– Вы так всерьез заинтересовались химией?
На его губах опять появилась улыбка, но все еще она была не такой лучезарной, как на экзамене.
– Да… То есть, нет… То есть… я не знаю… Просто я не все поняла, вот и спрашиваю…
Лекция Иващенко в тот день была последней у Майиной группы, а потому преподаватель и студентка смогли позволить себе вместе выйти из аудитории. Майина подруга Ольга Макеева какое-то время шла за ними, надеясь, что их пара вот-вот распадется, но не тут-то было. Константин Эдуардович и Майя вместе прошли довольно путаными коридорами старого здания к выходу с этажа, спустились по лестнице и разошлись в разные стороны только в гардеробе. Ольга тут же подлетела к Майе и спросила:
– Слушай, Маха, а чего нашему доценту от тебя было надо?
Странно порозовевшая Майя нездешним голосом ответила:
– Так… Мы говорили о химии… Константин Эдуардович обещал мне дать дополнительную литературу…
– По химии? – изумилась Макеева. – Зачем? Это же не наш предмет! Уже на втором курсе мы и думать забудем про иващенские грамм-моли и валентности!
– Ну… зато это расширит мой кругозор…
На это заявление Ольга даже не нашлась, что сказать. Она стояла возле Майи, раскрыв рот и не вытаскивая из кармана номерок. Этим Майя и воспользовалась. Она быстро вдела руки в рукава короткой дубленки, отороченной искусственным мехом с длинными фиолетовыми прядями, кое-как нахлобучила на голову такую же фиолетовую вязаную шапочку и сказала:
– Ты, Оля, извини… Мне надо побыстрей… Меня ждут… – и оставила ошарашенную подругу в гардеробе.
На улице ее действительно поджидал Константин Эдуардович. Он делал вид, что вовсе никого не ждет, а рассматривает для своих преподавательских нужд учебные пособия, которые продавались в киоске возле института, но Майя знала, что он все-таки именно ждет. Ее. У студентки Романовой сладко замерло сердце. Она сама не очень понимала, почему вдруг так неожиданно и так сильно увлеклась химией. Даже в мыслях она никак не оформляла своего отношения к Иващенко, что было вполне объяснимо. Кто она и кто он? Первокурсница и доцент! Как говорят в рекламных слоганах – почувствуйте разницу! Майя разницу чувствовала очень хорошо, и потому старалась думать больше о редком учебнике химии, который ей обещал Константин Эдуардович, нежели о нем самом.
– Я живу совсем рядом с институтом, – сказал ей Иващенко, когда Майя подошла к киоску и невидящими глазами тоже уставилась на брошюры, сборники задач и самого разного рода другие учебные материалы. – Это очень удобно. Особенно утром.
– Удобно, – эхом отозвалась Майя. – Утром, да… – и еще добавила, чтобы он не принял ее за совсем уж слабоумную косноязычную особу: – А мне приходится ездить на троллейбусе. Целых восемь остановок…
– Далековато… На окраине живете?
– Да… На улице Летчика Симоняна.
– И сколько же времени ехать до института?
– Минут двадцать, двадцать пять…
На этом разговор иссяк. Преподаватель и студентка пошли вдоль здания института рядом, и Майя судорожно пыталась придумать какую-нибудь тему, которая была бы интересна взрослому мужчине, серьезному преподавателю, химику. Ничего умного в голову не приходило. Неумного тоже. В голове был полный вакуум, торичеллева пустота…
– А вы, Романова, в какой школе учились? – неожиданно спросил Иващенко.
Майя ответила, и разговор потек почти непринужденно, поскольку оказалось, что Константин Эдуардович уже давно отметил высокий уровень знаний студентов, которые приходили в институт из этой школы. Майя взахлеб принялась рассказывать преподавателю о своей классной руководительнице Ираиде Степановне и о дружном классе, который составил костяк их институтской группы. Иващенко задавал вопросы, что называется, по теме, и девушка почти совсем раскрепостилась. Преподаватель казался ей уже чуть ли не ровесником.
Дом, в котором жил химик, действительно расположился недалеко от института, в соседнем квартале. Это было старое здание в стиле сталинского ампира: с колоннами возле каждого подъезда и с лепными украшениями по фризу, выполненными в виде пшеничных снопов, увитых лентами. Майя, которая жила в обычном кирпичном доме без особых украшений, чуть не задохнулась от восторга. Конечно, доцент Политехнического института и должен жить не абы в каком, а в особенном доме. Вон, в стенах лестницы какие интересные ниши, а ступеньки сделаны из какого-то красивого дымчато-серого камня с темными прожилками.
– Это что, мрамор? – с восхищением спросила Майя.
– Нет, это гранит, но, согласен, очень красивого оттенка, – отозвался Константин Эдуардович. – В нашем доме семьи живут уже давно, почти нет приезжих жильцов, и потому так чисто. Бережем свою красоту.
– Здорово… А в этих нишах раньше что-нибудь стояло? Какие-нибудь статуи?
– Я уже ничего интересного не застал, но говорят, что раньше, до войны, в каждой нише стояла каменная ваза.
– А где же они теперь?
– Дом подвергся сильному разрушению от снарядов. Его восстанавливали. На вазы, скорее всего, решили не тратиться.
– Жа-а-а-аль… – протянула Майя.
– Конечно, жаль… – согласился Константин Эдуардович.
Квартира, которая находилась за внушительными, деревянными двухстворчатыми дверями тоже поразила Майю. Во-первых, своими размерами. Прихожая, которая открылась перед девушкой, была величиной с ее комнату. Бордюр под потолком был лепной, как и фриз на фасаде здания, и представлял собой переплетающиеся виноградные ветки с гроздьями ягод. Когда преподаватель провел Майю в комнату, у нее от восхищения самым вульгарным образом открылся рот. Она впервые видела камин. Не декоративный, не электрический, а самый настоящий. Она подошла к нему поближе и погладила руками его обрамление.
– А уж это точно мрамор… – уже без вопроса в голосе заявила Майя.
– Да, это точно мрамор, – согласился Иващенко. Майя почувствовала, что он улыбается и обернулась, чтобы успеть поймать ту самую улыбку. Ей это удалось. Константин Эдуардович смотрел на нее с самой широкой улыбкой на лице. Ямочки на щеках проявились в полной мере.
– И что, он работает, ваш камин? – опять задала вопрос Майя.
– Думаю, что можно его привести в порядок, и он заработает? – Иващенко продолжал по-доброму улыбаться.
– И что же вы не приведете?
– Дело в том, что эта квартира первоначально была очень большой, шестикомнатной. В ней во времена Сталина проживал какой-то большой партийный начальник, а потом ее разделили на несколько квартир меньшего размера и что-то повредили в дымоходе. Еще моя бабушка много раз просила деда кого-нибудь нанять, чтобы исправить, но у него до этого так руки и не дошли. Очень занятый был человек. А моих родителей камин вообще не интересовал. Ну а мне тоже как-то не до этого было… Единственное, что я удосужился сделать, так это восстановить разрушившуюся пилястру, а то было некрасиво…
– Пиастру? – переспросила Майя.
Иващенко раскатисто рассмеялся и ответил:
– Нет! Пиастры – это испанские серебряные монеты. Они, похоже, уже вышли из обращения в Испании. А раньше их, вроде бы, очень любили пираты! А пилястры… Это вот эти… как бы… полуколонны… Посмотрите, Майя!
Константин Эдуардович подошел к камину и показал на обрамляющие его мраморные выступы из стены.
– Вот эта, правая пилястра, почти совсем выкрошилась почему-то. Пришлось здорово потратиться, чтобы восстановить. Трудно было мастера по мрамору найти, да и сам материал не из дешевых.
Майя уважительно осмотрела восстановленную пилястру, потом показала на черно-белую фотографию, которая стояла на каминной полке. На ней была изображена красивая женщина с гривой пушистых волос и проникновенными светлыми глазами.
– Это ваша мама? – спросила она.
– Нет, это моя бабушка, – ответил Иващенко.
– Красивая…
– Да, она была необыкновенно красивой женщиной, но не очень счастливой… Впрочем, это дела только нашей семьи. Я сейчас найду для вас учебник…
Константин Эдуардович подошел к огромному книжному шкафу, открыл стеклянную дверцу, украшенную золотистыми завитками, и стал искать нужную книгу. Несколько уязвленная и разочарованная, Майя осторожно опустилась на краешек кресла возле камина. Она-то уже почувствовала себя допущенной к жизни преподавателя, такой же особенной и необыкновенной, как лепнина на потолке и настоящий камин, отделанный мрамором, а ее как-то уж очень жестоко поставили на место: пришла за учебником, так его и жди, нечего лезть туда, к чему далеко не всех допускают.
Иващенко наконец нашел нужный учебник. Он был очень толстым, в потрепанной обложке и листами почти коричневого от старости цвета. Любовно огладив его ладонью, Константин Эдуардович повернулся к Майе и проговорил:
– Вот. Это то самое пособие. По нему, представьте, учился еще мой дед, а я… – Преподаватель перевел глаза от учебника на девушку, сжавшуюся в кресле, и осекся. Он подошел к ней поближе и спросил: – Что такое? Что с вами случилось? Почему… потухли глаза?
Лучше бы он не задавал ей таких вопросов. Лучше бы просто дал учебник и назвал срок, к которому его надо было вернуть. Тогда все, наверно, обошлось бы. Майя попользовалась бы этим пособием, сдала бы на отлично химию в летнюю сессию, а на втором курсе вообще выбросила бы из головы доцента Иващенко, которому нечего было у них преподавать. Но он задал свои вопросы. Они были сказаны таким участливым голосом и сопровождались таким сочувствующим взглядом, что Майя вдруг неожиданно для себя разрыдалась.
– Да что же это такое? Что произошло? Что случилось? – повторял и повторял преподаватель, отложив учебник и присев перед девушкой на корточки. – Я что-то сделал не так? Я сказал что-то не то?
Майя не могла бы объяснить, почему плачет, поскольку глупо плакать от того, что полузнакомый человек не захотел поговорить с ней о своей бабушке. Он и так много для нее сделал: привел в красивый дом, рассказал про пилястры и нашел редкий учебник, а ей, получается, этого мало. Ну почему ей этого мало?
Иващенко очень легко коснулся ее руки и сказал:
– Ну, вот что… Давайте-ка попьем чаю! Горячего! У меня, знаете ли, есть ватрушка! Да! Вчера купил, но так и не попробовал. Забыл про нее, представляете! А сейчас вспомнил! Вы попьете чаю с ватрушкой, и вам сразу станет легче, вот увидите! – И он, оставив все еще плачущую девушку в комнате, вышел за дверь.
Первым желанием Майи было просто убежать от своего позора без всякого учебника. Потом ей стало стыдно. Она ведь сама на этот несчастный учебник напросилась, а теперь хочет сбежать. А как потом, после побега, ходить на лекции Иващенко? Как сдавать ему экзамен? Студентка Романова изо всех сил пыталась вообразить, как Константин Эдуардович в отместку за дурное поведение станет заваливать ее на экзамене, но у нее ничего не получалось. Картинки не было. Ее ведь на самом деле беспокоил вовсе не экзамен. А что ее беспокоило? Неужели все-таки сам Иващенко? Но это же ужасно! Потому что совершенно безнадежно…
Она уже не плакала, когда в комнату снова вошел преподаватель.
– Вам уже лучше! – обрадовался он и опять улыбнулся ей всеми своими чудесными ямочками на щеках. – Замечательно! А когда вы попьете чаю, вообще забудете про свои неприятности! Пойдемте-ка скорей!
Майя не могла не подчиниться.
Кухня Константина Эдуардовича была заставлена старинной мебелью, подобную которой девушка раньше видела только на картинках в журналах или в Интернете. Ей опять захотелось горько-горько расплакаться, но она все же заставила себя сдержаться. Чай уже был разлит в изящные чашки дымчато-розового цвета, по форме напоминающие венчики цветов. Рядом стоящая сахарница походила на собирающийся раскрыться бутон. Нарезанная на аппетитные куски румяная ватрушка лежала на блюде такого же необычного розового цвета. Его край был ажурен и тоже украшен крошечными бордовыми розочками, как чашки и сахарница. Даже чайная ложечка, которая лежала на блюдце Майиной чашки, была необыкновенной, судя по всему, серебряной, с витой, богато декорированной ручкой. Девушка на взяла ее в руки и не могла не сказать:
– Очень красивая… Я таких никогда не видела… У вас прямо-таки музейный сервиз! Такой удивительно розовый!
– Это тоже от бабушки с дедом осталось. Сервиз не окрашен в розовый цвет, а сделан из чешской глины. Она вот такого удивительного цвета. Даже на сколах этот фарфор нежно-розовый. Деду подарили… Давно… Я студентом тоже был в Чехии. Привез колокольчик. Будто специально сделанный к этому сервизу. Посмотрите! – И Константин Эдуардович достал с буфетной полки розовый фарфоровый колокольчик, украшенный такими же розочками, как и сервиз.
– Да! Прямо точь-в точь! – восхитилась Майя. Она покачала колокольчиком, и он издал тонкий мелодичный звон.
– Но это современная работа. Просто выполнена с фирменным рисунком фарфорового завода.
Майя завороженно глядела на колокольчик, осторожно поглаживая его пальцами.
– Вы ешьте! – спохватился Константин Эдуардович, достал из шкафчика еще и тарелочки, такие же розовые, как и все на столе, куда положил куски ватрушке себе и Майе. – Не стесняйтесь! Мне кажется, должно быть вкусно. – И он первым откусил от пирога приличный кусок, прожевал и показал девушке вытянутый вверх большой палец.
Студенка Романова нашла в себе силы улыбнуться и тоже откусить ватрушки. Она действительно оказалась вкусной.
Пока они пили чай, Константин Эдуардович рассказывал Майе, как сам учился в институте, вспомнил даже несколько забавных историй из своей студенческой жизни, и девушка успокоилась, и даже начала улыбаться и смеяться в тех местах его рассказа, где он явно на ее смех рассчитывал. После чая Иващенко принес в кухню учебник, и Майя поняла, что пора уходить. Ей очень хотелось посидеть еще, послушать его голос и полюбоваться теми самыми ямочками, которые то и дело образовывались на его щеках, но она понимала, что у нее нет никаких прав на то, чтобы задерживаться в его доме.
Выйдя из дома химика на проспект Независимости, Майя очень медленно пошла на остановку троллейбуса, прижимая к груди драгоценный учебник. Ей не хотелось класть его в сумку, потому что он был частью жизни ее преподавателя, дверь в которую приоткрылась для нее на некоторое время и тут же захлопнулась. Но как же ей теперь жить?
На лекциях по химии с того самого дня, когда побывала в гостях у Константина Эдуардовича, Майя чувствовала себя неуютно. Нет, Иващенко не сделался с ней суров или неприветлив, но ей казалось, что он сожалеет о том, что слишком близко допустил ее до себя. А девушка сожалела, что их чаепитие в кухне никогда больше не повторится, ведь учебник всегда можно отдать Иващенко прямо в институте. С другой стороны, Константин Эдуардович мог бы и ей принести книгу в институт, а он почему-то пригласил домой. Голова студентки Романовой пухла от бесконечных вопросов, касающихся доцента-химика, которые один за другим возникали в ее голове, и от многочисленных ответов на них. Выбрать из них единственно правильный она никак не могла.
Майя замкнулась в себе и перестала проводить время с ребятами из группы. Их интересы теперь казались ей примитивными, а щербатые кружки и стаканы, в которые в общаге обычно разливали чай и вино, не шли ни в какое сравнение с изящными кружками фамильного сервиза Иващенко из чешского розового фарфора. Подружка Ольга все поняла правильно.
– Маха, неужели ты умудрилась втрескаться в этого Иващенко? – однажды спросила она.
– Я не знаю… – убитым голосом отозвалась Майя.
– Тут и знать нечего! Все давно обо всем догадались! Но я тебя абсолютно не понимаю. Он же… ну… абсолютно никакой!
– Ты просто действительно не понимаешь…
– Честно говоря, и понимать не хочу! Вот, например, Глеб Измайлов, меня все время о тебе спрашивает! Все наши девчонки просто не знают, как ему понравится, а он, похоже, на тебя запал.
– Ну и что? Как запал, так и отпадет.
– То есть, я могу ему это прямо так и сказать? – осторожно спросила Ольга. – Прямо таким вот текстом?
– Да каким хочешь.
– Ну гляди… Только потом не говори, что я увела у тебя парня.
– Ольга! Я у тебя умоляю! Не мели ерунды! Мне нет никакого дела до Глеба!
Глеб Измайлов действительно был видным парнем, высоким, стройным и гибким, как барс. В отличие от большинства парней, он носил длинные волосы, свободно рассыпающиеся по плечам. Они красиво обрамляли его худощавое, нервное лицо с яркими карими глазами и изящно выписанными губами. Именно Измайлова Майя сразу выхватила из толпы, когда пришла в Политех сдавать первый вступительный экзамен. Ей даже показалось, что и он именно тогда тоже отметил ее взглядом. Когда Глеб оказался в их группе, Майя обрадовалась. Измайлов, правда, не спешил оказывать ей особые знаки внимания, но девушка догадывалась, что это всего лишь вопрос времени. Возможно, они даже начали бы встречаться после совместно проведенных на лыжной базе зимних каникул, где Измайлов уже явно отличал ее от всех, если бы не доцент Иващенко. Почему-то живописный Глеб не мог составить конкуренцию преподавателю, который совсем не был ярким мужчиной.