Была в ее жизни, еще до встречи с дедушкой Ксюши, большая любовь – первая и настоящая. Тогда еще юная Аполлинария не сменила легкомысленную фамилию Ветрова на промысловую Осетрова и примеряла к своему имени сладкую Мишину фамилию. Мечтам не суждено было сбыться: как большинство первых любовей, ее сладкий сон оборвался внезапно и очень горько. А тогда, в начале шестидесятых, казалось, что это на всю жизнь. Рука Миши на плече, проникновенные стихи Рождественского, веселое кружение на катке, прогулки по заснеженным аллеям Нескучного сада и внимательный взгляд карих глаз. Таких же, как у парня в телевизоре… Может, внук? Но фамилия ведущего была не Медовников, а Горностаев, и звали его не Михаил, в честь возможного деда, а Стас.
– Есть что поесть? – В комнату скользнула Ксюша, оторвав Аполлинарию от дорогих сердцу воспоминаний. – Я ужасно проголодалась!
– Спрашиваешь! – Бабушка захлопотала у стола. – Подогреть мясо?
– Да мне и салатиков хватит.
– Шампанского?
– Нет-нет, мне же еще работать! – наотрез отказалась Ксюша.
– Рождество ведь, – вздохнула Аполлинария, наливая апельсиновый сок в хрустальные фужеры.
– Подумаешь, праздник! – отмахнулась Ксюша, набрасываясь на оливье.
– Елка уже осыпается, – грустно заметила Аполлинария, глядя на иголки на полу. – Вот и праздники заканчиваются, а ты все время дома просидела. Давай хоть завтра в кино сходим, а потом по магазинам, а? – с надеждой предложила она.
– Ба, ты же знаешь, у меня проект, мне некогда, – возразила Ксюша, подкладывая себе салат.
– Эх, Ксюшка, Ксюшка. – Аполлинария покачала головой. – Не понимаешь ты, глупенькая, своего счастья. Молодая, все дороги перед тобой открыты. Хочешь – в клуб на танцы иди, хочешь – в Париж на выходные езжай…
– А давай вместе! – внезапно предложила Ксюша.
– В клуб? – усмехнулась Аполлинария. – Для тех, кому за семьдесят?
– В Париж! – Ксюша озорно сверкнула глазами. – Вот сдам проект – и отвезу тебя. Ты ведь давно мечтаешь там побывать.
– В Париж нужно ехать с любимым. – Аполлинария шутливо щелкнула внучку по носу. – Мне уже поздно. А у тебя все шансы. Надо только меньше работать и больше смотреть по сторонам.
– Ба, ну хватит уже! – поморщилась Ксюша. – Можно подумать, ко мне Брэды Питты в дверь ломятся, а я их с лестницы спускаю: «Подите вон, Брэд, я предпочитаю брюнетов и в Париж поеду только с Киану Ривзом». Где они, нормальные мужики-то?
– Да вот хотя бы один! – Аполлинария кивнула на телеэкран, где соловьем разливался Стас Горностаев. – Брюнет, кстати!
– Скажешь тоже! – фыркнула Ксюша, задержав взгляд на красавце. – Где он и где я? Он звезда, а я – обычный дизайнер.
– Ты даже не представляешь, какая ты, Ксюша! – парировала Аполлинария. – Да если б он только тебя увидел! Может, сходим прогуляться до телецентра?..
– Ба, ну хватит уже! – резко перебила ее Ксюша. – Я уже взрослая и со своей личной жизнью уж как-нибудь сама разберусь! – Она вскочила из-за стола, не доев оливье, и выбежала из комнаты, грохнув дверью.
От резкого хлопка мигнуло электричество и упала фотография в рамке, стоявшая на полке над телевизором.
Ахнув, Аполлинария метнулась к полке и подняла рамку, проведя пальцами по стеклу. Цела, ни царапинки. С черно-белой фотографии на нее смотрела она сама – Ксюшина ровесница, молодая, красивая, смелая. В простеньком ситцевом платье в горошек, с толстой русой косой и густыми широкими бровями.
– А вы, – донесся до нее глубокий голос телеведущего, – о чем вы мечтаете?
– Вот бы мне стало опять двадцать пять! – загадала Аполлинария. – Я бы Ксюше такого жениха нашла!
Она слишком давила на Ксюшу, но лишь потому, что ей было невыносимо жаль всех тех блестящих возможностей, которых внучка добровольно себя лишает. Уж она бы сама, будучи молодой в это время, дома не сидела!
– Осторожней с желаниями. Ведь они могут исполниться! – задорно выкрикнул ведущий с глазами Миши Медовникова в телевизоре.
Аполлинария только горько улыбнулась и глотнула апельсинового сока из хрустального фужера. Когда-то давным-давно под Рождество, глядя в окно поезда, увозящего ее от Миши навсегда, она загадала желание, которое так и не сбылось. А сейчас ее желание было слишком фантастичным для того, чтобы сбыться. Как говорил Пушкин, мечтам и годам нет возврата. Молодость не возвращается, а двадцать пять лет бывает лишь раз в жизни. Свой билет она уже использовала.
Аполлинария убрала со стола, перемыла посуду, досмотрела праздничную программу. Пробила полночь, наступило Рождество. А Ксюша так и не вышла из комнаты, не зашла пожелать спокойной ночи – видно, сильно обиделась. Аполлинария подошла к комнате внучки, постояла за закрытой дверью. Тишина. Хоть бы мелодраму по телевизору посмотрела, чем сидеть за ноутбуком!
Она так и не решилась войти, вернулась к себе, расстелила постель. Уже вынула вставную челюсть и легла, но вспомнила, что забыла нанести ночной крем. Пришлось топать в ванную. Из зеркала на нее глянула старуха, все семьдесят пять лет которой отпечатались на сухой коже морщинами и пигментными пятнами, а щеки впали, сделав ее похожей на мумию. Не спасали ни новая стрижка, ни модный маникюр. Да и на омолаживающий крем надежды было мало. Но устоявшуюся привычку Аполлинария нарушать не стала, намазала лицо и вернулась к себе. Продавленный диван по-стариковски охнул под ее весом. Аполлинария попыталась представить себя двадцатипятилетней, живущей в современной Москве. Ей бы очень пошло то платье, которое она видела в витрине магазина…«Эх, где мои двадцать пять лет! – думала Аполлинария. – Уж я бы тебе, Ксюшка, показала! Уж я бы для тебя такого мужчину нашла!»
В соседней комнате Ксюша закончила дизайн-проект и устало откинулась в кресле. Осталось внести кое-какие детали, но в целом она все успела. Она надеялась, что ее проект понравится заказчице, и тогда, может быть, ей удастся заслужить восхищение Влада.
Из-за стены донесся заливистый храп бабушки. Аполлинарии снился ночной клуб. Она танцевала с Мишей Медовниковым и была счастлива. Ей снова было двадцать пять.
Глава 3
Протанцевав во сне в ночном клубе до самого утра, Аполлинария проснулась, полной сил, энергии и отличного настроения. Затаились и вечный спутник радикулит, и заклятая подружка подагра. Даже мир вокруг казался ярче и отчетливее, как будто она стала лучше видеть. Так хорошо Аполлинария не чувствовала себя уже давно. Однако сполна насладиться жизнью мешало чувство вины – зря она вчера обидела Ксюшу. Придется искупать вину любимыми внучкиными оладушками.
Она бодро соскочила с кровати и решила пожертвовать ежедневной утренней зарядкой, чтобы не тянуть с завтраком. Хотя, судя по тишине в Ксюшиной комнате, торопиться было некуда. Наверное, внучка всю ночь просидела над проектом и теперь проспит больше обычного. Значит, есть время и оладушки сготовить, и утреннюю маску наложить. Вчерашний вид в зеркале настолько поверг Аполлинарию в уныние, что сегодня она решила сделать все возможное, чтобы изгнать из отражения уродливую мумию. Убедившись, что в холодильнике есть все необходимое для оладушек, она зашла в ванну.
Мужества взглянуть в зеркало у нее не хватило, и Аполлинария поспешно наклонилась над умывальником, чтобы поплескать в лицо водой. Потом резко открыла зеркальную дверцу навесного шкафчика и уставилась на пестрые ряды ярких флакончиков, которые сама же и накупила. Маску она обнаружила сразу, а вот где же тут пилинг для лица? Нужный тюбик спрятался на самой верхней полке за флаконом тоника и выскользнул из мокрых рук, закатившись под ванну. Она со вздохом наклонилась, раздраженно откинула упавшую через плечо тяжелую косу, нащупала тюбик. Есть! Сослепу собственная рука показалась ей гладкой и чистой, как в молодости. Привидится же такое!
Аполлинария разогнулась, больно ударилась о приоткрытую дверцу шкафа и вскрикнула. Старая клуша, так и голову пробить недолго! Тюбик снова выскользнул из рук, но она была занята другим: ощупывала гудящую от боли макушку. Вроде крови нет. Аполлинария закрыла зеркальную дверцу, и из отражения на нее испуганно глянула хмурая Ксюшка. Все-таки разбудила девчонку, не дала выспаться, обругала себя она, оборачиваясь.
– Ксюша, детка… – От звуков чужого, пронзительно-звонкого голоса она прикусила губу. Хуже того – в ванной, кроме нее, никого не оказалось. Дверь была заперта на щеколду.
Аполлинария медленно развернулась к зеркалу и уставилась в округлившиеся от ужаса глаза девушки, которая была ей прекрасно знакома. Та, кого она в первую минуту приняла за Ксюшу, была ее собственной двадцатипятилетней копией со старой фотографии. Только сейчас она была цветной, испуганной и живой.
– Боже мой! – только и смогла выдохнуть Аполлинария.
Губы ее молодого двойника повторили ее слова, а она сама поморщилась от боли в прокушенной губе. Двойник сделал тоже самое и оскалился во всю пасть, сделавшись похожим на вампира. Аполлинария в испуге отпрянула от зеркала, перестав растягивать рот и щупать крепкие белые зубы, которые каким-то образом выросли у нее за ночь. Двойник тоже попятился и закрыл рот. Аполлинарию замутило от внезапной догадки. Она поднесла руку к зеркалу – и двойник протянул руку навстречу. Бежевый маникюр с белыми звездочками, сделанный на днях, сохранился. Только рука стала более узкой, гладкой и белой.
– Я схожу с ума, – в панике пролепетала Аполлинария и услышала все тот же незнакомый голос – молодой и чистый.
Спокойствие, только спокойствие. Она часто задышала – зеркальный двойник копировал ее действия.
– Это не я. – Аполлинария замотала головой, и коса тяжело хлестнула ее по плечу. – Я сплю! – Она с силой дернула эту косу, вспомнив, что отстригла ее через месяц после похода в фотоателье и с тех пор больше никогда не носила длинных волос. Боль в затылке была настоящей, она громко охнула и попятилась к двери, глядя, как постепенно удаляется в зазеркалье ее насмерть перепуганная двойняшка.
Вот и все, обреченно поняла Аполлинария, прислоняясь к закрытой двери и не в силах отвести взгляда от отражения. Маразм подкрался незаметно. Больше всего на свете она боялась утратить способность ходить и стать обузой Ксюше или лишиться разума, как ее старинная подружка Фрося. И вот теперь уже она сама сходит с ума. Кажется, что все помнит и по-прежнему здраво мыслит, но при этом видит себя помолодевшей на полвека.
Дверь содрогнулась от стука.
– Ба! С тобой все в порядке?
Аполлинария в панике заметалась, переводя взгляд с зеркала на дверь. Зрительная галлюцинация никуда не делась, что же делать? Нельзя, чтобы Ксюша считала ее сумасшедшей!
– Бабушка? – Волнения в голосе внучки прибавилось, стук в дверь стал настойчивей.
– Да-да! – хрипло выкрикнула Аполлинария и испуганно зажмурилась от звука чужого голоса. Ее голоса пятидесятилетней давности.
Однако Ксюша, похоже, ничего не заметила.
– Ну ладно, – донеслось из-за двери. – Выходи, я пока чайник поставлю.
Значит, вся эта мистика и впрямь происходит только в ее воображении, немного успокоилась Аполлинария. Значит, нужно просто сделать вид, что ничего не изменилось, что она все та же семидесятипятилетняя Аполлинария Осетрова. Вести себя как ни в чем ни бывало, как будто ничего не случилось, чтобы Ксюша ничего не заподозрила…
Она машинально дотронулась до ссадины на макушке, и в сердце затеплилась робкая надежда. Может, все дело в том, что она ударилась головой? И тогда ее временное помешательство пройдет раньше, чем заживет ранка под волосами? Как бы там ни было, надо вести себя как обычно. Собраться, успокоиться, открыть задвижку, пройти в кухню, сказать: «Доброе утро, Ксюша! А я оладушки пожарить собиралась, подождешь?»
Аполлинария успела произнести только:
– Доброе утро!..
Ксюша, стоявшая к ней спиной у раскрытого холодильника, резко обернулась, выронила пакетик со сливками, расплескав его по полу, и пискнула:
– Мама!
Аполлинария нервно запахнула шелковый халатик, отметив, что налившейся до полного четвертого размера груди в нем тесновато. Не может быть, чтобы сумасшествие было заразно и внучка ее не узнала.
– Ксюша, это я, бабушка! – Молодой голос прозвучал звонко и фальшиво, и Аполлинария кашлянула и повторила дребезжащим голосом: – Бабушка я.
Ксюша попятилась к окну и завопила пожарной сиреной:
– Бабушка!!!
Аполлинария шагнула к ней.
– Детка, успокойся, я здесь.
Загнанная в угол Ксюша внезапно схватилась за чугунную сковороду, стоявшую на плите, и пошла в наступление.
– Где бабушка?
– Я… – пролепетала Аполлинария, пятясь.
– Вы кто такая? Вы как здесь очутились? – Ксюша надвигалась на нее с отчаянной решимостью. Внезапно ее глаза округлились. – Почему на вас бабушкин халат?! – хрипло спросила она.
– Это мой халат, – возразила Аполлинария, и в тот же миг ее милая внучка окончательно превратилась в опасную фурию.
– Ба! – в тревоге завопила Ксюша, размахивая сковородой. – Ба, отзовись! Что ты с ней сделала, бандитка? Если ты обидела бабушку, я тебя убью!
Расчувствовавшись от такого беспокойства, Аполлинария замешкалась. А вот Ксюша не растерялась и занесла сковороду, явно намереваясь засветить ею Аполлинарии в лоб. «Осторожней с желаниями, – прозвучал в голове Аполлинарии голос ведущего. – Ведь они могут исполниться!» Ее желание снова стать молодой невероятным образом сбылось, успела подумать Аполлинария за секунду до удара, и теперь она погибнет оттого, что собственная внучка размозжит ей голову. Она зажмурилась, но сковорода вскользь прошлась по ее плечу и со звоном упала об пол. Раздался жалобный стон Ксюши – она поскользнулась на разлитых сливках и рухнула к ногам Аполлинарии.
– Ксюша, детка! – Аполлинария бросилась на помощь, протянула руку.
Но Ксюша опять схватилась за сковороду и погнала Аполлинарию в коридор.
– Воры, грабят! – трубила она, загнав ее в угол. – Куда бабушку дели?
– А я, по-твоему, кто? – защищалась Аполлинария, швыряя в нее сапогами.
– Проходимка, мошенница! – неистовствовала Ксюша. – Я сейчас полицию вызову!
Она попятилась к телефону, стоявшему на трельяже, и уже схватила трубку. Встречи с участковым Ваней Кулебякиным Аполлинария допустить никак не могла. Ваня только на днях жаловался, что скучает на работе, и рассказывал, как мечтает о настоящем деле. В дело об исчезновении пенсионерки Аполлинарии Осетровой он вцепится, как голодный бультерьер, и не угомонится, пока не выяснит правду. Появись здесь Кулебякин, у Аполлинарии два пути – или в кутузку, или в дурдом. Не для того она хотела стать молодой.
– Прости, Чебурашечка! – пискнула она и всем весом налетела на внучку.
Не ожидавшая такой прыти Ксюша выронила трубку, но сковородку не выпустила. Завязалась борьба.
– Да уймись же, детка! – умоляла Аполлинария, тесня внучку пышным бюстом. – Это же я, твоя бабушка. Давай поговорим спокойно.
– Бабушка? – взревела Ксюша. – Да ты на себя в зеркало посмотри, лошадь Пржевальского!
Обе одновременно повернулись к зеркалу, перед которым боролись. Из отражения на них таращились запыхавшиеся девушки, похожие, как сестры.
– Ксюша, – выдавила Аполлинария, – ты правда видишь меня молодой? Значит, я не сошла с ума?
– Да по тебе тюрьма плачет! – Ксюша замахнулась сковородой, но Аполлинария ловко увернулась и юркнула в свою комнату.
– Я докажу, что я это я! – крикнула она, хватая с полки фотографию.
Позади раздался вой раненого быка. Это Ксюша влетела в комнату, потрясая чугунной сковородкой. Аполлинария зажмурилась, выставив вперед рамку с фотографией. Как будто она могла защитить ее от удара! «Надо было купить тефлоновую, – запоздало подумала она. – С тефлоновой у меня бы еще были шансы выжить».
Время остановилось, и перед Аполлинарией пронеслась вся ее нехитрая жизнь. Учеба в педагогическом, дружба с Мишей, оставившая полынный привкус предательства. Свадьба с Виктором, рождение сына Кости, работа учительницей русского языка и литературы в школе, очереди за колбасой в советские времена, поездка с семьей на Кавказ, свадьба Кости, рождение Ксюши, похороны Кости и Любы – они погибли в аварии, когда Ксюше было всего четыре. Ксюшка – малышка, школьница, студентка. Выход на пенсию, чужие дети, для которых она няня Поля, а Ксюшка уже взрослая женщина, фурия со сковородой…