– Еще небольшие деньги мы можем выделить за уборку мусора с городских улиц, – говорил мэр с теми, кто еще оставался. – Подавайте заявления в мэрию, и мы назначим участки для уборки. Эта работа будет оплачиваться. Это работа для вас. Подумайте!
– Мусор этот, – разочарованно выдохнул мужчина в плаще. – Кому это надо…
– Нам надо, всем нам, – уверял мэр. – Жить в чистом месте приятнее. Да и крыс не будет на улицах.
Люди кивали головами и поспешно расходились, будто боясь, как бы мэр не придумал еще, чем бы их занять. Мэр и охранник остались на площади одни. Господин Пьер провожал взглядом людей, словно ждал, что кто-нибудь еще вернется и согласится взяться за работу, но все разошлись. Площадь опустела.
– Никто ничего не хочет, – уверенно сказал охранник.
– Эх, да что там, – огорченно махнул рукой господин Пьер и направился к мэрии.
На крыльце, кутаясь в платок, топталась помощница мэра – Эльза. Она чутко следила за ходом беседы и была готова в любой момент позвать охрану, которая тоже была уже наготове. Сильная и статная Эльза и сама не задумываясь, бросилась бы на выручку господину Пьеру и собственными неслабыми руками поколотила бы пару-тройку горлопаев.
– Ничего страшного, Эльза, – сказал мэр, проходя мимо нее к двери, – мы просто пообщались с нашим населением.
Мэр выглядел расстроенным, и это не укрылось от внимания его помощницы.
– Господин мэр, вам сделать чай? – предложила она немного погодя, входя к нему в кабинет.
– Да, пожалуй. Спасибо. Может, и вы мне составите компанию?
Эльза с улыбкой кивнула.
– Думаете, они придут снова? – осторожно спросила она мэра за чаем.
– Конечно, придут, – вздохнул мэр. – Ну а, с другой-то стороны, куда им еще идти? К кому? В городе нет другой власти, кроме нас. Что ж, будем договариваться.
– Да как же, с ними договоришься, – усмехнулась Эльза. – Знаю я этих горлопаев. Среди таких и живу.
– Обижают?
– Да постоянно. Хорошо у меня муж такой представительный, в общем поддаст, мало не покажется, так и не суются, так только шипят в спину.
– Понимаю, неприятно.
– Да я уж привыкла. Они ведь, что думают, что мы тут припеваючи живем.
– Ну знаете, по сути, так оно и есть, если сравнивать, так сказать, с общей массой.
– Ну да. Они так и говорят, вот у тебя есть работа, а у нас нет. Поэтому я для них враг.
– Да, работа – это больная тема. Я их понимаю. Нет, серьезно, Эльза. Вы ходите на работу, вам платят какие-никакие деньги, вы можете покупать себе какую-то еду или одежду, а они нет. И я бы завидовал и сердился на вас.
– Ну, скажете тоже, – недоверчиво подняла белесую бровь Эльза.
– Точно, я вам говорю. Когда у тебя нет, а у кого-то есть, сложно относиться к этому с пониманием. Просто мы – люди, и в нашей природе много есть чего, и хорошего, и скверного, жестокого. Смотря в каких условиях ты живешь.
Мэр нередко задерживался в своем кабинете допоздна. На этой должности его преследовали бумажные дела, разные отчеты, докладные, планы развития этого захудалого местечка. Он иногда спрашивал сам себя: можно ли тут вообще что-то развить, если повсюду разруха и упадок. И как что-то развивать, если работать, засучив рукава, желающих немного? Он мучился этими вопросами, потому что ему хотелось попытаться обустроить этот городишко хотя бы немного. Но городишко всеми силами сопротивлялся энтузиазму мэра, который, надо сказать, тоже уже пошел на спад.
Он прокручивал в голове сегодняшний разговор у мэрии, как он предлагал людям заниматься фермерством и уборкой мусора (предлагал уже не первый десяток раз) и он поймал себя на мысли, что он делал это механически, по привычке, сам не веря в то, что он говорит. А если он и сам не верит в свои слова, то с чего другим верить ему. Эта мысль удивила его. Так, может, только он один и виноват в этой стагнации? Потому что он не убедителен, не умеет увлечь, зажечь, повести за собой. Почему он на своем собственном опыте не показывает другим пример? Надо встать, выйти из кабинета, отправиться на одну из этих страшных, заваленных мусором улиц и начать разгребать. Лопата за лопатой и зловонные отходы окажутся в кузове грузовика. А это значит, что маленький клочок земли очистится, вздохнет, зазеленеет. Глядишь, за ним потянутся и другие. И станет чище, уютнее, свободнее.
Господин Пьер допускал возможность того, что этот его поступок мог бы дать толчок к переменам в настроениях и укладе жизни людей. Но что-то внутри него сопротивлялось этой дикой мысли идти работать мусорщиком, что-то твердило: свой мусор ты убираешь сам, а не бросаешь его рядом с мэрией, ты убираешь сам в своей квартире, заботишься об облике мэрии, социальных учреждений и городской площади, так почему же именно тебе надо идти и убирать за всеми этими людьми, которые никак не уяснят для себя, что жить в грязи могут только свиньи. Разве нет у них сил и времени озаботиться наведением порядка у своих домов? Разве для этого нужен большой ум или чей-то пример?
– Но ты ведь мэр, Пьер, ты здесь главный, ты должен показать всем пример. Покажи пример.
Ему въявь послышался голос Мэри, и он испуганно бросил взгляд в кресло, стоящее в темном углу его кабинета. Ему казалось, что сейчас он увидит ее, сидящую в кресле, небрежно забросив ногу на ногу, увидит ее насмешливую улыбку. Холодный пот прошиб его, до того реальным был возникший перед его мысленным взором образ жены. Но в кресле никого не было. Он облегченно вздохнул. Не хватало еще ему начать видеть призраков и потихоньку сходить с ума.
Господи, ну к чему все это? Зачем она опять пришла на ум и напомнила о себе? Он так старательно обходил в своих мыслях опасную тему, потому что знал, начни он копаться в этих воспоминаниях, и уже не обрести ему душевного покоя. Он думал, что похоронил, предал забвению эту женщину и свою вину перед ней, но вот она опять рядом, пусть не живая, а только воображаемая, но ведь рядом же. И это значит, что сегодня он весь вечер опять будет вспоминать о том, что он сделал тогда ей и сна уже не дождаться.
– Ты думаешь, я была виновата перед тобой, – сказала она, мерно покачивая носком туфли, – нет, мой дорогой, это ты виноват передо мной, а не я. И не надо на меня взваливать свою ответственность. Я ни в чем не виновата. Ты все придумал тогда себе.
Иногда, когда его принималась терзать совесть, он так и думал: а что, если он ошибся, и не было никакой измены, ничего не было такого, за что надо было так ее наказать. Но в памяти опять всплывали мельком донесшие странные фразы, адресованные не ему. Но кому? Этого он не знал. Он не поймал ее на месте преступления. Если не считать разобранной и смятой постели, в которой он нашел ее посреди дня, вернувшись домой за сменой белья.
В тот день неожиданно он должен был по делам уехать из города. И он отправился домой, чтобы взять белье, туалетные принадлежности и предупредить Мэри, что он будет отсутствовать пару дней. Подходя к дому, он увидел идущего навстречу высокого мужчину с довольной физиономией, он шел, мурлыча себе под нос какую-то песенку. Ну чисто кот, объевшийся сметаны. Он вспомнил, как отчего-то больно сжалось его сердце при виде этого беспечного, явно довольного своей жизнью человека. Что за глупости, подумал он тогда? Кто этот человек и какое отношение он имеет к нему, Пьеру? Этого он не знал, но ту боль он помнит до сих пор. Потом он часто вспоминал эту встречу, и какой-то внутренний голос подсказывал ему, что этот человек имеет некое отношение к Мэри, что эта встреча и, главное, его реакция не были случайными. Спустя несколько минут он явственно почувствовал, что этот довольный мужчина только что вышел из его спальни, и он потерял контроль над собой.
Он открыл дверь своим ключом и неслышно вошел в дом. Пересек холл, надеясь увидеть Мэри в кухне или в гостиной, но ее не было. Тогда он поднялся на второй этаж. Дверь в спальню была открыта. Он осторожно подошел и заглянул в комнату. Мэри лежала почти голая в разобранной постели и грызла яблоко. Он мог бы поклясться, что на ее лице было то же выражение, что и на лице незнакомца. Это выражение сладострастия и только что испытанного сексуального удовлетворения. Он понял все. И тогда он шагнул на порог.
В первый момент она испугалась, но потом взяла себя в руки. Она увидела его лицо и поняла, что надо быть естественной и непринужденной, чтобы попытаться все скрыть.
– А ты что так рано? – спросила она, сделав невинные глаза.
Он не ответил, только подошел ближе к постели.
– А я вот решила прилечь, знаешь, у меня что-то так страшно разболелась голова.
Он, не говоря ни слова, сорвал с нее покрывало. Простыня под ним была вся смятая. Кровь бросилась ему в голову.
– Я вижу, тебе очень не здоровилось, – мрачно сказал он. – У тебя был припадок или лихорадка? А? Что тебя так возило по этой постели? Или кто?
Он угрожающе навис над нею. Одна его рука упиралась в спинку кровати, другая лежала рядом с ней на смятой постели. Мэри испуганно сжалась.
– Ты что, Пьер… Ты что, я была одна. Клянусь тебе. Клянусь!
– Так, значит, ты принимаешь здесь мужчин, пока я работаю? И много их у тебя? Одного я только что встретил на улице. Это был он? Он только что вышел из моей спальни, ведь так? Говори!
Он вырвал из ее руки яблоко, которое она судорожно сжимала, и швырнул его об стену. Мимолетное касание ее руки привело его в бешенство. Мысль о том, что эта рука только что ласкала здесь другого мужчину, была невыносимой. Горькая обида и отчаяние захлестнули его. Он сжал зубы, ему захотелось ей сделать во сто крат больнее того, что он испытывал сейчас сам. Он схватил ее за руки и принялся трясти ее, как куклу.
– Пьер!.. Пьер!.. Я не виновата!..
И тогда он руками впился ей в горло. Он давил его так, насколько хватало ярости и сил. Она отбивалась, хрипела, раздирала ногтями его лицо, но он не придавал этому значения: одно лишь желание рассчитаться с нею полностью завладело им. Он не знал, хотел ли он ее убить или только заставить страдать, он ничего не помнил и не видел кроме этой смятой постели и ее полуголого тела в ней.
Она затихла и он понял, что она мертва. Тогда он отпустил ее и вышел из комнаты.
– Так вы застали вашу жену с другим мужчиной? – спросил его худой, заросший щетиной инспектор после того, как его дом наполнился полицией.
Он покачал головой.
– Ну тогда с чего вы взяли, что была измена?
– В этой комнате многое указывает на это, – устало ответил он.
Тогда он еще не знал, сколько раз ему придется отвечать на этот вопрос.
– Что, например? – поинтересовался инспектор.
– Что? – растерянно спросил Пьер, вытаскивая из кармана пальто сигареты. – Смятая постель, ее вид. Она была практически голая.
– Этого мало. Может, вашей жене не здоровилось и она прилегла. Ну а голая, так и что с того. У вас хорошее отопление. Вот если бы вы застали ее с другим мужчиной…
– Я встретил его на улице, – сказал он после недолгого раздумья.
Инспектор удивился.
– Мужчину? Вы с ним знакомы?
– Нет.
– Ваша жена с ним знакома?
– Возможно. Я почти уверен в этом.
– Как вы это поняли? Вы увидели у него какую-то вещь вашей жены?
– Нет.
– Тогда как? – инспектор терял терпение.
– Я это почувствовал.
– Ну, это… слишком неопределенно.
Инспектор помолчал, рассматривая смятую постель. Тело Мэри уже увезли к тому времени.
– И еще один вопрос. У вас были разногласия с вашей женой?
– Нет, – ответил Пьер.
Инспектор только скривился в усмешке.
Жалел ли он о том, что сделал? Об этом его спрашивали на суде, да и сам он себя спрашивал об этом в разное время. Нет, скорее, он не жалел. Он понимал, что не мог бы поступить иначе в той ситуации. Ее измену он простить бы не смог. Она была для него больше, чем жена, она была частью его самого, и он всегда считал, что ей он может доверять. Никогда он не ставил под сомнение ее верность и честность с ним. Это было само собой разумеющимися вещами, как воздух и вода, о которых даже особенно-то и не задумываешься, они есть, без них нельзя, и это непреложная истина. Поэтому ее измена, а она была для него, практически, доказанным фактом, была несовместима с жизнью. С ее жизнью. Он не смог бы просто так выйти из спальни, узнав о таком, в их случае это было невозможно.
Однако суд не признал факта измены и лишил его смягчающих обстоятельств. Ни на теле Мэри, ни в нем не нашли следов недавнего присутствия мужчины. Это могло означать, что он обвинял ее зря. И это было главным мучением для его совести. Получалось, что своей совести он не мог сказать: молчи, она подлая изменница! Совесть говорила на это: нет доказательств, может, она и не виновата, по крайней мере, ты не знаешь этого наверняка, ты не застал соперника в своей постели, а раз так, то это только твои домыслы.
После этого он оказался в Долгово. И здесь он будет жить теперь до тех пор, пока не получит открытку. Если получит.
Господин Пьер тяжело вздохнул и поднялся из-за стола. Он ослабил галстук, расстегнул ворот рубашки и открыл окно. Ему не хватало воздуха. За окном стояла темнота, только фонарь освещал часть площади. Он решил выкурить сигарету и вернулся к столу за ней. И в это время раздался страшный грохот. Огромный камень с улицы ударился об стену и упал на пол. Мэр замер от неожиданности. Он растерянно созерцал эту странную картину. Грязный булыжник на полу его кабинета выглядел устрашающе. Он ждал, что будут и другие. Но стояла тишина. И тогда он погасил лампу и осторожно закрыл окно. Этот вечер ему предстояло провести в тревоге и размышлениях отнюдь не о своей печальной истории. Теперь он понимал, что недовольство толпы может принимать разные формы.
5
Хмурые Ада и Лиза молча сидели за столом. Утреннее солнце едва пробивалось сквозь единственное мутное оконце, скупо освещая темную комнату с разбросанными ломаными игрушками и старым тряпьем. Лиза неохотно ковыряла вилкой вареную капусту. Ада с раздражением смотрела на дочь, которая своим упрямством то и дело выводила ее из себя. Каждый новый день был похож на предыдущий и начинался он одинаково: с плача Лизы и криков Ады, пытавшейся поднять дочь с постели.
– Я не пойду… Я не хочу, – хныкала Лиза, натягивая на себя одеяло.
– Не хочет она! – кричала Ада. – А что ты есть будешь? Кто тебя кормить станет? Думаешь, ты самая умная? Не пойдет она… Вставай сейчас же! Кому я сказала? Ты слышишь меня?
Но Лиза всё ныла и ныла. Ада потеряла терпение и накинулась на дочь. Не помня себя от бешенства, она с силой схватила дочь за руки, стараясь стащить с постели, и тут ее пронзил взгляд Лизы, полный беспомощности и страха. Она отпустила ее и направилась к выходу.
– Чтобы сейчас же была за столом, – бросила она дочери, не оборачиваясь.
Сейчас, сидя вместе за одним столом, мать и дочь украдкой бросали друг на друга испытывающие взгляды. Ада старалась определить настроение дочери и понять, будет ли продолжение бунта, Лиза – насколько агрессивно настроена мать.
– Сегодня мы пойдем к мэрии, – примирительно сказала Ада.
– Оттуда гонит охрана, – отозвалась Лиза.
– Однако это лучшее место. Там всегда подают. Ну ладно, ешь.
– У тебя есть яблочко?
Ада нерешительно посмотрела на дочь, раздумывая, стоит ли так баловать Лизу, но потом вспоминала свою вспышку ярости и решила дать лакомство, чтобы примириться с малышкой. Лиза, хотя и была девочкой всего лишь шести лет от роду, она могла и заупрямиться, как ослик, и тогда ее невозможно было сдвинуть с места. Только, если убить. Ада это знала и иногда держала свою ярость в узде. Но не сегодня. Вот и приходится теперь платить.
Лизино лицо просияло, когда мать принесла ей из кухни яблоко. Оно было сморщенное и зеленое, но она с восторгом откусила кусочек и крепко зажмурилась от терпкого с кислинкой сока.
– Мама, не кричи больше на меня.
Кровь бросилась в лицо Ады и она замерла от неожиданности.
– Я всегда буду вставать с постели, когда ты попросишь. Ты только попроси. Ладно?
– Ладно, – выдавила из себя Ада.
Они молчали, пока Лиза ела свое яблоко.
– Ну, идем одеваться, – сказала Ада и протянула руку дочери. Та взглянула на мать и крепко ухватилась за ее руку.