– Я не такой человек, – наконец ответил он.
Даша поддела его:
– Тогда почему же ты берешься командовать?
Но тут ему уже не пришлось искать ответа:
– Чтобы показать тебе. Дать почувствовать.
– Что именно? – Даша насторожилась.
Ей показалось, что дыхание (она так и не догадалась – чье) участилось.
– Да ты ведь уже чувствуешь это… Прислушайся к себе. Всё – в тебе.
Она улыбнулась: «Вот дурачок! Придумал новую игру…» Но в тот же миг огонь перед ней сгустился и завертелся колесом. Оно было одновременно огромным, как зев самой Вселенной, готовой поглотить без остатка, и таким маленьким, что проскользнуть, не обжегшись, было невозможно.
Даша вдруг поняла, что обязана прыгнуть в это кольцо. Это еще не свершенное действие было неотвратимо, и Даша точно знала, что ей не отвертеться, но всё топталась на месте, не решаясь оттолкнуться от высокой тумбы. Для этого нужно было всего лишь напрячься всем сильным, мускулистым телом, раскрашенным рыжими и черными полосами, а у нее от ужаса слабели лапы. Огненный круг властно манил ее, обещая мгновенную гибель, но она подозревала, что смерть окажется вовсе не такой легкой. И поблизости даже не было прохладной воды, которую она так любила, живя на воле.
Во всем истомившемся теле ожили воспоминания о текучих струях, что жмутся к шкуре, лаская и взбадривая. Она готова была проводить у реки долгие часы и плавать, загребая широкими лапами, и жадно лакать, погружая в воду только кончик шершавого языка. А выйдя на сушу, встряхнуться всем телом, распахнув над собой водяной веер, и на миг залюбоваться, как радостно солнце вспыхивает в каждой капле.
Но здесь водоема не было и не могло быть, ведь голубой цвет неуместен в царстве огня. Красный круг арены, как при цепной реакции, раскололся на множество бегущих друг за другом оранжевых кружков. Вновь со страхом взглянув в самый центр одного из них, она с изумлением увидела саму себя – неуклюже корчившуюся на тумбе и рычавшую от ужаса. И сама же себе она кричала какое-то нелепое слово «Ап!», в котором заключалось столько холодного безразличия, что казалось, это передергивают затвором прямо у нее над ухом. Даже огонь бледнел, поглощая этот звук, и становился желтым.
– Что это? – жалобно воскликнула она.
И голос невидимого Данила тотчас пояснил:
– Оранжевая полоса переходит в желтую так незаметно. Сегодня командуешь ты, завтра – тобой. Желания повелевать и покоряться на самом деле неразрывны, как сросшиеся близнецы. Самый жестокий хозяин – вчерашний раб, это история уже не раз доказала.
Даша нетерпеливо перебила:
– Как это все происходит? Ты знаешь? Объясни же мне, почему я это вижу?
На этот раз голос прозвучал задумчиво:
– Наверное, такие ассоциации родились у тебя, когда ты решила, что я пытаюсь диктовать тебе условия. Это все заключено в тебе, понимаешь?
– Нет. Это слишком сложно для меня, господин Фрейд.
– Господин Фрейд утверждал, что разум человека подобен айсбергу: над поверхностью – лишь седьмая его часть.
– Почему именно седьмая?
Его смех разнесся веселой октавой:
– Наверное, виден лишь один из цветов радуги.
– И какой же? Я не помню порядка…
– Ну, как же! – воскликнул Данил с упреком. – Разве ты не учила в детстве: «Каждый охотник желает знать…»
Даша опередила его:
– Фиолетовый!
– Это уровень философских идей, – важно пояснил он.
Без сожаления рассмеявшись, она махнула рукой, продолжая глазами отыскивать его в пустоте:
– О, до него мне уж точно не добраться! От философии меня тянет в сон. В институте я еле-еле на троечку натянула… Данил, я не могу так разговаривать! Я должна тебя видеть.
– А кто тебе мешает? Представь меня.
Попытавшись сосредоточиться, Даша стянула всю свою фантазию в одну точку, и получилась остренькая блестящая пирамидка. Не слишком большая, но с ярким носиком грифеля на конце. Словно волшебный карандаш, сказку о котором Даша читала в детстве (вот только название начисто забылось!), пирамидка живо заплясала внутри одного из охваченных пламенем кругов, и между обжигающими языками стали прорисовываться черты Данила.
– Почему ты рыжий? – взвизгнула Даша от смеха.
– Здесь все рыжие, – невозмутимо ответил он. – Ты, думаешь, какая?
– Тоже рыжая? – не поверила она.
– Вылитый апельсин! Нет, скорее маленькая новогодняя мандаринка…
– Ничего себе, нашел маленькую! Ненамного я и меньше тебя. И совсем даже не круглая.
Он вдруг тихо спросил:
– Тебе тоже хочется казаться больше того, что ты есть на самом деле? Все вы такие… Взрослые. Они думают, будто дети не знают, что такое настоящий страх! И как ненавидишь того, кто заставляет пройти через этот страх… Ты тоже водила своего сына в цирк! Давай же прыгай сквозь огонь, как делали тигры, чтобы оправдать ваши затраты на билет! Ты же хотела меня? Так иди ко мне.
Отсветы пламени жутковато подергивались на его лице, искажая злобными гримасами. Даша завороженно слушала и глядела на это лицо и вдруг поняла: «Да ведь он только играет во взрослого! И это не очень-то хорошо у него получается…»
– Данил, взрослый человек не значит – жестокий, – мягко произнесла она, сделав шаг к пламени.
– Да?! – с обидой выкрикнул он. – А кого он жалеет, твой взрослый человек? Он все время кого-то убивает! Сжигает, взрывает… Нет ни одного существа в мире, которое не пострадало бы от него. Ну, приведи мне пример!
– Я жалею тебя, – сказала Даша и протянула руку. – Иди ко мне, мой хороший… Только не через огонь…
…Всё тело у него покрылось испариной, будто внутри Данила полыхал огненный шар. Или он сам был этим сгустком пламени, а телесная оболочка только создавалась Дашиным воображением, потому что так ей было привычнее. Вся постель под ними раскалилась, и Даше то и дело казалось, что сейчас они высекут из простыни целый сноп искр. Она не смогла уловить, в какой именно момент вернулась в эту самую постель и покидала ли ее вообще… Но если – нет, откуда же взялся этот бьющийся в висках вопль: «Нет, нет! Оставайся таким…»?
А потом он вдруг спросил:
– Ты споешь мне про Барбоса?
Дашу так обожгло, будто она все же шагнула в этот огненный круг: «Так он просто перепутал меня с Ксенией?! Вот почему он был таким… Это ее он любил сейчас…»
– Не спою! – От обиды ее голос прозвучал резко. – Не знаю я этой песни! Я уже говорила.
Но Данил ничуть не огорчился:
– Тогда я тебе спою.
И затянул хрипло и неверно:
– Век не стрижен пес Барбос…
«А если и так, – затихнув и уткнувшись в его влажное плечо, успокоенно думала Даша. – Что у меня – большой выбор? Мальчик он или мужчина – какая разница? И со мной он в этот момент или с Ксенией? Удовольствие-то он мне доставляет. Ни с кем еще мне не было так хорошо… Может, как раз оттого, что не поймешь – мальчик он или мужчина?»
– А мне понравилось так делать, – оборвав песню, заявил он. – Немножко страшно было, но все равно… Я еще никогда так не делал.
«Да уж! – усмехнулась она про себя. – И не сосчитать, сколько раз ты это делал».
– Теперь мы будем это делать каждую ночь, – пообещала Даша и блаженно улыбнулась в темноту.
– А почему только ночью?
– А ты и днем хочешь? Да, ты, наверное, смог бы… Но днем Сережка увидит.
Его голос тут же сошел на шепот:
– Это секрет?
– О да! Это страшная тайна. Наша с тобой. Смотри, не проболтайся ему. И вообще никому.
Данил внезапно опечалился:
– А кому еще? У меня больше нет друзей.
– Кроме Сережки?
– Кроме тебя. Сережка не дружит со мной. Он сказал, что я – странный.
Чтобы придать ему хоть немного уверенности в себе, Даша безапелляционно заявила:
– Все великие люди казались странными.
Быстро повернув голову и едва не свалив подушку, Данил с восторгом спросил:
– А я – великий человек?
– Не знаю, – смешалась она. – Вполне может быть… Обычно это понимают, когда человек уже уходит.
– Куда уходит?
– Туда… Куда ушла Ксеня. Помнишь?
– Я помню Ксеню, – подтвердил он.
Не справившись с ревнивым любопытством, Даша спросила:
– Ты ее очень любил?
И прижалась к нему поплотнее, надеясь вытеснить последние сохранившиеся в его теле воспоминания о сестре. Он уже не был таким горячим, даже испарина успела высохнуть, а Даше хотелось, чтоб он таким и оставался.
– Мы все время ссорились, – неожиданно ответил он.
– С Ксеней? Господи, почему?
– Я не помню, – без сожаления сказал Данил. – Наверное, она тоже хотела, чтобы я стал другим.
Даша торопливо заверила:
– Я этого не хочу.
– Не хочешь? Ты же хотела!
– А теперь не хочу. Потому что… Ты мне очень нравишься таким. У меня таких, как ты, еще не было.
Он повернулся на бок и долго, печально смотрел ей в глаза. Не выдержав этого, Даша со вкусом чмокнула его в губы, но Данил чуть отодвинулся и угрюмо спросил:
– А куда ты дела тех, которые у тебя были?
– Куда дела? Ну… Как тебе сказать… Они приходили и уходили. Не бойся, я никого не выбросила в сугроб, как старую елку. Все они живы и здоровы.
– Ты… – он вдруг запнулся, и Даша на расстоянии почувствовала, как погорячела его щека. – Ты делала с ними это? Ну, как мы сейчас…
«Детям врать нехорошо! – приструнил ее внутренний голос. – Давай исповедуйся».
Прибегнув к тактике компромисса, которая часто выручала ее в разговорах с сыном, Даша сказала:
– Ты делаешь это лучше всех!
– Да?! – Он так обрадовался, что Даше стало стыдно, хотя она и не поняла – за что?
– Да, мой хороший.
– Почему ты называешь меня «мой хороший»?
Она сжала его мягкие щеки, и рот, как у младенца, раскрылся «клювиком».
– Потому что ты – мой. И ты – хороший. И очень мне нравишься. Ты, наверное, спать хочешь? Ложись поудобнее, я немножко поглажу тебя, ты успокоишься и уснешь. Я спою тебе свою колыбельную. Может, ты и ее запомнишь…
Послушно поерзав, Данил сунул под подушку согнутую руку, закрыл глаза и улыбнулся.
«Мой хороший, – повторила Даша уже про себя и с благоговением провела рукой по его выцветшим волосам. – Вот это да… Купила себе порося и влюбилась в него…»
Утром Даша металась по квартире, на ходу застегивая джинсы и отдавая распоряжения:
– Из дома не выходите, там тридцать один градус. Обед в холодильнике, Сережка знает. Не забудьте выключить плиту. Ну, может, я заскочу… У меня сегодня несколько съемок. Даня, ты долго будешь копаться? Давай за стол, я уже опаздываю. Мы проспали все мыслимые сроки… Ах ты, мой хороший. – Настигнутая ночным видением, она остановилась на миг и прижала к животу голову Данила, который, сидя на полу, старательно натягивал носок.
Засветившийся благодарностью взгляд метнулся вверх, но Даша уже помчалась дальше.
– Мальчики, за стол! – донесся из кухни ее свирепый окрик, и Данил покорно поднялся.
Выбравшийся из спальни Сережка, подтянув светлые трусики, неодобрительно оглядел его, но ничего не сказал. Он вообще редко обращался к Данилу первым.
– Доброе утро, – несмело проговорил старший ему в спину.
Что-то буркнув в ответ, Сережка прошлепал в ванную и оттуда заорал:
– Мам, я потом поем! Там мультики начинаются.
«Он не хочет даже есть со мной вместе…» – Данил с трудом справился с исказившимся обидой ртом. Прошмыгнув мимо ванной, он бросился к Даше и умоляюще зашептал:
– А можно, я с тобой? Я не буду мешать! Я сумку понесу. Что мне тут делать без тебя? Сережка со мной даже не разговаривает.
– Вот два обалдуя, – вздохнула Даша и, поморщившись, отхлебнула горячий кофе. – Ну ладно, пошли. Только замерзнешь ведь.
– Я не замерзну, вот увидишь! – обрадованно зачастил он. – Я ведь вчера не замерз, а ты тоже говорила: тридцать один градус.
Она сурово приказала:
– Съешь вот этот бутерброд и выпей чай, пока не остыл. Сейчас найду тебе теплую рубашку под свитер. Только, может, рукава будут коротковаты… А ты их не застегивай! Да не глотай же ты такими кусками, подавишься! Я не уйду без тебя…
Забравшись на табурет, она достала с антресолей большой чемодан с оставшимися от отца вещами. Даша точно помнила, что здесь хранится: спортивный костюм, который она приберегала для Сережки, протершийся под мышками шерстяной свитерок (отец всегда надевал его, когда они отправлялись в лыжный поход), выцветший шарф… Он носил свои вещи годами и покупал что-то новое только в крайних случаях, поэтому Даша так хорошо знала каждую. Но сейчас она искала рубашку. Кто-то подарил ее отцу и не угадал с размером – она оказалась великовата, а Данилу должна была прийтись впору.
– Чьё это? – промычал он, дожевывая бутерброд.
Даша оглянулась через плечо и подала ему рубашку:
– Не глаженая, но под свитером незаметно. Главное, чтоб тепло было, а она фланелевая… Это папины вещи. Ты помнишь своего папу?
Перестав жевать, он озадаченно уставился на нее.
– Папу? – повторил Данил почти по слогам.
– Ну, папу! Папу! – беспомощно повторяла она, не представляя, как объяснить значение этого простого слова. – У ребенка бывают мама и папа. Мама – это женщина, а папа… О господи, это же и младенец знает!
– Я не знаю, – печально сознался он и задумчиво повторил: – Папа…
«Да ты уже сам в дедушки годишься!» – насмешливо подумала Даша и спохватилась:
– Всё-всё, пора! Побежали.
Она опять заставила его завязать уши на шапке, ничуть не заботясь о том, как станет выглядеть этот взрослый мужчина. Еще десять лет назад Даша усвоила, что ребенку должно быть тепло, и хоть никогда не кутала сына, как многие сибиряки, но следила, чтоб он ничего себе не отморозил. Сама Даша всю зиму проходила в вязаной шапочке, но твердо знала, что не заболеет только потому, что не могла себе этого позволить. Появление в их доме Данила ничего не изменило. Полагаться ей по-прежнему не на кого.
Первая съемка была назначена в детском саду. Когда Даша узнала, что снимать придется Праздник Нептуна, то не на шутку удивилась:
– А почему в начале февраля?
– А почему бы и нет? – резонно возразили ей. – В бассейне же тепло. А летом ребятишек разбирают, не с кем будет и праздновать…
«Счастливые, бассейн у них», – позавидовала Даша. Своего сына она водила в обычный детский сад, настолько маленький и старый, что там даже спальни не были предусмотрены. На время сончаса дети вытаскивали из кладовой раскладушки. Но Даша была довольна и этим. Главное, что садик находился почти рядом с домом и не приходилось возить ребенка к черту на кулички, как делал в свое время ее отец.
Удержав Данила на крыльце детского сада, она ласково попросила:
– Мой хороший, ты там, пожалуйста, ничего не трогай. Ну, игрушки, мячики…
– Думаешь, я совсем дурак? – обиделся он.
– Нет, конечно! Я…
– Я же знаю, что это чужое.
Уже раскрыв рот, чтобы расхохотаться, Даша ткнулась лицом в задубевшую на морозе овчину и простонала:
– Вот-вот… Слушай, какой ты у меня!
Она прижалась губами к его щеке, которая оказалась совсем ледяной. Очнувшись, Даша торопливо затолкала Данила в теплый коридор. Лицо у него было красное, но несчастным и замерзшим он не выглядел. Задрав подбородок, Данил распутал завязки и стянул шапку. Затем аккуратно сложил в нее рукавицы и вопросительно взглянул на Дашу: довольна ли? Она одобрительно кивнула и сказала, что здесь придется еще и разуться.
– У тебя носки не дырявые? – запоздало забеспокоилась она, однако Данил и сам этого не помнил.
Когда он снял сапоги, они с облегчением убедились, что все в порядке. «Надо купить ему еще хоть пару, а то я эти скоро точно до дыр простираю», – озабоченно подумала Даша и потянула его за руку:
– Пойдем к заведующей.
Ладонь у него оказалась как замороженная – холодной и твердой. На всякий случай Даша ее потискала:
– Всё нормально? Все пальцы чувствуешь?
– Все. – Он громко засмеялся. – Ни один не убежал.