Александр Олейников
Дом № 12
© Издательство «Aegitas», 2018
Синопсис
Данный роман начинает свое изложение с того, что сам автор обращается предисловием к читателю и предупреждает его о достоверности написанного, затрагивая вкратце все последующие свои переживания. Затем он кратко описывает свою жизнь, как жил в семье крепостных, как наконец встретил своего настоящего родственника и узнал правду своего происхождения. Как плутовство зарождалось в нем с юных лет и как он вскоре обманывает своего родственника относительно брака, после чего, получив капитал, он тайно покидает уездный город и отправляется в Петербург. Там он начинает разгульную жизнь и знакомится со многими повесами, в следствии чего и сам становится таким же. Вскоре у него кончаются средства и на оставшиеся деньги он открывает свое коммерческое дело, начав производство бус, после чего становится капиталистом и приобретает вес в свете. У него появляются коллеги по работе, которые поставляют ему нужные товары для работы, с которыми он также часто проводит время у них в гостях, и которые также рассказывают ему историю о таинственном доме, где ранее находилась самая известная курильня опия, волшебного опия, которого никогда еще не видывал свет. Но, так как в связи с посещением той курильни люди начали пропадать безвести и находиться утопленными в реке, народ начал роптать и вскоре эту курильню прикрыли. Но через какое-то время она снова открывается в тайном месте, известном мало кому, и что тут же снова начинают пропадать люди и появляться трупы в реке. Главного героя, авантюриста по натуре, возбуждает эта история и он отправляется на поиски курильни. Нашедши ее, он знакомится с главным ее управителем Тенетниковым и пробует первый раз в своей жизни опий, после курения которого попадает в потусторонний мир, где с ним происходят странные и разные вещи, имеющие некоторые последствия на его реальную жизнь. Он до самого конца не понимал, спит ли он или действительно видит умерших. Он попадает на Олимп к мифическим богам, устраивает битвы в подземных пещерах с расой насекомых, посещает покои древних цариц, например Клеопатры, уничтожает ведьм, посещает девять кругов ада, гробницы древнего Египта, кладбище, становится участником событий Махабхараты. Единственный способ покинуть потусторонний мир, это умереть в нем, испытывая реальную боль и страдания. Но главным образом его беспокоит тайна возникновения утопленников, которая вскоре раскрывается перед ним. Управитель этой курильни сам убивает потребителей опия и с сбрасывает трупы в реку, поскольку эти потребители во главе с одним из них, Арсюшкиным, попавши в потусторонний мир, начинают по его словам посещать запретные места этого мира и досаждать ему своими нарушениями. Он наконец сманивает на свою сторону главного героя, после чего тот всякий раз, к своему нежеланию, помогает ему сбрасывать трупы в воду, а также принимать различные меры по борьбе с Арсюшкиным. Арсюшкин же в свой черед также сманивает на свою сторону главного героя, и заставляет его принимать участие во всех мероприятиях, связанных с противостоянием Тенетникову. Главной же теперь задачей для него становится поиск трех особых скрижалей, которые должны привести его и команду Арсюшкина к местопребыванию их предводителя, который только он способен уничтожить Тенетникова, а главный герой же тем временем намерен занять место управителя курильни. Так он метается между ними как между молотом и наковальней, покамест наконец не сделал свой окончательный выбор, что привело его почти в самое печальное положение. Он чуть не погибает настоящей смертью и чудом остается жив.
Вступление
Обстоятельства и весьма таинственные последствия моих злокозненных авантюр вынуждают меня описать их вам в виде подробного изложения, и даже обязывают сделать признание в не столь достойном своём поведении, чем, впрочем, и смогу донесть до ваших сердец всю эксцентричность и лютость моих испытаний.
Но прошу вас заметить, что всякое слово и действие, сказанное и исполненное мною лично, могущее разжечь в вас тайную ко мне неприязнь и предвзятость, как например к подлому наговорщику, и даже самая суть, имеющая место быть неосновательной и укорённой несообразностью, которая может быть воспринятой вами как наивною фикцией, скрашенной плутовством, никак не могут быть претензионными, поскольку и самая бытность исходных событий, несмотря на абсурдность, все же является достоверной и подлинной во всех своих составляющих. Хочу также заметить вам, что в наличии имеются явственные факты и сведения, относящиеся к изложению описания странного дома, то есть его посетителей, бытность останков утопленных, разговоры и слухи, беседы с моими партнерами, а также прежнее и нынешнее положения курильни. Вместе с тем я готов присягнуть и поклясться на святом в чистоте своих намерений и поступков, а именно в таких, что я никак не хотел и не хочу скомпрометировать и опорочить тех, кто хотя бы и косвенно упомянут в данной записке, ровно как и свершить по ним коварный навет; я никоим образом не пытался исказить увиденное и услышанное себе на руку, приврать и вместе с тем преступить закон, не смотря уже и на свое общественное положение; наконец, я никак не хотел осквернить память об покойном моем компаньоне, сыгравшего немалую роль в этом таинственном деле, и погибшего также при весьма загадочных обстоятельствах. Семья же его, будучи находящаяся в глубоком трауре, надеюсь, не станет брать в толк мой естественный интерес в донесении такого пассажа всему Петербургу, ибо и по сей день я никак не могу внять смысл всего со мною произошедшего. Был ли я действительно в мире мертвых или же помешался мой рассудок? Мог ли я и впрямь видеть в живых человека, уж успевшего отойти в мир иной?
Таким образом, сделав кое-какие замечания и поставив нужные мне акценты, перейду с этим самым к изложению самой истории, начав, впрочем, с небольшого рассказа об самом себе.
Глава первая. Плут
Родился я в глухом и убогом сельце Слободкино, расположенном неподалеку от города N, Николаевского уезда, Самарской губернии, в одна тысяча восемьсот пятьдесят первом году, но самая же моя сознательная жизнь началась уже только в пятьдесят восьмом. Существование мое не сулило мне никакого дальнейшего благоденствия, поскольку родился я в семье крепостных, и был никем иным как сыном кузнеца Теремьева да его жены коровницы, кои являлись людьми помещика Винокурова, кавалера и отставного полковника кирасирского полка его величества. Нас было пять человек детей и к девяти годам я уже мог явственно ощущать и видеть всю суть моей никчемной жизни и земной должности, то есть мог отчетливо различать наш бедный, ничтожный холопий слой от слоя дворянского, и внимать своим сердцем всю суть печальной своей участи.
Но вдруг, как-то раз к нашему барину, одной глубокой и темною ночью, явился бог знает откуда экипаж весьма странного вида: это был дормез с посеревшими досками, обтянутый кожею и с загрязненными окнами. Всюду были расставлены ящики и коробки, перинка, горшки, валики и лукошки, ружья и чего там только не было. Экипаж остановился(а тогда я вел осла ночью и видел все совершенно) пред крыльцом Винокурова и в тот же миг на него сошел гражданин в какой-то рванине из серого сукна, с картузом в руках, с маленьким саком, большого роста и почтенных лет, то есть походка его и поседевшие волосы, освещаемые свечей в руке сторожа, говорили мне ясно об столь его многолетнем возрасте. Гражданин поспешно вошел внутрь вместе со сторожем и более уже не не выходил оттуда до самого следующего дня.
По утру Винокуров послал за мною нарочного, который, придя к нашему дому и увидев меня на улице подле окон, тут же велел мне явиться к барину с целью дознаться от меня некоторых подробностей. Так, с кое-каким волнением в сердце, я побежал к господскому дому, где почти чуть не столкнулся с тем самым приезжим гражданином. Одет он был теперь же в темно-зеленого цвета военный длиннополый сюртук, шитый из шалона, в панталонах и стареньких сапогах. Лицо его было по-военному угрюмо, без каких либо признаков живости, но отдавало весьма познавательной умственностью. При виде меня оно как бы осветилось, то есть на миг в нем будто просквозило счастье, но в другую минуту он поспешил скрыться, а человек, бывший с ним, помог ему взобраться на экипаж, после чего они удалились в сторону города.
Придя к барину я узнал, что Артемий Павлович, то есть сам он, распорядился отдать меня на воспитание гувернеру, что теперь же я будто должен распрощаться со своей семьей и жить в его доме на особом положении; тут же француз Дидье, бывший воспитателем двух сыновей Винокурова, отвел меня в мою комнату и в тот же самый день жизнь моя переменилась окончательно.
Так на пятнадцатом году выучился я русской грамоте, окончил школу и был весьма сносным и толковым подростком в делах хозяйственного правления; я хорошо выражался и по-французски, читал военные повести и был так сказать на хорошем счету у Артемия Павловича. Впрочем, признаюсь, что я с лихвой понабрался от такой жизни удали и прыти, да и барской спеси, да так, что уж к концу второго года и думать забыл об своей семье. Однако ж всему есть конец, а потому случился он и тут, и вот по какому поводу.
Как-то раз, спустя уж как целых пять лет, вновь явился тот самый гражданин, прибывший ночью, но только на этот раз в рессорной бричке и одетый во фрак хорошего покроя. Прошедшие годы не обогатили его здоровье и силу, но он, однако ж, держал себя на сей раз поживей и проворней. Он оставил своего человека снаружи и отправился вовнутрь дома, где Артемий Павлович встретил его с весьма радушным усердием, и куда через четверть часа велели явиться и мне. Удивленный, я тут же вошел в кабинет и застал двух стариков в разговоре об военных их достижениях.
– Вот, посмотри, посмотри ж какой славный малый из него вырос. – Сказал Артемий Павлович, торжественно указывая на меня и обращаясь к своему собеседнику.
Тут-то мне и внесли ясность всего сказанного, так, что я был потрясен неожиданной новостью до самого своего основания. Оказалось, что предо мною сидел не просто хмурый и чопорный офицер и чуждый сердцу старик, а мой самый родной дядюшка. Немало интересного вытекло из моей с ним беседы и пролило свет на презренное мое рождение. Человека же этого звали Федором Николаевичем и было ему пятьдесят девять лет от роду; сам же он был некогда гвардейским капитаном и довольно часто воевал то с турками в двадцать восьмом на Балканах, то с поляками в тридцатом во время холерных бунтов, а то и вовсе командовал в пятьдесят пятом на Дунайском театре военных действий пехотой; воевал он также супротив коалиции и в Черноморье. Словом он был закоренелым и опытным ветераном, несмотря на всю свою дряхлость. Родной же брат его, то есть мой отец, был намного младше чем сам он, и также воевал на Северном Кавказе, где позднее и сложил свою голову. Надобно заметить, что за исключением меня, практически весь мой род, что я узнал уже потом, состоял из одних военных офицеров и бравых, задорных вояк, что даже мой собственный прадед, чье существование мне и в мысли не приходило, воевал даже со шведами еще в восемнадцатом веке. Быть офицером и почетным гражданином было написано на роду у всех наших мужей, но, ровно настолько, насколько это было неотъемлемым, настолько же и трагичным в последствии, ибо никому из моих предков, за исключением моего дядюшки, не удавалось умереть своей смертью, и, так как все они почти до одного сложили головы на поле брани, то, осмыслив их горькую, но славную участь, я решительно отказался поступать в полк и нарушил тем самым традицию своего рода.
Относительно же самого Артемия Павловича могу сказать то, что он был старинным знакомым моего дядюшки, который не раз спасал ему жизнь. В следствии же этого он во век был обязан счастьем и взаимною помощью Федору Николаевичу, от чего и теперь, уж спустя столько лет, исполнил всю его просьбу в высшей степени рачительно и идеально, то есть именно ту, что заключалась в моей судьбе и последующей жизни. Объясню же теперь и это.
Когда отец мой, зачав меня, оставил мою матушку и отбыл на службу, то почти через год с небольшим умерла от продолжительной болезни и сама моя матушка, успев оставить меня на попечении у одной из своих близких и верных приятельниц. Приятельница же эта, получив известие об смерти моего батюшки, никак более не могла справиться и решить: что ей нужно было делать дальше. Разумно здесь было то, что она оставила маленького меня на свое воспитание и перебралась позднее в глухую периферию, в город N, где также скоропостижно отправилась на тот свет от тифа. Оставшись на руках у одной из ее крепостных фавориток, я попал каким-то нечаянным случаем под покровительство одного из тамошних помещиков, и уже потом, немного позднее, под видом какого-то расчета перешел во владение помещику Винокурову, кой по стечению судьбы, имел поместье именно в одном из тамошних селений.
Вскоре без какого-либо особого разбирательства я был причислен к семье Теремьева, где суждено было прожить мне до самого десятилетнего возраста, почитая их своими истинными родителями и тяготея также от несладкой жизни, хотя и привыкши к ней.
Ничего этого ни Винокуров, ни мой дядюшка не знали совершенно, тем более что последнему было не весьма надобным доискиваться судьбы семьи своего покойного брата, об которой он также ничего не знал. Впрочем, стоило бы объяснить вам его столь странный вид, в каком и как он прибыл к своему сослуживцу впервые, после ухода в отставку. Дело в том, что дядюшка мой, как и свойственно всех удалым офицерам, страшно кутил и играл всю свою службу, что в конце концов привело его в не весьма надежное состояние. После выхода в отставку у него не осталось ни единой копейки и даже старинные его приятели позабыли об нем как о чуме, и что даже много долгов было прощено ему по мягкости и снисходительности. Крайнее его положение доходило уже до того, что он начал продавать свои последние вещи, некогда им приобретенные, за такой грош, что даже было стыдно.
Но тут вдруг явилось счастье, и вот какое.
Матушка моя, будучи еще живой, но уже при смерти, успела таки отписать кое-какое письмецо одному благодетельному князьку, с целью позаботиться об моем воспитании и передать меня на попечение Федору Николаевичу, если тот окажется еще живым и в здравом рассудке. Письмецо это, по-видимому, было затеряно и так и не попало в руки к моему дядюшке, но удивительно здесь то, что сам он встретил того же самого князя, который тут же осведомился у него об моем здравом расположении. То есть как бы и сам Федор Николаевич был давно уже моим покровителем.
После сих некоторых разъяснений он, конечно же, был изумлен об случившемся и поспешил скорейшим образом разыскать меня или узнать наконец мою судьбу. Однако ж счастье тут было вот в чем: он понял вдруг, что в городе N есть же теперь земля, оставшаяся бесхозной по смерти своего младшего брата и всей его семьи, и что теперь, будучи нуждающимся в средствах, он мог взять себе такой подарок на руку. Вскоре он решительно выехал в город для ее приобретения.
Там он кое-как узнал потом посредством компетентных лиц и об самом моем существовании. То есть он всюду навел справки и дознался даже место моего пребывания, что очень его поразило, и в ту же минуту тем самым поздним вечером мой старенький дядюшка выехал со двора во Слободкино, к своему старинному приятелю. Приехав на ущербном дормезе уж самою ночью, попросил Винокурова самым убедительнейшим образом воспитать меня как собственное чадо и дать мне надлежащее образование для подготовки к военному училищу, поскольку тот еще не успел оправиться от своего нищенства, и, когда он наконец встанет на ноги, то тут же и заберет меня обратно домой, на что последний согласился немедленно и почел это даже за священнейший долг. Он же тем временем отправился продавать именьице, после чего разделался и с долгом и с местом жительства. По прошествии пяти лет он уж стоял в городе основательно, имел кое-какой доход и даже хороших и выгодных знакомых. А хотя имение было разорено окончательно и даже не осталось ни единой души, то все же продал хорошие участки земли раздельно, примыкающим к этой земле другим помещикам, очень выгодно, а оставшийся дом заложил в ломбард. И теперь уже, имея твердую почву под ногами и остепенившийся свой старый рассудок, он прибыл вот в таком положении, чтобы наконец забрать меня жить в свой собственный дом.