Вот потому-то Алена одновременно и тянулась в этот дом, и боялась сюда приходить. Здесь царила любовь. Даже когда Наташка сотворяла какую-нибудь глупость – а творила она их с избытком – заканчивалось все не «проработкой», а дружеской беседой о том, «как распутать то, что запуталось». Ни разу Алена не слышала, чтобы кто-нибудь в этом доме повысил на другого голос. Разве что на Мартышкина, и то словно бы понарошку.
О том, что происходит в ее собственном доме, Наташины родители знали, но… в общих чертах. Еще бы не знать, если она не только ночевать у них с явным восторгом оставалась, но, случалось, среди ночи прибегала, спасаясь от хмельного буйства «предков». Когда это случилось впервые, Антон Дмитриевич пошел к участковому. И не раз потом ходил. Но участковый только вздыхал: тупиковая ситуация. Да уж, тупиковая, хоть плачь. Вот и выскочила эта предательская слезинка.
– Ничем вы мне не поможете. Никто не поможет. Они же мне родители, куда денешься. А родителей не выбирают. Такой, видно, мне крест достался. Неси и терпи, – уже справившись с минутной слабостью, Алена нашла в себе силы улыбнуться. – Недолго осталось, пустяки. Вот получу аттестат и тут же уеду.
– А Боря как же? – удивилась Екатерина Борисовна. – Разве вы не вместе?
– Я… я не знаю… – Алена растерялась. Действительно, повторяя «уеду, уеду», она ни разу еще не задумывалась – как, куда? Как будто сглазить боялась, что ли? Но и вправду – куда? На деревню к дедушке, как чеховский Ванька Жуков? Только ведь нет у нее ни дедушки, ни деревни.
Наташка влетела в комнату, на ходу тыкая пальцем в телефонные кнопки, протянула аппарат матери:
– На. Там написано, что это главный администратор. Давай…
– Алло? Добрый вечер! – дружелюбным, но все-таки чуть официальным тоном поздоровалась Екатерина Борисовна, когда ей ответили. – Это из министерства вас беспокоят. Нет-нет, ничего, по личному делу. У вас там занимается мой племянник, Козырев Борис. Ах, знаете такого? Вот и замечательно. Нет-нет, не нужно его отрывать от тренировки. Просто, когда он освободится, скажите ему, что звонила Екатерина Борисовна. Да, так. И передайте, что его ждут у Костиных. И Алена здесь же. Записали? Благодарю вас, вы очень любезны. Нет, перезванивать не обязательно, просто пусть после тренировки едет к нам. Да, он знает, куда. До свидания! – отключившись, она подмигнула девочкам. – Вот и все проблемы. И никакой надобности нестись куда-то сломя голову.
– Девчонки! – донесся с кухни голос Антона Дмитриевича. – Вы там до утра шушукаться собираетесь? Борщ разогрелся. И вообще есть очень хочется…
– Боже, какая я голодная! – Екатерина Борисовна картинно всплеснула руками. – Алена, Ната! Мухой в ванную мыть руки. Одна нога там, другая на кухне. Кстати, доча, – она сунула ей телефон и показала глазами на Алену, – надеюсь, жизненные сложности не из-за того, что Алена, насколько я поняла, потеряла свой мобильник?
– Если бы только мобильник! – Наташа аж сморщилась от возмущения. – Главное-то – платье выпускное… фьюить! – она присвистнула.
Алена посмотрела на подругу с упреком и снова непроизвольно дернулась к входной двери. Но Екатерина Борисовна ситуацию контролировала четко, так что девушка угодила прямо в ее распахнутые объятья, успев еще не то ужаснуться, не то восхититься: надо же, она ведь нас насквозь видит, вот как, скажите, она про мобильник догадалась? Про платье-то Наташка проболталась сгоряча. А про телефон? По отсутствию выпуклости на кармане? Не Екатерина Борисовна, а Шерлок Холмс какой-то!
– Тише, Алена! – ласково сказала она, когда девушка попыталась вырваться. – Тише, девочка! Посуду будем бить в следующей серии. Если не передумаем. Значит, мобильник и платье… Вся трагедия из-за такой, уж поверьте мне, чепухи? Господи, а я-то напугалась! Думала, что-нибудь по-настоящему ужасное стряслось. Ну… например, Мартышкин с балкона свалился. Нет, я вижу, он на месте, но вот это действительно была бы беда. А платье и телефон… – не разжимая объятий, Екатерина Борисовна повлекла девушку вглубь квартиры, бросив сконфуженной дочери: – Что замерла, болтушка? К отцу на кухню – живо! По его стонам я слышу, что он затеял салат с кальмарами, так что требуется сторонний контроль. Представляете, девочки, мне приходится ревновать мужа к кальмарам! Я, должно быть, одна такая на весь мир.
– Мы тебя, мамуль, занесем в Книгу рекордов Гиннесса! – засмеялась Наташа.
– Занеси лучше белье в прачечную! – парировала Екатерина Борисовна. – Видали мы таких несунов. Точнее, несушек. Гиннесс, Гиннесс! Курица-несушка ты!
На этот раз засмеялась не только Наташа, но следом за ней и Алена.
Екатерина Борисовна привела ее на кухню, когда салат с кальмарами был уже благополучно нарезан и заправлен, а борщ разогрет уже во второй раз.
– Вот так, ребятки! Всем падать в обморок! – она вытолкнула перед собой чуть упирающуюся Алену в серебристо-бронзовом вечернем платье с высоким разрезом спереди. – Мне самой оно всегда казалось слишком вызывающим, а тут в самый раз. С Алениным цветом волос и глаз…
– Йес-с! – завопила Наташа.
– В десятку, – подтвердил Антон Дмитриевич.
– Мр-ряу, – проворчал Мартышкин, уже успевший под шумок стянуть со стола колбасный ломоть.
– Что бы вы ни говорили, а я достаю шампанское, – решительно заявил отец семейства, ныряя в недра холодильника. – Какие красотки вокруг меня! Оранжерея! – завершил он свою реплику уже с темной бутылкой в руке.
– Ната, доставай бокалы и фартук, – скомандовала Екатерина Борисовна.
– Зачем фартук-то? – удивилась дочь.
– Ну не переодеваться же Алене сразу, пусть посидит, привыкнет. Новый костюм требуется, как бы это сказать, обносить немного. Но мы же за столом, всякое может случиться. Поэтому фартук, – повернувшись к дочери, Екатерина Борисовна назидательно подняла палец. – Да, и не гляди такими завидущими глазами, ты в это платье все равно не поместилась бы. Да, кстати, и выпускное твое, насколько я помню, впритык планировалось, да? – обняв дочь, она ласково взъерошила ее пушистые волосы. – Какая отсюда мораль?
– Какая еще мораль? – Наташа притворно надулась.
– С утра ни грамма мучного или сладкого и – на турник, на турник, – засмеялась мать.
– Да ну тебя, мам! Можно подумать, я у тебя слон. Ну, поправилась чуть-чуть, пока экзамены шли, потому что шоколадом мозгу помогала. А сейчас почти что норма уже. Вон даже платье немножко ушивать пришлось.
– Да шучу, шучу, – Екатерина Борисовна, потянувшись, чмокнула дочь в макушку.
Шампанское охладилось недостаточно, и пробку Антон Дмитриевич не удержал. С глухим «бум» она отрикошетила от потолка и улетела в прихожую. Мартышкин кинулся за ней с таким энтузиазмом, что, не вписавшись в поворот, покатился кувырком.
– Это не кот, а пикирующий бомбардировщик какой-то! – Екатерина Борисовна перевела дыхание. – До инфаркта когда-нибудь меня доведет своими полетами. Сердце обрывается, как представлю, что он расшибется.
– За здоровье кота будет второй тост, – Антон Дмитриевич наполнил бокалы. – А первый, как это у нас, лихих гусар положено, за прекрасных дам. Ох, девочки, такие вы у меня все красивые – прямо голова, на вас глядючи, кружится!
Алена опустила глаза, но вместо игры пузырьков в золотистой глубине бокала увидела вдруг переполненные окурками ржавые консервные банки на застилающей стол засаленной газете. Сдвинутый в угол старенький, еще советский транзистор бормочет что-то невнятное, отец тычет непослушными пальцами в колесико настройки, поднимает глаза… остановившиеся, точно стеклянные. Пытается улыбнуться, но непослушные губы изображают только жутковатую кривую гримасу, в углу рта надувается пузырь, растет, расползается медленной, тягучей, отвратительной струйкой… Почему?! Почему «они» совсем другие? Да люди ли «они»? За что ей это?!
Прикрыв глаза, она поднесла к губам бокал. Свежий сладковатый аромат как будто смыл подступающий морок – страшное видение поблекло, отступило, растаяло…
Глава 5
Когда Босс вернулся в зал, зрители чуть не валились под сиденья – от хохота. «Молотобойцы», измолотившие друг друга так, что различить их можно было лишь по цвету трусов – там, где их не заливала кровь, – так обессилели, что едва поднимали руки для очередного удара. Один, наконец собравшись с последними силами, сумел отвести руку для замаха, другой рукой чуть оттолкнув соперника. Но и этого «чуть» хватило, чтобы тот, качнувшись назад, не удержался на ногах и завалился на спину как толстая, набитая ватой игрушка. И затих, не только не делая попыток подняться, а вообще не шевелясь. Его соперник, вложив все силы в подготовку к «решающему» удару, даже не заметил, что перед ним – никого. Замахнулся и ударил – в пустоту. По инерции крутанулся всем телом – и тоже не удержался на ногах, рухнул мешком на недвижное тело уже поверженного противника. Так и лежал, слабо шевеля ногами, как будто пытался отползти в сторону.
Зрители свистели и хохотали.
Под этот уничижительный гвалт судья, нагнувшись, приподнял руку того, что лежал сверху – мол, вот он – победитель.
Забившийся в угол Глеб, закусив губу и морщась от отвращения, лихорадочно заполнял листы рисовального блокнота мгновенными набросками. Смотреть на «шоу» было гадко, но художник в этот момент оказался явно сильнее человека. С удивлением он поймал себя на том, что не испытывает ни капли сочувствия. Вот они – избитые, окровавленные, изувеченные. А в душе – ни намека на жалость. Только брезгливость и отчасти раздражение. Как будто перед ним не люди, а роботы. Киборги или что-то в этом роде.
Он шепотом поинтересовался у соседа, сколько заплатят победителю. Названная сумма выглядела настолько ничтожной, что Глеб опешил. Да этого же не хватит даже на один визит к врачу. Зачем, ради чего они лезут на ринг? Это какая же безнадежно жуткая жизнь может довести людей до подобного состояния? На них даже зрители с презрением смотрят. Вон у того, что через три кресла сидит, на лице такое выражение, точно хочет сказать: «Да хватит вам уже придуриваться, надоели».
Нет, вымотанные до бессознательного состояния соперники не придуривались, конечно. Просто «тот, что сидел через три кресла» от Глеба, знал о подпольных боях изрядно, так же, как футбольный болельщик знает биографии игроков, истории команд и даже семейное положение судей. Знал «тот, через три кресла», и о том, что эти двое – давние друзья, когда-то известные спортсмены одной из тогда еще советских республик, а теперь приезжают оттуда в Россию на заработки. И ринг для них – единственное место, где они могут заработать. И лечиться после сегодняшней схватки они нигде не будут, отлежатся у знакомых, а на деньги, которые показались Глебу ничтожными, их семьи проживут несколько месяцев. И сегодняшняя их схватка – не случайный каприз судьбы, а обычный привычный договорняк. Точнее даже будет сказать – верняк. Потому что при любом исходе поединка призовые деньги делятся пополам. И это далеко не первая подобная схватка. Такой вот простой, хотя и кровавый бизнес.
Когда объявили следующий поединок и на ринге, ужом скользнув меж канатами, появился Махмуд, больше известный публике как Мухтар (псевдонимы и клички среди бойцов были делом обычным), зрители оживились: свистки звучали теперь уже одобрительно, выкрики – ободряюще. Кое-где на трибунах даже послышались хлопки. Публика приветствовала знакомого – и уважаемого – бойца.
– Махмуд! Ай, красавец! – крикнул кто-то. – С того света вернулся? Круто!
Смотревшие последний бой кавказца шутку оценили и поддержали аплодисментами. Тогда, пропустив удар, Махмуд вылетел с ринга через канаты и врезался головой в одно из зрительских кресел – с такой силой, что выбил его из-под сидевшего. До приезда скорой помощи кавказец лежал без сознания. Клубный врач только вздохнул – все, отпрыгался боец, не через час, так через сутки лежать ему под холодными сводами морга. В публике заключались скоропалительные пари на то, сколько Махмуд еще протянет. Особо отважные предлагали один к десяти на «выживет – не выживет», но даже при столь щедрых условиях желающих рискнуть было немного. То-то они теперь ухмылялись. Десяти дней не прошло, а Махмуд – вот он! Только голова вся в еще не заживших после столкновения с креслом шрамах. А сам улыбается вприщур, рукой машет – привет, мол, я тут, я в порядке, как огурчик. Живучий, черт!
С другой стороны к рингу подходили сразу двое. Такое допускалось, если заявленная пара участвовала в боях без правил впервые. На фоне небольшого жилистого Махмуда его противники – мастера спорта по классической борьбе, возжелавшие превратить спортивный опыт в звонкую монету, – выглядели как две горы мышц и явно рассчитывали на собственное численное превосходство. Да чего там! Двое против одного, элементарно же! Тем более мы – борцы-тяжеловесы, мы вон какие, мы этого «маугли» просто массой задавим! Облапим, обожмем, завалим и расплющим! Уделаем, как бог черепаху!
Но если приглядеться, в глазах «богатырей» можно было различить что-то вроде страха. Они не понимали, почему их противник – на одну ладонь посадить, другой прихлопнуть – их не боится. А все непонятное пугает. На что рассчитывает этот черт нерусский? Смотрит, будто они у него родного брата убили. И верткий, похоже, как угорь. И прыгучий. А глаза – холодные, спокойные… Да нет, чего там, завалим без проблем! Борцы поводили плечами, супили брови, порыкивали грозно. Трибуны отвечали им свистом.
Подойдя к тому углу ринга, где разминался Махмуд, Клык почти неслышно шепнул:
– Муха, ты этих мамонтов с ходу не гаси, ладно? Погоняй раунда до седьмого, потом одного выключи, а второго еще повози. Ну, до десятого раунда? В десятом положишь?
Не поворачиваясь и не разжимая губ, Махмуд-Мухтар процедил тихо: «Две ставки».
Клык дважды хлопнул его по плечу – это означало, что условие принято.
Мухтар продолжил разминку, как будто не обращая внимания на то, что судья уже приготовился объявить начало поединка. Не встал в выжидающую боевую стойку, не демонстрировал готовности к схватке – просто разминался, разогревая послушные мышцы.
Гонг!
Борцы кинулись на кавказца с двух сторон, явно намереваясь взять его в удушающую «коробочку», но звонко шлепнулись друг в друга. Там, где только что был Махмуд, был только воздух. Кавказец просто прокатился между летящими на него глыбами, успев в прыжке воткнуть твердую, как железо, ладонь одному из нападавших в колено, второму – прямо в солнечное сплетение.
Зрители радостно взревели.
Взревели – обиженно и недоуменно – и борцы. Глаза их засверкали почти звериной яростью. Да что этот попрыгунчик себе позволяет?! Схватка едва началась, а один уже ногу подволакивает, второй вздохнуть толком не может – как выброшенная на берег рыба. «Мамонты» обменялись мгновенными взглядами. Ну, мы его сейчас!..
Но каждый раз, когда им казалось, что все, попрыгунчик загнан в угол и теперь ему конец, тот проделывал очередной акробатический пируэт, оказываясь за спиной у соперников. Некоторые пируэты сопровождались ударами – короткими, стремительными, почти невидимыми, но поражающими, как укус кобры или укол скорпиона.
От раунда к раунду борцы двигались все медленнее, явно теряя силы и способность к ориентации. А Махмуд даже не вспотел почти! Он как будто танцевал – легко, весело, стремительно.
В седьмом раунде «танец» сосредоточился вокруг борца с поврежденным в начале схватки коленом. Еще один «укус кобры» – точно в нервный узел – и второе колено отказалось слушаться. Здоровяк застыл в углу ринга. При попытке шагнуть ноги, простреливаемые болезненной молнией, так и норовили подломиться. Его напарник, тяжело пыхтя, топтался рядом – пытался отогнать или отвлечь неуловимого кавказца. А тот, словно поддавшись, отодвинулся к центру ринга – и опять оказался за спиной, чертов попрыгунчик! Еще не успев понять, куда делся противник, борец получил удар ногой в поясницу – с виду несильный, но здоровяк взвыл и клубком укатился к канатам.