Стремление к волшебству, магии и шаманству было всегда. Но если люди учились у звезд, лечили знаниями о травах, заклиная злое, очищали путь к выздоровлению больного, то другие, те, что были очень похожи на людей, колдовали для корысти и власти.
Те, другие, не были созданы богом и не являлись плодом от Дерева Жизни. Рожденные во зло всему живому, общались с миром мертвых, с тем, кто их создал – Тамыком, разгадывая его тайны – расплачивались за это напастями над всем живым. Те, другие, нашли себе покровителя в глубине холодного озера Жаман-куль, тайно отдавали ему, Хамбале – стражнику Тамыка, молодую кровь пастухов и охотников, живших рядом.
Но в отличие от Хамбалы, Тамык не просил жертвенной человеческой крови. Путь к его тайной силе был усеян костями многих поколений жалмауз. Теми, кто не сумев сложить заклинания остались во мгле, и теми, кто пройдя испытания, расплатились за знания частью своей жизни. Неспокойна была природа от таких путешествий колдунов в подземный мир, – долгая пыльная буря пробушевала на земле, едва не погубив жизнь.
На великом совете самые мудрые старцы со всех концов света постановили: изгнать творения Тамыка из мест обитания людей. За долгие века отшельничества в холодной ледяной пустыне, где все, что окружает – отчаяние, “пери”, мак они сами себя называли, многому научились в колдовстве, но не достигли своей высшей цели – Вечной Молодости, в обмен на которую Тамык должен был забрать все живое на земле.
С рождения седеющие, словно застывшие в дыбе волосы, узкие с огненно-красными зрачками веющие ужасающей дрожью глаза и серая могильная бледность резко выделяли их среди обычных людей, как рысь среди тигров, как волка среди собак. Не согласный с богом Тенгри, Тамык создал, как он сам считал, совершенных по красоте существ, но рожденные во зло живому чародеи не знали многих чувств знакомых человеку: доброты, сочувствия, восхищения. Черные сердцем, с холодной кровью, пери были созданы для черных мыслей против природы и человечества.
Самыми искусными колдунами были женщины-пери. Они умели складывать чарующие заклинания, ритмы слов которых уводили путников в сторону от караванных путей, – участь таких несчастных была страшна.
Когда-то перианский царь Зар, опасаясь что его племя найдя заветные слова в Бессмертие, перестанет считаться с царской властью, собрал на сход всех тех, кто знал путь из слов в Тамык, холодную страну мертвых, и, записав в шести книгах секреты слов самых великих жалмауз-кемпир, умертвил их, присвоив право на особые, записанные знания за избранными. Из-за этого среди ваятелей словес разразилась большая война, но Зар, обладая знаниями из книг, изгнал несогласных за море, на далекие острова. Знания, запертые в книгах, стали называть “царской магией”, они помогали держать в повиновении тех, кто искал Бессмертия в холодных пропастях их бога – Тамыка.
Изгнанные когда-то тысячи лет назад из мест обитания людей пери уже сотню лет небольшими царствами возвращались к центру земли, к соседству с людьми, в Великую степь, особой, отдельной ветвью жизни.
Жестырнаки, к которым попала Умай, очень торопились уйти из мест, где полно пери, к безопасным горам Кичитау, туда, где в скальных пещерах и норах жили соплеменники. Здесь же, во владениях чародеев, когтистым существам меньше всего хотелось встречи с коварными, жестокими врагами, и, передавая друг другу хрупкую ношу, завернутую в одеяло, они бежали без остановок, стараясь быть незамеченными.
“Человеческая девушка” – как ее называли когтистые существа – была необычна, и это сразу отметили равнодушные к человеческой красоте жестырнаки. “Отдадим ее Туяку в знак примирения, пусть съест ее один, а нам за это будет от него благосклонность”, – решили они.
Но жестырнаки, осторожные охотники, не знали, что пути их пересекутся с дозорным отрядом пери. Людоеды успели лишь бросить поклажу, потянуться к колчанам, как были перебиты острыми стрелами с отравленными наконечниками, раненые добиты копьями.
Джанга, один из молодых пери, заметил завернутую в одеяло ношу, разрезал веревки, и перед отрядом дозорных колдунов предстала, сверкая вплетенным в косы солнечным лучом, растерянная Умай. Каждому из дозорных захотелось забрать себе золотоволосую девушку, и между ними разгорелся спор.
– Я нашел ее и разрезал веревки. Она моя! – горячился Джанга.
– Ну и что! Я сразил двоих жестырнаков. Я тоже имею на нее право.
– И я имею право! – кричали другие. – Давайте кинем жребий.
Барен, старшина дозорных, был опытным воеводой, он знал, чем кончаются споры, когда в жестоких руках острое оружие.
– Послушайте! – крикнул он. – Мы, кто находится здесь, сыновья пяти славных перианских родов, если перессоримся здесь, сейчас из-за этой барыни, недоверие и вражда опять поселятся между нами… Поедем к озеру Бурабай, и там, в присутствии царствующего Ульбе, вы решите свой спор в состязании!
Тамуз проснулся от крика выпи и поднялся на ноги. Солнце уже давно золотило рассвет на зеленых копьях молодого камыша, серебро озерной глади манило освобождением от остатков усталости и сна. Скинув одежду, войдя в воду, Тамуз погрузился с головой, преодолевая обжигающую холодность зеленоватой толщи, а когда вынырнул, увидел на берегу девушку-жестырнак. Она сидела рядом с его одеждой и грустно улыбалась.
– Кто ты? – спросил Тамуз.
– Ты идешь за мной от самой реки, – ответила та низким грудным голосом. – С первого взгляда я узнала тебя, а полюбила еще раньше… Ты снился мне. И я знала, что мы встретимся…
Тамуз смутился, не зная, что ей ответить. Жестырнак тоже молчала, глядя на человека с грустью и отчаянием.
– Мои сородичи унесли твою девушку? – наконец-то произнесла она.
– Да! – выкрикнул опомнившийся Тамуз. – Где она?
– Сейчас нет смысла скрывать, – как будто самой себе проговорила сидевшая на берегу и прикрыла глаза, вытирая набежавшие слезы. Острые с медным отливом когти-ножи сверкнули и отразились бликами в воде. – Мои сородичи вчера перебиты стрелами ненавистных пери, а твоя невеста увезена ими, наверное, к Синим горам, к озеру Бурабай…
– Отвернись, – попросил человек. – Мне надо одеться…
Молодая жестырнак отвернулась, но продолжала говорить.
– Ты давно снишься мне, а я верила и ждала… Сейчас ты пойдешь на смерть, за той, другой, а я не знаю, как тебя удержать… Я буду идти за тобой, и ты не сможешь от меня избавиться. – Она заплакала, и ее человеческие рыдания перешли в унылый вой дикой кошки. – Останься со мной, ведь я люблю тебя…
Последние слова остро напомнили Тамузу Умай, как радостно забилось его сердце от ее признания, как осветилась она рассветным лучом солнца… Но сейчас, кроме жалости и растерянности к этой плачущей девушке-жестырнак, он ничего не испытывал.
– Как зовут тебя? – спросил Тамуз.
– Марис…
– Не ищи меня, Марис, – попросил юноша. – Прощай!
Марис повернулась к человеку, а он зашагал прочь, не оглядываясь на нее.
– Я все равно пойду за тобой, – крикнула жестырнак вслед Тамузу и вдруг, вспомнив, побежала за ним. – Твоя лошадь в той лощине… Прости, это я увела ее. Хотела тебя удержать…
Жельаяк в лощине!
– Спасибо тебе, Марис! Не ищи меня.
Тамуз побежал за лошадью и услышал вслед:
– Как зовут тебя?
– Тамуз… – донеслось до меднокогтистой девушки разносимое над озерной гладью эхом имя.
Каждому племени нужен
Хотя бы один
Ушибленный звездой.
Заводите таких…
Ворон Каратай из последних сил взбирался на холм, низко опустив голову, прижав клюв к груди. “Еще немного – и вершина, потом вниз, а это всегда быстрее и легче”, – утешала себя усталая птица.
Это был тот самый ворон, который двадцать пять лет в холоде и голоде просидел у горы Тенгри, возле входа в пещеру, притворяясь другом старца-шамана. Услышав о том, что родилась девочка, предсказанная в древности, та, что сможет перевернуть весь испорченный злобный мир жестырнаков, пери, албасты, диу, всех, с кем легко жилось ворону, полетел предупредить царя чародеев об опасности. И если бы не беркут, оторвавший крыло, все могло бы быть по другому. Все это было, и прошло уже шестнадцать однокрылых лет…
Когда Каратай был еще вороненком, ему хотелось быть впереди крылатого мира. Превратившись в молодого ворона, сбив в стаю таких же молодых самцов, Каратай провозгласил себя императором. Это было смутное время. Вороны разделились на две огромные стаи, споря, кружили над Мугоджарскими горами. В полдень пятого дня прилетели сороки – посланцы царствующего Ульбе – и, развернув грубый пергамент, нараспев в два голоса прочитали: “За помощь, оказанную нам, мы, вороны огромных степных просторов, клянемся служить царю пери Ульбе до скончания века”.
Опять заспорили вороны: “Кто такой царь Ульбе? За что клялись служить?” Кое-кто посчитал – до скончания века осталось сорок лет. “Сорок лет – это немного”, – подумали некоторые и улетели из стаи Каратая, другие, испугавшись, не захотели ссориться с колдунами. Третьи, увидев, как пустеет стан нового императора, тоже поспешили переметнуться.
К вечеру Каратай остался один. На совете знатнейших его осудили к изгнанию из Великой степи, все отвернулись от него, словно не было еще вчера споров до хрипоты, высоко поднятых клювов. Каратай с тоской готовился к отлету, когда примчались гонцы-пери с наказом: “Царь Ульбе приглашает посетить его перед дальней дорогой”.
Рассекая воздух сильными дерзкими крыльями, в последний раз пролетел над родными солнечными Мугоджарами ворон, роняя частые чистые слезы. К вечеру следующего дня Каратай опустился перед станом царя Ульбе и, не опуская черных глаз, приветствовал его.
– Хочешь быть императором птиц? – спросил колдун, огненными зрачками проникая в мысли, замораживая сердце страхом.
– Да! – гордо ответил ворон. – Моему народу нужен вождь!
Прищурился Ульбе, охолаживая взглядом ворона, закачавшись, оцепеневший Каратай упал и потерял сознание.
… Ему снился сон: вокруг густой туман, очень холодно и страшно, но ворон летит к смутным очертаниям чего-то огромного. Голос, полный ласки и сочувствия, раздается в голове Каратая: “Не беспокойся ни о чем. Лети!” Но ворон боится удариться о невидимую преграду, ему все равно страшно в молочной зыбкости тумана. “Еще немного… Молодец!.. А теперь опускайся ниже…” Каратай подлетел и опустился на глыбу перед входов в черный провал пещеры. “ Ты хочешь быть вождем и тебе нужна армия! – продолжал биться в голове сочувствующий, все понимающий голос. – Мы поможем тебе. Все колдовство, которым владеют пери, будет на твоей стороне. Мы поможем тебе накормить голодных и наказать обнаглевших! Мы поможем тебе покорить все пернатые народы и верим – ты станешь великим полководцем”.
Каратай, усталый после долгого и опасного пути, был переполнен благодарностью к хозяину голоса за обещания помощи.
– Что я могу сделать для тебя? – прокаркал ворон. Голос долго молчал и, наконец, изрек:
– Готов ли ты ждать годы? Готов ли пройти через голод и холод? Так ли сильно твое желание? Можешь ли ты поклясться в верности?
– Да! – ответил ворон Каратай, – я готов пройти через зимы и зной, одиночество и лишения, если ты поможешь мне встать во главе моего несчастного крылатого народа. Я клянусь тебе хранить наши тайны, исполнить все, что необходимо для свершения мечты! Клянусь!
– В цепи горных хребтов, у горы Тенгри, на границе вечных снегов живет отшельник. Узнай, какой завет оставили древние мудрецы? Почему станут сильны люди, от чего угаснут силы жестырнаков и албасты и что станет с народом пери? Когда настанет предсказанное в прошлом будущее?
– Я все узнаю и расскажу тебе. В холоде и голоде меня будет согревать надежда о славных походах и великих победах.
– Клянемся и мы помочь тебе стать вождем! Клянемся возвысить вороний народ над другими птичьими племенами!
Все вокруг задрожало, глыба под лапами Каратая стала рассыпаться на куски, и тогда, взмахнув крыльями, ворон полетел в туман.
… Была глубокая ночь, когда Каратай очнулся. Болела голова, каждое перышко ныло тяжелой усталостью, и не хотелось шевелиться. Но заколотилась, забилась безжалостная мысль в висках: “Лети! Лети!” Ворон поднялся на лапы, чуть присел и, резко оттолкнувшись от земли, полетел на юго-восток…
…Вот так, в тысячный раз, вспоминая изломы своей судьбы, однокрылый Каратай достиг вершины холма и поднял черную голову.
Перед ним лежала долина с торчащим, словно одинокий зуб, каменным изваянием, а дальше – будто древний воин лег спать, сложив оружие под головой – светлел в весенней дымке силуэт Синих гор.
Сердце забилось в груди у ворона: там, за хребтом, озеро Бурабай, там ставка Ульбе, и он, изгнанник Каратай, заслужил награду! Глаза налились кровью, клюв хищнически затрепетал, и, подняв единственное крыло, черная птица боевым вороньим криком известила долину о своем возвращении.
Отряд, ведомый Толеу – самым старшим братом Умай – преодолел пограничный Тургай и вошел в земли пери. Они обнаружили истерзанные тела жителей холодных лесов, а чуть дальше и мертвого жестырнака. Опытные следопыты нашли следы лошади, а рядом следы когтистых ног. После некоторых раздумий отряд отправился по следам лошади Тамуза, не заметив притаившуюся в листве серебристого тополя девушку-жестырнак. Марис спустилась с дерева, когда люди ушли, подошла к мертвому жестырнаку. Слезы покатились из ее глаз и, обхватив когтистыми руками свою косматую голову, она, раскачиваясь, завыла так, как выли, оплакивая отцов, дочери-жестырнаки.
Насыпав холм из речного песка над могилой, Марис долго сидела, печально вздыхая, но вдруг прислушалась к ветру, к далекой сорочьей трескотне, решительно встала и побежала на северо-восток, к прямому, как стрела, степному горизонту.
Горько, страшно и одиноко было на сердце Умай которую везли в открытой перианской шестиколеске со связанными руками как пленницу и военную добычу. Со всей округи стекались пери, чтобы посмотреть на рабыню, из-за которой вышел спор. А еще…
Состязание! Это слово расправило плечи.
Состязание! Воздух вокруг стал густым и игристым.
Состязание! Молодые колдуны стекались к каравану, пытаясь сквозь толпу разглядеть пленницу.
Джанга, недовольный слишком большим числом соперников, пытался спорить, но, почувствовав у горла десяток ножей, смирился и смотрел на вновь прибывающих исподлобья. А пери, забыв холодность и чопорность, спорили до хрипоты о цене девушки в далеких южных городах, о стоимости золотых волос, о правилах состязания.
Из-за шума никто не услышал, о чем кричал однокрылый ворон, почему так надрывал голос, пытаясь спуститься с высокого холма. Все дальше от черной птицы уходила толпа пери, мимо каменного истукана к Синим горам. В вечернем закате блеснули последний раз золотом волосы Умай, на долину упали сумерки, и наступила тишина.