нет, этого не случится, не может случиться!
Кулаки его непроизвольно сжались, по плечам, рукам, спине, шее прокатились волны предвкушающих схватку мускулов. В голове зашумело.
Эх, жалко, Аленка его сегодня не увидит! Хотя она, наверное, пришла бы в ужас, поэтому так даже лучше. Потом он просто поставит ее перед фактом. Свершившееся обсуждать бессмысленно и глупо. Тем более что он ведь не просто так – он заработает наконец денег. Пусть, с официальной точки зрения, он еще пацан – ха, как же! Мальчишка от взрослого мужчины чем отличается? Тем, что сам решает проблемы. Он принесет кучу этих дурацких денег, и это сразу решит массу проблем. Первым делом – снять для них с Аленкой какое-нибудь жилье. Нельзя ей оставаться со своей семейкой – это ж не дом, это притон какой-то. И он, как полагается взрослому мужику, сможет наконец ее оттуда вытащить. Потом… потом – родители. В первую очередь – мать. Можно будет прямо у нее спросить: сколько ты получаешь в своей конторе, где из тебя только что веревки не вьют? Сколько можно горбатиться на этих упырей? – он как будто видел этот будущий диалог. И недоумение матери, и собственную уверенность: куда деваться, спрашиваешь? Для начала съезди в санаторий, отдохни. Вместе с отцом. На месяц, на два, на сколько нужно – не проблема. Ах, на какие шиши? Пожалуйста, мамочка, вот, получи – все по-честному, все заработанное. И костюм новый отцу купи, и себе чего-нибудь – деньги будут, я еще заработаю, не беспокойся.
Очнулся Борис от встревоженного братнина шепота:
– Ты чего, на ходу спишь? Ох, зря мы пришли, ты глянь, какие рожи, жуть, как в триллере каком-нибудь. Слуш, мож, пока не п-поздно, с-свалим от-тсюда? – Глеб от волнения даже заикаться начал, постукивая зубами, как в ознобе. – И у тебя самого физия – бр-р. Как закаменел весь. И глаза стеклянные. Эй, братишка, ты…
– Не боись, – Борис растянул непослушные, точно резиновые губы в некое подобие ухмылки. – Вот увидишь, я их всех сделаю! Сделаю! Будет им небо в алмазах!.. А ты под руку не каркай, настрой мне не сбивай. Боишься – топай домой, не держу.
– Вот прям! Так я тебя, дурака, одного тут и оставлю! – Глеб слегка приободрился: оказывается, напугавший его стеклянный взгляд не просто так, а – настрой. Значит, братишка знает, что делает, и мешать ему не стоит. Впрочем, его все равно не переубедишь. Глеб и сам был такой. Ну, или почти такой. Фамильная черта. Оба в отца пошли. Тот, как Ломоносов, в Москву пешком притопал. После детдома. Ему там направление в техникум после восьмого класса выдали – типа вот твоя стезя, ползи и не рыпайся. А он рванул в большую жизнь. Добрался до столицы, а там не к бомжам подвальным прибился – подсобником на стройку. Спал в бытовке, потом угол в рабочем общежитии дали. В вечернюю школу пошел, потом в Строгановку. Там на такого абитуриента рты пораскрывали: сирота, лимитчик, после вечерней школы. Таких без блата только в тюрьму берут, а этот… А «этот», ко всему прочему, еще и чуть не всю Третьяковку в блокнотик перерисовал. Точнее, в одиннадцать альбомов. Вот и взяли. Поохали, поахали, но – взяли. Такой вот у них батяня – со стержнем внутри, как говорится. После, правда, он через стержень этот и жизнь свою наперекосяк своротил, но это уже к делу не относится.