– Хочешь знать, почему я это делаю? – спросил Джек Мормо, но Роб не дал ему продолжить.
– Не хочешь?.. – Мормо не успел договорить. Пуля вырвала ему височную кость. Джек Мормо пошатнулся, попытался поднять руку. – Что у меня с головой? – осел на колени и опрокинулся на спину.
– Нет, – сказал Роб.
«Смог бы я так же ударить Бетти?»
Роб издалека услышал плач. Кричала девчонка. Роб подошел сзади, его никто не видел, но и он не мог разобрать ничего по ту сторону спин, плеч, склоненных голов. Он втянул их запах, пот смешался с густой бензиновой вонью, так пахнут не люди – озверевшие машины. Он ничуть не жалел девчонку. Добыча принадлежит охотнику. Но есть приказ майора – выживших согнать в барак, поэтому Роб выстрелил поверх голов, а когда все присели, принялся прокладывать себе путь пинками, а кое-где и ударами рукояти. Порядок и правила, вот что делает этот сброд подобием людей.
С холма поселение напоминало старинный замок, только вместо башни торчала труба перегонного завода, а крепость заменяли проржавленные баки.
Вольный отряд послали проверить слухи о тайной заправочной станции, снабжавшей байкеров горючкой, и вот они нашли. Им тоже пригодились бы бочки с бензином. А тех оставалось не меньше дюжины, если не соврал местный. На его месте Роб не стал бы врать, если бы ему сняли скальп и кожу на руках. Местному, считай, повезло: когда увидели трубу завода, тут же пустили пулю в лоб.
Всю ночь шел дождь. Отряд вышел к заводу, все по уши вымазались в грязи пополам с бензином. Кожу ело. Повозки с лошадьми пришлось бросить за холмом.
Они окружили поселение редкой цепью. Единственным их преимуществом было пять утра. Солнце еще дрыхло за горизонтом, а они, невыспавшиеся и голодные, уже пришли творить злые дела.
Дольше всех сопротивлялась охрана завода. Судя по всему, у них там стоял пулемет. На охрану пришлось истратить последние осколочные гранаты. Там что-то вспыхивало и громыхало, потом удалось подорвать что-то значительное, труба накренилась и рухнула вдоль центральной улочки, чудом не зацепив цистерны с бензином. Завод им был ни к чему. Они пришли за топливом.
Робу до этой возни не было дела. Он аккуратно взял свои дома, тех, кто сопротивлялся, расстрелял, прочих связал и согнал в общую кучу. Потом пошел ставить палатку, пока к нему не прибежали от босса и не попросили разогнать беспредел. Роб прошелся по городу, утихомиривая буйных и напоминая о правилах Вольного Отряда.
Теперь вот эта девчонка.
Роб взял ее за плечо, она почти ничего не весила, мышь, а не девчонка, и почему-то отвел к себе в палатку, а не в барак. Ему показалось, так будет лучше.
Роб всегда ставил большую армейскую палатку. Жить в захваченных домах, среди свежих пятен крови и чужих разбросанных вещей ему претило. Роба уважали и боялись. В конце концов, он один прошел Тропой Мертвых и привез донесение во время битвы на Пяти Холмах. Облезлый пес войны, все дела. Никто не лез к нему. У каждого – свои странности.
– Как тебя зовут? – Роб сел подальше, всем видом показывая, что не тронет и пальцем, хотя стоило промыть и перевязать ее ссадины – одна скверно выглядела, – но не сейчас, всё потом. Девочка забилась в угол, прижала кулаки к груди и не выпускала Роба взглядом. Она напоминала паучка, который задирает лапы, стараясь выглядеть выше и более грозно. Девочка и не думала сдаваться.
– Пе… ти, – пробурчала она в колени. Роб бросил ей одеяло, но она даже не пошевельнулась.
– Петра?
– Бетти.
– Хочешь есть, Бетти? Может, воды? – Он протянул ей флягу. Бетти смотрела на него в упор, не моргая. Роб поежился.
– Ты убил мою маму?
Роб возился с мешком, доставая консервы и миски, ему потребовалась почти минута, чтобы найтись с ответом.
– Может, и я.
– Хорошо. – Девочка опустила руки, дотянулась до одеяла и укуталась им.
– Что ж хорошего?
– Ты не злой, значит, она не мучилась.
Они замолчали. Роб вытащил горелку, раздвинул ножки и водрузил сверху банку без этикетки. «Пусть нам повезет, – загадал Роб, – если там мясо или хотя бы каша, все обойдется». Но что все, не смог бы сказать даже он сам. Из пробитых в жести отверстий донесся запах тушеных бобов. Верные друзья рейнджера. Роб скривился. Все пойдет, как всегда.
Бобы подгорели, но пахли на славу.
Ели молча.
По тому, как перекатывались жилки у нее на шее, Роб понял, что девочка очень голодна.
– Чем занималась твоя мама? – попытался нащупать тему беседы Роб.
– Тем же, чем и все, – скривилась Бетти, – когда не копалась на свалке, давала приезжим.
– К вам часто приезжали? – Идиотский вопрос, к поселению подходили три накатанные дороги, это потом они растворялись в пустыне… Если здесь перегоняли нефть на бензин, то сюда наведывались пыльные банды, рокеры и прочая колесная шушера.
– Бывало. – Бетти так откровенно посмотрела на вторую банку, что Роб молча водрузил ее на горелку. Он ждал привычного бобового запаха, но консерва его удивила. «Каша, черт побери!» – Он чуть не расхохотался. Хорошо забытый вкус исправил настроение. Даже Бетти понемногу оттаяла.
К ночи стало зябко, тонкие стены палатки едва хранили тепло, но еда их согрела. Снаружи лениво перекликались часовые. Бетти начала засыпать, да и сам Роб чувствовал, как слипаются веки.
Полог палатки отдернулся, внутрь просунулась голова майора. Роба словно ударило током. Тревога острая, ледяная, разлилась в воздухе.
– А, вот ты где! – Они были на короткой ноге. Роб знал, майор прочит его в преемники. Это чертовски много значило. В вольных отрядах часто сменялось руководство, в конце концов они были на войне. Но именно этот босс ему нравился.
– Теплая у вас тут атмосферка. – Майор пробежал взглядом по комнатке, отметил горелку, миски, вскрытые банки. Вернулся к Бетти, уставился на нее в упор. Та немедленно проснулась и зыркала из своего одеяла.
Роб молча подобрал ложку и принялся вычищать ее о полу куртки.
– Славный приз, – негромко сказал майор, разглядывая Бетти, – поделишься?
Сердце стукнуло и замерло.
– Ну, я сегодня не по этой части. – Роб попробовал отболтаться. – А разве не надо отвести ее в барак?
– До утра терпит. Так я ее заберу? – Майор никогда не отличался страстью к захваченным девицам, но эта чем-то здорово его зацепила. Он не сводил с нее глаз. Бетти вмиг окрысилась и вновь стала похожа на паучка, агрессивно задравшего лапки. Нужно было что-то сказать, как-то уберечь ребенка от поганой участи. Но банка с бобами, почерневшая, распоротая, напомнила о себе. Ты ничего не исправишь. Каша, что же ты?! Но вторая банка укатилась куда-то. Бросила его одного. Роб проглотил невысказанные слова, и они комом застряли в горле. Майор и Бетти с одинаковым вопросом смотрели на него.
Роб пожал плечами.
– Вот и славно. – Майор хлопнул его по плечу и подошел к Бетти. Роб видел, что он не знает, как к ней подступиться. Но тот не стал миндальничать, схватил одной рукой за запястье, другой за волосы и поволок из палатки. Роб услышал, как она сопит, упирается, что-то треснуло, майор чертыхнулся, и тут Бетти закричала. Комок в горле выпустил когти. Роб глотнул воздуха. Скажи уже что-нибудь! Останови его.
Роб зажмурился, стиснул зубы и попытался отвлечься от отчаянного детского крика.
– Помогите! – отчаянно голосила она. – Спасите! Спаси меня! Спаси!
Она звала его, но Роб не успел сказать, как его зовут. Он вскочил на ноги, перевернул горелку, пнул проклятую банку. Рука вырвала «кольт» из кобуры, и тут он резко осадил себя. Ты что творишь?! Это твой босс, твой брат, прошел с тобой от Великих Озер до мексиканской границы. Разве стоит маленькая дрянь того, чтобы все испортить? Кем ты станешь? Кто ты был до того, как попал в вольный отряд, а этот человек тебя заметил, сказал за тебя слово?
– Ты хочешь все испортить? – спросил Роб у раздавленной банки с бобами.
– Да, хочу, – ответил самому же себе.
Он спрятал револьвер и плеснул на руки воды из фляги. Глаза защипало, все-таки не удалось отмыть весь бензин. Комок из горла сполз в грудь и терзал его там, сердце каждым ударом надевалось на шип. Нужно было действовать осторожно.
«Пусть сделает, что хочет, – шептала осторожность, – а потом, когда уснет, заберешь девчонку и уедешь вместе с ней».
«Да на кой черт она тебе сдалась?! – бесновался здравый смысл. – Что ты станешь с ней делать?! Построишь ферму и заведешь детей?!»
«Она сама ребенок. – Эта мысль билась флагом на ветру, звала в бой, не давала отступить. – Ребенок! Нельзя обижать детей. Что, если бы это была твоя дочь? Твоя дочь Бетти. Бетти. Бетти. Бетти».
Роб скидал вещи в мешок. Палатку придется бросить. Надо будет действовать быстро, не теряя ни секунды. Кто у них лучший следопыт? Сначала нужно разобраться с ним…
Снаружи ударили выстрелы, кто-то завыл. Что за?!
– Треееееевога! – нападение? Как не вовремя. Или как раз очень вовремя?
Роб думал на ходу, закидывая на плечо патронташ, забирая полупустую флягу.
– Тревога! Тревога! Тревога! – по тому, что выстрелов больше не раздавалось, Роб понял, что стряслось нечто другое. Если бы на них напали, пальба стояла бы до небес.
– Что? – схватил он за руку пробегавшего мимо черномазого.
– Босса убили! – задыхаясь, бешено прокричал тот.
«Босса, – сперва не понял Роб. – Майор!»
Когда он подскочил к дому, который забрал себе под ночлег майор, Бетти уже выволокли из комнаты. Десяток фонарей, трепеща, разбивали лучи о двери, порог, ступени. Великан Джексон вздернул девчонку за ноги. Ее лицо распухло, глаза утонули в кровоподтеках. Изо рта несся хрип. Бетти еще дышала.
– Каааааакккхххх?! – завопила толпа.
– В горло ему воткнула, – медленно, едва ли не по слогам проговорил Джексон, он не умел быстрее. Поднял другую руку, в ней была любимая перьевая ручка майора. Великан встряхнул девчонку. Она забулькала, изо рта хлынула кровь. – Сука.
– Пустите! – рванулся вперед Роб. Он пробился сквозь толпу, встал рядом с Джексоном. Рядом с Бетти, руку протяни, вырви ее, спаси. Бегите в горы! Лучи фонарей сошлись на нем. Роб увидел, что все ждут от него команды. Разрешения. Приказа.
– Мы не должны… – Слова утонули в неистовом реве толпы. Они ненавидели его, слюнтяя. Им нужен был иной приказ. Они жаждали крови.
Людское море бесновалось и кипело. Фонари лихорадило, кто-то рвал ночное небо стволами, но никто не посмел пока спустить курок.
Слово взял Ассегай Смит, самый старый из всех, кто ходил с их Вольным Отрядом. Еще минуту стоял ор, волки выли, оплакивая своего вожака, но потом вой стих.
– Давай сначала, Роб, – мягко попросил Ассегай, и его глаза сказали Робу больше, чем он мог рассчитывать.
– Каша, – упал на колени Роб, он стоял перед Джексоном и умолял глазами: «Отпусти нас!» Рядом капало с двух рук: еще живой кровью Бетти и холодной мертвой кровью майора, но вслух Роб повторял только. – Каша, каша, каша, каша.
Толпа безмолвно ждала.
Наконец Роб замолчал, вцепился руками в брюки Джексона и так, цепляясь за них, поднялся.
– Повесьте ее.
Отвернулся и ушел в палатку.
Утро он встретил под балкой, равнодушно глядя на расцарапанные ноги, двумя тонкими ветками качавшиеся под окровавленным подолом. Солнце вставало между ними.
– Босс, – Роб оглянулся на Ассегая Смита, тот показывал за плечо на трофеи, – забираем бочки и валим?
– До полудня, чтоб и следа здесь не осталось.
– А что с заводом? – Он помедлил. – С людишками?
– Сжечь.
Роб отвернулся. Ветер раскачивал ноги.
Показалось. Не может быть, чтобы это когда-то принадлежало живому человеку. Бред.
В груди разлилась теплота.
«Бетти, малышка, ты ждешь меня дома. Милая доченька, как я соскучился».
Из огромной дыры в черепе Джека шел пар. Падая, Мормо свернулся в спираль, тугую пружину, подобрал под себя длинные суставчатые колени, и теперь неясно было, где начинаются ноги, откуда они растут и где заканчиваются у этого человеческого богомола. Рухлядь его останков вздрогнула, из груди вырвался хриплый лай, вслед ему нефтяным гейзером ударила густая черная кровь. Джек Мормо, непобедимый колдун, чудовище и палач бился в конвульсиях перед одноруким неудачником Робом Стуммфилдом. Стоило потерять все, чтобы теперь вот так торжествовать над телом поверженного врага.
Роб устал держать револьвер, пальцы разжались. «Уокер» вывалился ему под ноги, отколол кусок соли, и вслед звуку его падения стал слышен ритмичный шорох. Т-т-т. Откуда этот звук? Робу показалось, что силуэт бомбы слегка изменился. Она накренилась. Роб сделал к ней шаг. Бомба производила колоссальное впечатление. Памятник довоенной эпохи. Настоящий ржавый идол прежнего мира. Нога Роба погрузилась в соль. У него на глазах зеркало поверхности начало оплывать, таять. Роб приблизился к бомбе. Мормо шумно агонизировал на заднем плане. Правым ухом Роб прижался к бомбе, а другое зажал. Так-так-так, звучал метроном внутри, ускоряясь, так-так-так, стегал мгновения, пинал их под зад, гнал, как стадо, тк-тк-тк-тк-тк-тк-тк. Роб отпрянул. Тишина рассмеялась ему в оба уха. Мормо?!
Он повернулся.
– На твоем месте я бы бежал без оглядки, – сказал Джек.
На твоем месте я бежал бы без оглядки. Медленный, неуклюжий растяпа. Красное врозь. Забраться и содрать красное. На сем и закончим. Мычу, не приходя в сознание. Но пасусь где-то рядом. Бесит твоя хромота. Рука, уставшая держать ствол. Кровь, которую ты роняешь. Беги! – шепчу я. – Уноси ноги!
Время-время, перегрызть бы тебе горло, захлебнуться секундами.
Мама, мне жаль, прости, столько лет таскать по пустыне твой труп – чересчур. Зубами, пастью своей вцепился и не даю тебе, сука-время, взлететь. У бомбы гладкий серый бок. К такому примерзнуть бы всем собой. Не отодрать. Тиииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииии! – нудишь. – Тииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииии! А я передразню тебя, пусть, слышу, как крошишь мне ребра, вступили-таки в сговор! Сердце – предатель. Почти век ты лупишь в унисон с этой дрянью. Ты не Бог мне! Но кто же? Боже, боже, как устал я кормить тебя обрывками душ. Ни единая не приживается. Мертвые куски. Им нужен холодильник. Ящик для переноски душ. Органы же носили в ящиках. Печень. Сердце. Почему нельзя придумать такого для души? Ты нажралась бы их вдосталь. Бомба-обжора. Пузатая. Скоро треснешь. А? А?! Расколол тебя? Хочешь лопнуть? Лавиной, цунами выплеснуть наружу сотни полупереваренных душ. Детей. Распределителей. Коммивояжеров. Мутантов с телами дьявола. Предатели. Вот вы кто. Решили ударить одновременно. Когда я совсем без сил. Пора. Делайте что задумали. Но ничего. Ничего. Хрен вам. Продавец мороженого всегда так говорил. Просили у него кусочки разломанных рожков. Они так хрустели на зубах. Хрен вам! Держусь!
Пихаю взглядом его в спину, как шар в бильярде, бью со всей дури, но он рикошетит от борта, человечишка поганый, ни колес, ни воли, куртка на спине разошлась будто от моего толчка. В упор уставились зрачки от моих выстрелов. Ах, как бы я хотел их заштопать! «Ты надеешься, что он сумеет проползти хотя бы милю?!» – говорят дыры. Ударная волна выдавит все прыщи в радиусе десятка миль. Прощайте, дети. Не стоило жрать немытыми руками. Не будьте такими занудами. Я верю в этого неумеху. Я уперся ногами и держу бомбу на поводке. Сука. Сука. Да сдай же ты назад!
Но ты еле перебираешь ногами. Какой ты медленный!
Зубы трещат. Время, ты – мразь, дай мне час, я кормил тобой бомбу восемьдесят лет, стяни удавку с шеи, дай воздуха. ААААААААААААААААААААААА! Отчего так скверно пахнет сиренью?! Тииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииии! – сверлишь мне уши визгом. Я слышу! Чувствуешь, падаль, слабину. Сирень. Я вдохну тебя. Ты дашь мне еще миг силы. Ненавижу такой запах.
Его спина никак не исчезнет в дрожащем солью мареве, да что с ней, нарисована, что ли? Это холст с очагом, за которым золотой, мать его, город. Ты будешь убегать?! Иди к черту, ты стоишь только благодаря ей. Пока спина держит марку, понтуется передо мной, восстает на двух ногах против папиросных небес, идет, как самостоятельный, отдельный человек, я глушу себя извинениями.