– Пижон, – проворчала вслед Алиса. – Терпеть не могу таких вот, со шпорами.
Вдруг рыжий конь малость замедлил свое важное шествие, задрал хвост и свалил на бетонный пол сочащуюся паром кучку.
Алиса хихикнула, сморщив нос.
– Надо бы убрать, – сказала она, нерешительно оглянувшись, и двинулась было к лопате и метле, прислоненным к стенке, но тут дверца ближнего пустого денника отворилась. Возникла сутулая фигура в замызганном трико и громоздком брезентовом фартуке, с двумя совками в руках. Терпеливо склонив кудлатую голову, фигура подобрала дар Балтимора и проследовала с ним во двор.
– Спасибо, дядя Вася, – с облегчением сказала Алиса. – Или это Ваныч?… А, все равно спасибо. Хотя убирать следует тому, кто в данную минуту выводит лошадь. – Она проводила неприязненным взглядом надменную фигуру в кепи. – Пижон, новый русский. Что вы так на него уставились? Ничего особенного, форс да шпоры.
Женя задумчиво кивнула. Ну вот она и увидела своего клиента… Интересный мужчина, чем-то похож на покойного Неборсина. Такой же знающий себе цену. Правда, что форсу много! И ему тоже тридцать пять. Критический возраст супружеских измен! По счастью, его не надо провоцировать на проверку супружеской верности. Судя по информации, адюльтер здесь в разгаре. В данном случае Жене предстоит только слежка. В сочетании с полезным и приятным времяпрепровождением – верховой ездой…
Как выяснилось, корда – это длинный ремень, на котором тренер водит по кругу лошадь с неопытным всадником, следя за его посадкой. Неопытным всадником была Женя, ну а тренером – крошка Алиса. Своими маленькими ручками, обладавшими железной хваткой, она без труда контролировала натяжение корды и громогласно поучала Женю:
– В седле не заваливаться! Зад подберите! Не натягивайте повод! Вы хотите, чтобы у вас лошадь бегала, или просто сидеть хотите? Не теряйте стремя! Работайте ногами, зачем вам вообще ноги даны? – И все в таком же роде.
Как выяснила Женя, главная часть ее ног – от колена до пятки. Называется это – шенкель, и дарован он судьбой вовсе не для того, чтобы любоваться стройностью его очертаний. Шенкелями следует изо всех сил сжимать лошадиные бока, заставляя животину двигаться. По определению Алисы, у Жени оказались не шенкеля, а кисель. И она терпеливо снесла обиду. Все-таки последние два дня ее только и делали, что критиковали все, кому не лень, было время привыкнуть.
Серый в яблоках Лоток оказался существом незлобивым, но ленивым и своевольным. Над шенкелями Жени он просто-таки смеялся. В конце концов она признала свое поражение и сделала вид, что всю жизнь мечтала именно об этом: или стоять (сидя при этом в седле) где-нибудь в уголке, или мотаться на Лотке туда-сюда по манежу, мешая тренерам работать, а наездникам – скакать. Конечно, даже от такой верховой езды можно было получать удовольствие. Но выполнять задание…
Неведомо почему, Лоток особенно любил климовского Балтимора, и сколько раз он норовил приткнуться к его рыжей морде, было просто невозможно сосчитать. Благодаря этому слежка была безнадежно провалена. Теперь Женя была уверена: даже если она встретится с Сергеем Климовым через год, скажем, в перенабитом людьми московском метро, он все равно узнает ее сразу.
Но всему на свете приходит конец. Кончилось и это мучение.
Климов, очевидно, сочтя день потерянным, картинно спрыгнул с коня и, бросив на прощание тренерше Светлане: «Завтра я приеду в шесть, так что вы Балтимора никому не отдавайте», передал повод усатому парню, ждущему своей очереди покататься.
Тут же появилась Алиса и сообщила, что время наслаждаться стремительной скачкой истекло. Женя побрела переодеваться в свои бесполезные шорты.
Она всю себя ощущала сейчас именно такой: бесполезной и бестолковой. Правда, удалось выяснить, что Климов ни с одной из пятерых здешних девушек не флиртовал, даже не улыбался им – и уехал домой один в своем навороченном «Форде Мустанге» с серебристыми силуэтами диких коней на дисках.
Очень хотелось поверить, что последняя фраза насчет завтрашнего дня была сигналом о предстоящем свидании, но вот беда: Света оказалась самой невзрачной из всех тренеров. Мужиковатая, нескладная, с грубыми чертами толстощекого лица, она едва ли могла привлечь внимание такого утонченного денди, как Климов.
Очевидно, отпадала и Алиса. Она еще совершенно ребенок, а в анонимке речь шла о какой-то «красотке-амазонке». Красотками были три остальные тренерши: Аня, Лиза и Маша. Но при Ане находился молодой муж, сидевший на трибунах для зрителей и стороживший взглядом каждое ее движение. Значит, Лиза или Маша?
Работал манеж до восьми вечера. Женя не поленилась подождать час, чтобы понаблюдать, как обе молоденькие тренерши, сцепившись под ручку, бегут по извилистым горкам Высокова, мимо кладбища, мимо церкви, мимо утонувших в садах домишек к автобусной остановке. Здесь подружки расстались, наскоро чмокнувшись в щечки. Лиза уехала на девятнадцатом, Маша осталась ждать сорок седьмого. Из чисто эгоистических соображений (сорок седьмой был и ее маршрутом) Женя тоже осталась. Однако она сделала ставку не на ту лошадку: Маша доехала до вокзала, а там чуть ли не бегом бросилась к электричке на Тарасиху.
«Может быть, они встречаются на природе? – мелькнула мысль. – Климов приезжает на „Форде“, а Маша, для конспирации, на электричке?»
С запасного мобильного, в котором была отключена функция определения номера, Женя позвонила по домашнему телефону Климова.
– Алло! – сразу ответил он. – Алло! Ничего не слышно! Лера, Лера, если это ты, перезвони, я ничего не слышу!
Вот те на, подумала Женя, отключаясь, Климов-то какой добропорядочный супруг оказался, с ума сойти! Сидит дома, караулит звонок родной жены. Может быть, конечно, он не один. Может быть, Лиза где-нибудь пересела на другой маршрут, приехала в Кузнечиху к любовнику…
Впочем, по сведениям Грушина, Климовы жили с матерью Валерии и двумя детьми. Разве что семейство на даче и у Сергея Владимировича развязаны руки? Женя подумала-подумала и опять набрала тот же номер.
На сей раз зазвучал голос немолодой женщины:
– Алло?
– Льва позовите, пожалуйста! – бухнула Женя первое, что пришло в голову.
– Какого Льва? Вы куда звоните? – испугалась климовская теща.
– Бенгальского. В зоопарк, – уныло ответила Женя на оба вопроса, вешая трубку и думая, что зря Грушин ее все-таки не уволил! Одно из основных этических правил разработки возможного адюльтера – без согласования с заказчиком не провоцировать и не усугублять ситуацию. А Женя только что обошла это правило, даже не чихнув. Обскакала, можно сказать, если использовать актуальную терминологию. Тещи и жены очень болезненно воспринимают такие вот анонимные звоночки. И если Климов, к примеру, не появится завтра в манеже, Женя будет знать, кто в этом виноват.
Но не теща Климова. Она сама!
Письмо второе
Дорогая Агата!
Мне казалось, ты достаточно повзрослела и обрела довольно уверенности в себе, чтобы с уважением относиться даже к своим ошибкам. Хотя я вовсе не считаю эту пьесу твоей ошибкой. Если бы ты поработала с ней, хотя бы совсем чуть-чуть! По-моему, есть смысл изменить героев, сделать их более английскими… Я бы переменил также место действия. А этот ковбой с Дальнего Запада кажется мне совершенно чуждой фигурой. На его месте должен быть кто-то более английский. Прошу прощения, что нарушаю твое требование больше не заговаривать об этой пьесе, но, надеюсь, ты меня простишь. Я все-таки твой бессменный литературный агент уже долгие годы и рассчитываю на твое доверие и снисхождение.
Телефон зазвонил, когда Женя сидела в ванне и успокаивала себя тем, что день кончился – после расслабляющей ванны сразу в постель!
– Слушай, ты, когда у Грушина была, ничего с его стола не прихватила ненароком? – напористо начала Эмма.
– Привет, – усмехнулась Женя, – на добрую память, что ли?
– Тебе лучше знать. Пропала какая-то бумажонка, сам небось засунул, знаешь куда, а со всех скальп снимал. Ну ладно, до утра.
– А какая бумага-то? – из вежливости спросила Женя, но опоздала: Эмма уже повесила трубку.
Она вытиралась, когда телефон зазвонил снова.
Грушин!
– Как дела?
– Пока ничего конкретного, – осторожно ответила Женя. – Объект очень осмотрителен. Девушку я вообще затрудняюсь вычислить.
– Ну, не теряйся там, – удивительно миролюбиво посоветовал Грушин. – Кстати, я тут поговорил со своим дружком из полиции насчет Неборсина. Помнишь еще такого?
– Как не помнить? – вздохнула Женя, покачав головой: ну и шуточки у начальника! Барбос!
– У них есть совершенно определенная версия насчет каких-то автозаводских разборок. Что-то там с дочерними и дилерскими фирмами. Похоже, обычная история: не поделили денежки. Так что не дергайся, тебя не будут вызывать.
– Да я и не особенно дергаюсь, – с искренним облегчением ответила Женя. – Спасибо тебе большое.
– Стакан, – отозвался Грушин, который иногда любил строить из себя «пинжака», но тут же спохватился: – Ах да, слушай, я в твой конверт с заданием не положил, случайно, еще один листочек?
– Нет, – покачала головой Женя. – Что вы с Эммой на меня хором набросились? Но если хочешь, я проверю, только подожди две минуты, пока вытрусь.
Она тут же прикусила язык, но было уже поздно.
– Ты что, из ванны? – мрачно спросил Грушин. – И раздета небось?
– Одета, – огрызнулась Женя. – И застегнута сверху донизу.
– А как же ты мылась, одетая? – назойливо удивился Грушин. – Вещички попортишь – не жалко?
– А я в водолазном костюме, – сквозь зубы сообщила Женя. – Знаешь, такой огромный, тяжеленный, со шлемом.
– И с резиновыми шлангами?
Наконец-то в голосе Грушина перестали звучать эти нотки умирающего лебедя, от которых Жене хотелось на стенку лезть.
– С ними, Грушин, – хихикнула она, чувствуя, как отлегает от сердца.
Но, как выяснилось, преждевременно. Грушин помолчал-помолчал, потом выдавил:
– Все-таки я тебя когда-нибудь убью.
И положил трубку.
Женя вылетела из ванной, задыхаясь от злости. «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь», вот уже воистину! Устроить это очень просто: всего-навсего уволиться.
И что потом? Опять оказаться в том же состоянии растерянности перед жизнью, которое владело ею два года назад, когда она в буквальном смысле спустилась с небес на землю и бродила по этой земле, не зная, куда приткнуться?… Да, ее звали на прежнюю работу в юридическую консультацию, звали на кафедру международного права, где она когда-то защищалась, но все это казалось такой преснятиной! И вдруг выпал из гиперпространства старинный приятель Грушин со своей сыскной конторой по имени «Агата Кристи». Женю словно бы в театр пригласили, но не смотреть спектакли, а играть в них ведущие партии. Жалко бросать…
В дверь позвонили.
– Кто? – угрюмо спросила она, взглянув в глазок, но на площадке никого не обнаружила.
– Кто там?
Тишина.
Ага, понятно. Любимые грушинские приколы! В прошлый раз он терзал звонок до тех пор (молча, заметьте себе!), пока Женя не плюнула и не открыла… для начала нажав на кнопочку газового баллончика. Когда прочихалась, обнаружила на площадке растаявший торт-мороженое и букет. После этого появился чихающий Грушин. Ну и что? Просидели вечер, глядя каждый в свой кофе и пытаясь зачерпнуть шоколадно-розовую жижу, в которую превратился торт!
Нет, сейчас она не откроет. И даже если он назовется, даже если встанет перед глазком навытяжку – не откроет все равно!
Однако в дверь больше не звонили.
Про сон теперь и думать не хотелось. Послонялась по квартире, подумала, не позвонить ли маме (та ухаживала в Москве за больной сестрой). Нет, они обе уже спят. Ужасно хочется с кем-нибудь пообщаться! А подруг, считай, нет, все они куда-то улетучились за последние годы. Хотя это она сама «улетучилась», предавшись своим воздушным приключениям. А девчонки жили реальной земной жизнью: повыходили замуж, понарожали деток. Им и дела нет до одинокой Женьки Кручининой, у которой только и осталось, что работа да воспоминания, словно ей не двадцать шесть, а шестьдесят шесть. Впрочем, у нее еще жива надежда, что когда-нибудь удастся сказку сделать былью. Вот именно так – преодолев пространство и простор…
Нет, надо отвлечься чем-то радикальным! Женя включила компьютер и поставила тот диск.
И сразу полыхнуло в глаза пламенем! Слишком жаркое солнце в Иордании…
Вот на траве – пока еще зеленой, потому что апрель, а через месяц-другой здесь будет только желтая, выжженная глина – лежит какая-то длинная-предлинная разноцветная тряпка. Стоит хорошенькая желтая корзина, над ней – железный каркас, причем сверху торчит что-то похожее на шлем рыцарей Тевтонского ордена. Это газовая горелка.
А вот и он! В красной каскетке и черной жилетке с надписью на карманчике: пилот. Светлые глаза невидяще, сосредоточенно смотрят в камеру, рот сурово сжат.
Огромная разноцветная палатка стоит на земле. Лев ходит по ней, трогает бока, оглядывает. Но это не палатка, это оживающий шар! Лев садится на корзину и, сжимая горелку, будто ручной пулемет, начинает стрелять в колышущуюся, бесформенную массу короткими залпами ревущего пламени. Так надувают шар.
В камеру заглянул, перекрывая Льва, командир отряда парашютистов Марк с его суровым профилем римского легионера и детскими глазами. Помахал рукой, улыбнулся:
– Женечка, привет. Возвращайся к нам! Эх, прокачу…
А Лев и бровью не повел, только губы сжал покрепче. Ему, конечно, не до приветов: шар уже рвется в небо, да с такой силой, что ражих помощников, вцепившихся в веревки, запросто мотает по полю. Еще с десяток здоровенных парашютистов облепили корзину, стараясь при этом не мешать Льву, который уже не сидит, а стоит, напряженно выпрямившись, и все бьет, бьет короткими очередями в просторную полость огромного воздушного существа.
Небо такое ослепительно-голубое, что фигуры кажутся черными, и только шар, пронизанный солнцем, радужно сияет и переливается. И вдруг – раз! – веревки отпущены, помощники посыпались на траву, машут прощально, а шар, сделав восторженный, ошалелый прыжок по земле, взмыл в воздух и пошел, пошел все выше и выше, подталкиваемый короткими струями огня…
На его выпуклых боках был нарисован восточный город, и чудилось, будто все эти минареты, и купола, и кудрявые пальмы сами собой вознеслись в небеса, отправились в воздушное путешествие, захватив с собой единственного человека на Земле.
Она выключила телевизор и побрела в постель. Холодную и исключительно одинокую с тех самых пор, как Женя наконец-то поняла, что жизнь подруги воздухоплавателя столь же эффектна, сколь опустошительна. Дитя в корзине шара не родишь. И даже не зачнешь, хотя, было дело, пытались они с Левушкой…
От воспоминаний пробрала дрожь. А может быть, простыни настыли. Вот странно: кругом жара, а постель как лед.
Сон улетучился накрепко. Когда хочется плакать, какой тут сон? Хотя плакать вроде бы особенно не с чего. Они ведь не ссорились со Львом, не прощались навеки. И он сегодня звонил. И обещал, что опять позвонит скоро, скоро. Почему же ее повергла в такую тоску эта запись? Не надо было смотреть. «Старым снам затерян сонник, все равно – сбылись иль нет!» И это правильно, правильно. Но так вдруг захотелось его увидеть…
День тяжелый выдался, вот в чем дело. Вернее сказать, дни тяжелые. А с трудностями бороться Женя, как показывает жизнь, совершенно не умеет. Нет, женщине просто необходимо иногда поплакать. Быть все время сильной – невыносимо. Нужно хоть изредка сворачиваться клубочком и к кому-то прижиматься. И чтобы тебя обнимали при этом и легонько целовали в висок. Но не мама должна это делать, не дочка, потому что ты знаешь, что даже в слезах, даже ослабевшая, ты сильнее их всех, вместе взятых… тем паче, что дочки у тебя отродясь не было, а мама живет в другом городе. Нет, это должен быть мужчина, и не какой-нибудь Грушин, хотя он – ого, только мигни! Нет, только тот, другой… летун, от которого сама же и сбежала.