– Может быть, боль причинил?
– Может, и так, – согласилась Женя. – Только уж я не знаю, какая это должна быть боль. Кони все-таки не кошки. Нечаянно, скребницей и щеткой, им боль не причинишь.
– А если нарочно?
– Ну, знаешь, это самоубийство. В запертом деннике нарочно разъярить коня? Девочки думают, может быть, там ласка была, в деннике…
– Ласка?! – Грушин прищурился. – Хочешь сказать, Климов любовью там с кем-то занимался на глазах у Балтимора, а тот взбесился, как полиция нравов? Интересный вариант! Кстати, вот и подтверждение анонимке. Кто из тренеров в это время отсутствовал?
Женя помолчала, переваривая директорский юмор. Вот уж правда – у кого что болит… Грушин стал настоящим сексуальным маньяком! Но ответила она вполне спокойно:
– Да, вариант и впрямь интересный. Но только ласка – это не тренерша, это зверек такой. Говорят, в старину, когда кони у какого-то хозяина начинали болеть или с тела спадать, считалось, что их невзлюбил домовой или дворовой, а потому гоняет и мучает по ночам. Но дело было в ласке. Если она повадится на конюшню, пиши пропало. Лошади ее духа не переносят, бесятся диким образом.
– Высоково, конечно, на окраине города, а все-таки таежных массивов я там не видал, – перебил Грушин. – Откуда взяться ласке?
– Ниоткуда, – согласилась Женя. – Не исключено, что это была кошка. Некоторые лошади кошек видеть не могут: аллергия у них на шерсть, что ли? Есть даже старинная примета: не перевозить в седле кошку, потому что лошадь из-за этого хиреет.
– Ну, скажу я тебе… – протянул Грушин. – Крепко же ты подковалась теоретически! Проводила следственно-розыскные мероприятия? Опять светилась, да?
– Почему сразу – светилась? – вспылила Женя. – Мне и проводить ничего не нужно было, девочки сами говорили. Они ужасно беспокоились: ведь техника безопасности нарушена. Конечно, Климова в стойле нельзя было одного оставлять, без тренера. Но он чуть ли не год в манеж ходит, стал своим человеком. А в тот раз, говорит, задержался на работе, пришел поздно, на конюшне никого. Он понял, что девочки все заняты, и решил оседлать коня сам, чтобы никого не беспокоить. До конца рабочего дня оставалось всего полчаса, не хотел время терять…
– А что теперь будет с этими тренершами и конем?
– Да ничего не будет. Климов считает, что был неосторожен, – значит, сам виноват, больше никто. Так и есть. Поэтому только справедливо, что он никакого дела затевать не хочет. Знаешь, я его даже зауважала, – смущенно призналась Женя. – Сначала-то он мне жутко не понравился: такой англизированный джентльмен, корчит из себя героя Дика Фрэнсиса. А в этой истории держался классно. Он, оказывается, с детства мечтал стать жокеем. Сейчас у него, кстати, «Форд Мустанг» – дань той детской мечте. Он даже играл роль жокея в какой-то пьесе студенческого театра, еще когда жил на Дальнем Востоке. Причем жокея битого-перебитого, который под копыта падал, кости ломал – ну, словом, не раз уходил от смерти и все такое. И Климов сказал, что только теперь понял, как надо было эту роль играть. И смеялся при этом, хотя, если ребро сломано, даже смеяться больно. Нет, он молодец!
Тут Женя приметила ревнивую вспышку в грушинских глазах и поубавила энтузиазма:
– А что касается моего задания… Конечно, я очень мало в манеже пробыла, но почти не сомневаюсь: никто из этих девочек Климову не нравится. Там он совершенно самозабвенно увлечен верховой ездой, это его, извини за каламбур, конек, больше ничего не интересует. Зря мадам Климова поверила анонимке и позвонила тебе.
Грушин глянул исподлобья.
– Зря, говоришь? – повторил задумчиво. – Ну что ж, возможно, и зря… Тем более что она мне и не звонила никогда. Пошли, кое-какие профессиональные секреты открою.
Он стремительно прошел через приемную, бросив непривычно угрюмой Эмме:
– Предупреди Сталлоне, что я к нему с гостьей.
Женя оглянулась на подругу, но сейчас было не до разговоров: побежала чуть ли не вприскочку за начальством.
«Агата Кристи» занимала на длинном этаже всего шесть комнат. В пяти из них Женя бывала довольно часто, а в шестой – ни разу. Беспрепятственно входить туда могли только двое: сам Грушин и заведующий экспертным отделом Миша Кисляков: кудрявый брюнет атлетического сложения, поразительно похожий на знаменитого голливудского актера в молодости. Его так и прозвали в агентстве: Миша Сталлоне.
Это был умнейший парень, который больше всего на свете любил мир звуков человеческого голоса. В «Агате Кристи» Миша Сталлоне основал отдел фоноскопической экспертизы. То есть он работал с отпечатками голосов так же, как дактилоскопист – с отпечатками пальцев.
Конечно, такие лаборатории существуют при экспертно-криминалистических отделах УВД. Но далеко не во всех городах. И туда никак не пробиться частным сыщикам, особенно если дело разрабатывается без привлечения полиции. К примеру, налицо телефонный шантаж, а клиент настаивает на секретности, зная, что рыльце у него в пушку… Словом, Грушин считал лабораторию Миши Сталлоне золотым фондом «Агаты Кристи».
В это святилище Миша не допускал никого без санкции Грушина и даже на Женю покосился с долей подозрительности. Даром что они все трое учились когда-то на одном юрфаке, пусть и на разных курсах, даром что пытался клеиться к ней в свободное от работы время!.. Впрочем, кто к ней только ни клеился, да все без толку.
– Заказчица позвонила мне на другой же день после того, как Климов попал в больницу, – торопливым шепотом объяснял Грушин, пока Миша Сталлоне проверял и готовил к экспертизе две записи. – Сказала, что дозвонилась из Франкфурта. Якобы мать ей сообщила о несчастье, и она решила прекратить слежку за мужем. Однако деньги отзывать не станет: за хлопоты, мол. Муж и так наказан, в манеж он теперь не скоро сунется. И самой стыдно стало, что анонимщику поверила. Мол, тогда сгоряча позвонила мне, а потом рассудила, что не стоит губить пятнадцатилетний брак из-за случайной оплошности, тем паче недоказанной. Надо уметь прощать и все такое прочее.
– Ну что же, в этом есть свой смысл, – согласилась Женя. – Чего же ты беспокоишься, не понимаю? И почему решил, что заказ делала не Климова?
– Миша, ты готов? – вместо ответа спросил Грушин, и Сталлоне кивнул. – Тогда включай.
Миша шевельнул мышкой, и из динамика послышался взволнованный женский голос:
– Это «Агата Кристи»? Это сыскное агентство «Агата Кристи»? Я хочу, чтобы вы немедленно начали следить за моим мужем. Я получила информацию, что он… что он…
Содержание этой речи Жене было уже знакомо: Валерия Климова заказывает слежку за Сергеем Климовым.
Приятный голос. Немножко торопливый, с характерным нижегородским аканьем и даже яканьем. Очевидно, Климова – коренная нижегородка. Эти ее «без десять шесть» вместо «без десяти» и «неужели!» вместо «да» или «конечно» очень характерны.
Запись кончилась, Миша Сталлоне запустил вторую запись.
– «Агата Кристи»? Вы меня слышите? Алло, алло?
– Слушаю вас внимательно.
Голос Грушина. Такой спокойный, внушающий доверие, обнадеживающий…
– Это Валерия Климова говорит, если вы меня еще помните. Алло! Да что такое? Знаете, я из-за границы звоню, из Франкфурта, так что, если связь вдруг прервется, вы, пожалуйста, дождитесь, когда я снова перезвоню, хорошо?
– Разумеется, – солидно соглашается Грушин. – Ни о чем не беспокойтесь.
– Я хочу аннулировать свой заказ, – выпаливает Климова…
Женя невольно улыбнулась: терминология деловой женщины. И манеры – тоже. Сразу берет быка за рога. Привыкла самостоятельно принимать решения и делать неожиданные шаги. В голосе одновременно ощущаются и мягкость и властность.
– И что тут такого особенно, почему ты решил, что это не ее голос? – спросила она, дослушав запись.
– Минуту, – загадочно усмехнулся Грушин и достал из кармана кассету. – Теперь послушаем вот это.
Кассета была крошечная – от карманного диктофона. И запись, похоже, велась на изрядном расстоянии от источника звука: женский голос звучал приглушенно, как бы смазанно:
– …Да плевать мне на все эти глупости, разве не понятно? Ну, съезжу через неделю туда, какое это имеет значение? Что я, лягушка холодная? Родной муж весь поломался – не могу я там сидеть! Мама не поверила: ты возвращаешься, что ли? А я: неужели?! Сережка, тебе очень больно будет, если я тебя обниму?
– Попробуй. Тебя же все равно не остановишь. Только извини, если я буду целоваться со стоном.
Голос Климова. Но совсем другой, чем помнит его Женя. Не через губу цедит, как обычно. Голос любящего человека. Счастливого…
– Ну, потом они начали целоваться, шептаться и все такое. – Грушин сделал знак выключить запись. – Там уже совсем не разбери-поймешь. И это в больнице… неймется людям. Хорошо хоть, что палата отдельная благодаря любящей теще, которая там трудится в нейрохирургии, что ли. А скажи, тебе ничего не показалось странным в этом разговоре?
– Только сам Климов, – честно призналась Женя. – Он опять совершенно с другой стороны предстал.
– А как насчет голоса Валерии?
– Ну, лексика теперь другая, интонации тоже. Так ведь и настроение иное! Однако этот ее выговор, эти «без пять», «неужели» – это очень характерные признаки…
– Ну да, – тихонько усмехнулся Миша Сталлоне, – она их очень усердно педалировала, не правда ли?
– Вы что, ребята, хотите сказать, будто с Климовым ворковала вовсе не его жена? То есть Грушин все-таки установил факт адюльтера?
– О нет! – Грушин с хитрым видом покачал головой. – В том-то и дело, что нет. С Климовым ворковала, как ты говоришь, его собственная родная жена, сломя голову примчавшаяся из Франкфурта, чтобы обнять обожаемого супруга, невзирая на его переломанные ребра. Я ее сам видел в больнице, и запись сделана мной.
– Ты в больнице был?! – вытаращила глаза Женя. – У Климова?
– Не собственно у него, но в непосредственной близости. Заглянул, сделал вид, что ошибся палатой… Заодно пристроил диктофончик в вазон с искусственной азалией, которых там натыкано видимо-невидимо.
– Но почему ты туда вообще пошел, не понимаю?
– Думаешь, я понимаю? – легкомысленно сообщил Грушин. – Что-то дернуло меня в том, втором звонке, который якобы из Франкфурта. Не могу объяснить – накатило и все.
Женя и Миша Сталлоне переглянулись и враз глубокомысленно кивнули. Грушин любил говорить, что где-то на Парнасе живет десятая муза – покровительница сыскного дела. Его она иногда посещала.
Короче говоря, Грушин инкогнито отправился навестить Климова в больнице – и нос к носу столкнулся в его палате со своей заказчицей, которая этим утром якобы звонила ему из Франкфурта.
– Слушай! – вдохновенно вскричала Женя. – А вдруг эта дамочка никуда не уезжала? Что, если она для отвода глаз нас наняла, а сама предавалась нечистым страстям, одновременно планируя…
– Одновременно планируя убийство своего мужа, – кивнул Грушин. – А рыжий Балтимор – это и есть наемный киллер. Дешево и сердито. Ты это хотела сказать?
Женя прикусила язык.
Миша Сталлоне, слушавший их разговор с живейшим интересом, пошевелил «мышкой», и на экране вырисовались три графика: синий, зеленый и красный. Синяя и зеленая плавно опадающие линии сливались так плотно, что их почти невозможно было различить. Красная же топорщилась резкими углами.
– Это определение частоты основного тона голоса, – пояснил Миша. – Синий и зеленый – записи по телефону. Красный – диктофон. Голос высокий – видишь, какие острые, частые углы? Телефонный – гораздо ниже, мягче. Как будто маятник качается: чаще или реже. Чем чаще, тем выше голос.
– Ну, я не понимаю, – растерянно сказала Женя. – Настроение, наверное, тоже оказывает влияние?
– Конечно, только к основному тону оно не имеет отношения. К этим графикам мы еще вернемся, а теперь смотри сюда. – Он повернулся к самому большому монитору, в трех углах которого мельтешили красные и зеленые квадратики. – Посмотрим на квадраты совпадений. Вверху телефонные записи, внизу – диктофонная. Смотрите внимательно.
Вверху с каждой секундой воцарялась все более интенсивная краснота. Внизу господствовал зеленый цвет.
– Совершенно ясно! – ткнул в экран пальцем Миша. – По телефону Грушину звонила одна женщина, а с Климовым в больнице обнималась совсем другая. Но которая из них его жена, это уж вы сами решайте.
– Больничная, – категорично заявил Грушин. – Я ее потом незаметненько до дому проводил. Проследовала по климовскому адресу – на автобусе, заметьте себе, хотя деньги мне якобы личный шофер привозил. Буквально через пять минут вышла погулять в компании двух пацанов и фокстерьера. Дети и собака тоже климовские. С балкона им махала климовская же теща, похожая на эту даму как две капли воды, если только капли могут стареть.
– А младшая капля не блондинка? – Миша Сталлоне задумчиво разглядывал красный график. – Ей за тридцать, лицо круглое, челюсть тяжеловатая, щеки пухлые, рот большой, нос башмачком?
На лице Грушина появилось выражение ужаса:
– Эта Валерия Климова – такая веселая очаровашка. Чудные белокурые волосы, синие глаза, яркий чувственный рот…
– Ну я же и говорю – большой рот, – нетерпеливо перебил Миша. – Я не про общее впечатление спрашиваю, меня отдельные черты интересуют. Подумай, вспомни.
Грушин послушно задумался, и чем дольше он думал, тем более унылое выражение принимало его лицо. В конце концов пришлось признать, что носик у Валерии Климовой коротковат и у основания, увы, приплюснут – правда, что башмачком! И с челюстями вопрос сложный…
– Да ты не переживай так! – засмеялся бессердечный Миша Сталлоне. – Подумаешь, эстет! Вон, Женечка у нас какая хорошенькая, просто фотомодель, но если посмотреть на график голоса…
– Спасибо, не надо. Я лучше сразу признаюсь, что в детстве мне удалили аденоиды, – пробурчала Женя. – В анкетах я об этом, правда, не пишу…
Внезапно она умолкла, осененная догадкой, и даже не сразу смогла заговорить снова:
– Мишка! Если ты облик настоящей Климовой угадал, значит, и поддельную описать можешь?
– Наконец-то хоть до кого-то дошло, кто представляет истинное сокровище в этой конторе, – проворчал Миша. – Вот если бы мы в ФБР служили… Там, я в кино видел, на каждого гражданина Штатов имеется не только дактилоскопическое, но и фоноскопическое досье. Ну а мы имеем то, что имеем, поэтому дадим некоторую волю воображению. Разумеется, я могу подробно описать этот длинноватый нос и тонкие губы, однако вы с криком ужаса кинетесь прочь. Если останавливаться на отдельных чертах, получится настоящая баба-яга. А если говорить об общем впечатлении… ищите, господа, роковую брюнетку лет сорока пяти. Ищите роковую брюнетку!
Помнится, Женя слышала такой анекдот. Муж возвращается домой, а жена ревниво заявляет:
«Тебе звонили!» – «Кто?» – «Какая-то белобрысая фифа с кривыми ногами!»
Выходит, эта неведомая супруга оказалась столь же проницательна, как и фоноскопическая экспертиза Миши Сталлоне. Как говорится, в каждой шутке есть доля шутки.
А напоследок Миша огорошил еще одним открытием: вывел на экран четвертый квадрат, обозначающий климовскую речь, составил график совпадений с речью заказчицы и принялся уверять, что оба они родом, скорее всего, с Дальнего Востока. Или очень долго жили там.
– Могу спорить на что угодно: ваша роковая брюнетка окажется хабаровчанкой по происхождению, как ни старается она выдавать себя за коренную нижегородку! – резюмировал Миша.
– Забавно, – сказал Грушин, открывая перед Женей дверь своего кабинета и непривычно сухо бросая Эмме: «Кофе!» – Это что же получается? Нас наняли только затем, чтобы ты спасла Климова?
– А что, неплохо, – улыбнулась Женя. – Может быть, его ангел-хранитель был в отпуске и на время поручил мне свои функции.
Вошла Эмма. Швырнула на стол две чашки и удалилась, на прощанье смерив Грушина убийственным взором.
– Что такое? – изумилась Женя. – Чем ты ее прогневил?!
– А, сказал пару ласковых! – отмахнулся Грушин. – Помнишь, я спрашивал тебя насчет одной пропавшей бумаги? Нашел ее сегодня совершенно случайно в мусорной корзинке. Сам не выбрасывал. Кто еще мог, кроме Эммы? А ведь сто раз говорено: даже если что-то на полу в моем кабинете валяется, все равно не выбрасывай!