Саша принял удар стоически. Что-то хотел сказать, но поперхнулся. Трубы-то не железные. Нервы тоже. Я быстро подхватил его под белы ручки, сообщил, что всенепременно напишет и постарается учесть все пожелания. Саша утвердительно мычал и даже помахал дамам на прощание, уже прослезившись от подступающего хохотунчика. Которому мы дали полную волю (трубы, першит!), только добравшись до живительной влаги. Набегающая на берег морская пена приятно гармонировала с пеной, стекающей с полных кружек.
– Sic transit gloria mundi, – отсмеявшись и задумчиво вглядываясь в бескрайний горизонт, сказал писатель Силецкий.
– Ita vero (ага), – поддакнул я, отдавая дань второй кружке. – In pivo veritas…
Вот скажите, Силецкий или Стругацкий, так ли уж важно в данном случае? И девушка счастлива. Пиво было холодным и вкусным. Это главное.
ВРАЧ ШИРОКОГО ПРОФИЛЯ
Москва, лето 1980-го. Александр Силецкий закончил рассказ, поставил жирную точку. Подписался любимым псевдонимом Шушуня Майский. С удовольствием крутанул вал пишущей машинки, вытащил последний лист. Это дело надо отметить. Ну и закусь нужна соответствующая. В сладостном предвкушении скорого распития спиртных напитков, весело напевая, сварил борщ. Пахучий, наваристый, с мясной косточкой. Очистил чеснок и крепко натёр им крупный ломоть бородинского. Стол накрыл в комнате, рюмочку поставил, бутылку взял из холодильника. Аж запотела, родимая. Огурчики-помидорчики на блюдечке с каёмочкой лучком, слезу источающим, пересыпаны. Приготовил подставку под горячую кастрюлю, желая водрузить главное блюдо в центр праздничного стола. Побежал на кухню и, вцепившись в ручки пятилитровой ёмкости, поволок свежесваренный борщец к месту торжества. Почему так много сварил? Глупый вопрос. А вы борщ на раз, что ли, варите? Почему тарелочку не налил и не понёс культурно в трапезную? Тоже голому ежу понятно – к чему постоянно бегать на кухню? После третьей, пятой и седьмой, дальше как получится. На этом счастливое повествование заканчивается, уступая место трагическим событиям. Увы, такова жизнь, в один миг всё может кардинально измениться.
Что заставило Сашу поскользнуться, он не помнит, очень спешил. Пока не остыло. Помнит только первый шок от жгучей боли в нижней половине могучего тела и взлетающий из кастрюли половник, который весьма ощутимо приземлился на костяшку левой ступни. Нетрудно представить, каков ожог от пяти литров опрокинутого на себя практически кипящего борща. Вернее, тем, кто не испытывал, представить трудно. Учтите, что лето на дворе, тепло. В трусах ваял нетленку и варил борщ писатель Силецкий. Хорошо ещё, в широких семейных труселях, стрингов тогда в помине не было. Всё равно коротка кольчужка… Саша взвыл и кинулся в ванную под холодный душ. Стало чуть легче, и он решился на отважную вылазку за телефоном. Слава богу, тот был на длинном шнуре, до ванной хватило. Под струями холодного водопада вызвал скорую. Скорая приехала минут через сорок. Шипя от боли, страдалец в костюме Адама быстро открыл дверь и на бегу пригласил спасителя в белом халате в ванную, благо тот оказался мужиком.
– Что делать, доктор? Помогите! – вопил несчастный.
– А хрен его знает, что делать, – задумчиво молвил эскулап. – Я гинеколог. Все на Олимпиаде.
Саша и до этого крепкого словца не чурался. А тут целитель женских недугов впервые познал всю многогранность великого и могучего русского матерного. Ну а чем доктор-то виноват? Здраво рассуждая, на Олимпиаде ему действительно делать нечего, в отличие от травматологов и прочих хирургов-терапевтов. Жертве борща, впрочем, от этого было не легче. Вколов лошадиную дозу обезболивающего, облачённого в свободный халат на голое тело пациента отвезли в больницу, где оставшиеся на страже коновалы обмазали Шушуню Майского целебным составом и заботливо укутали мягкими бинтами.
Помните слезу улетающего ввысь олимпийского мишки? Теперь она чуть ли не символ московской Олимпиады-80. А у кого-то другие ассоциации, не менее слёзные.
– Это было на Олимпиаде, когда ко мне приехал гинеколог, – говорит с тех пор Саша за рюмочкой, завлекательно начиная рассказ об этой казусной истории.
Уважаемое руководство здравоохранения, а может, даёшь гинекологов на Олимпиаду и другие менее великие спортивные события? Заодно и акушеров. Вдруг рекорды легче родятся под бдительным присмотром специалистов…
НА ДЕРЕВНЮ БОРИСУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ
«На деревню дедушке Константину Макарычу» – кто не знает этого классического символа безадресности. Но как бы удивился Чехов, узнав, что и не такое возможно. В достославные советские годы некоторые письма из-за бугра, адресованные фэну № 1 Боре Завгороднему из Волгограда, приходили с контактными данными, в сравнении с которыми деревня Ваньки Жукова покажется образцом географической точности. «СССР. Борису Александровичу». Всё. Больше никакой конкретики. И ведь доходили послания! Вскрытые КГБ, проверенные на предмет идеологической диверсии, с помарками и купюрами (не денежными, цензурными), но доходили! Так что если Константин Макарыч числился в жандармском управлении неблагонадёжным по политической части, вполне могло и Ваньки Жукова письмецо дойти. Такие вот почтовые коллизии, Антон Павлович…
БАНТИК
Гопман шёл по коридору. Пожалуйста, никаких ассоциаций. Просто совпадение со знаменитой фразой из гениального сериала. И не менее гениальный литературный критик Владимир Львович Гопман шествовал по коридору ничем не хуже Штирлица. И коридоры свердловской гостиницы «Большой Урал» (ей довелось принимать не одну «Аэлиту») были тоже ничем не хуже коридора, по которому Штирлиц шел к Мюллеру. К кому именно шёл в этот момент Владимир Львович, история умалчивает, но точно не к Мюллеру. Фантаста или активного члена фэндома с такой фамилией на «Аэлите» не было. Может, к друзьям Володя шёл или в кабак – неведомо. С товарищем вместе шёл, так что эта история имеет вполне достоверные свидетельские показания.
Времечко было не особо раннее – близилась полночь. Хотя для фантастического конвента самое начало рабочего дня, простите, рабочей ночи. И появление в коридоре шикарного розового банта, гораздо большего, чем голова его обладательницы, Владимира Львовича насторожило. Бант появился вроде как ниоткуда и топал впереди. Владелице банта было от силы лет 9-10, не более. И куда шла девочка, также осталось неизвестным, но явно тоже не к Мюллеру. Может, в родительский номер шла с какой-то поздней репетиции торжественного детского праздника. Гордо шла. Независимо. Гопман не выдержал.
– Девочка, куда это ты так поздно? И откуда у тебя такой большой красивый бант?
Худенький Владимир Львович не особо был похож на волка из «Красной шапочки», хотя текст примерно соответствовал. И надо знать Гопмана, его саркастические интонации. Тоже далеко не волчий рык. На девочку, впрочем, сладкая ехидная велеречивость никак не подействовала, шаг не замедлился, бант к Володе передом, к концу коридора задом не повернулся. Обманутый в лучших намерениях Гопман занервничал. Заботливость ведь проявил – маленькая девочка, поздний час, полутёмная гостиница… Бантик похвалил на радость ребенку. Ребенок, однако, радости никак не показывал и продолжал молча шагать в избранном направлении. Надо сказать, что Владимир Львович в силу преподавательской деятельности больше привык общаться со студентами. А тут по неопытности в педагогической работе с детьми младшего школьного возраста засуетился мелким бесом. Игнорируют ведь кандидата филологических наук, не вступают в конструктивный диалог.
– Девочка, а девочка! Ты куда так поздно идёшь? Где родители? Почему старшим не отвечаешь? И сообщи нам, в конце концов, откуда у тебя такой красивый бант? Ну очень шикарный у тебя, девочка, бантик…
Возможно, очередная похвала бантику казалась ему удачным приёмом. Девочке, впрочем, так не показалось. И при повторной грозно-сюсюкающей тираде она, не поворачиваясь, выдала. Выдала, надо сказать, весьма коротко и предельно ясно. Звонкий детский голос отразился от мощных гостиничных стен и эхом растаял в глубине коридора.
– Дядя! А не пошёл бы ты …!
Адрес был тот самый, наиболее известный, незамысловатый. Девочка спокойно скрылась за поворотом. Больше никогда Вова её не видел. Он не догонял, не пытался оправдаться, спросить: «За что? Как ты могла, дитя?!!». Тем более не пытался ответить. Застыл. Окаменел. Чисто памятник Детскому фонду. Изваяние с обиженно подрагивающими поникшими усиками. Этот вроде рядовой случай не стоил бы даже упоминания – ну послали и послали, кого только в России туда не посылали. Нет такого человека, особенно в среде творческой интеллигенции. Но, знаете, контраст возраста и ненормативной лексики, обстановка… И бантик! Бантик! Этот огромный бант никак не вязался с таким финалом. Может, девочка просто была грубой. А может, она поступила как учили, приняв заигрывавшего дядю за педофила. Хотя вряд ли ее учили именно такому способу отшить нехорошего дядю. Способ, однако, действенный. Просьба не воспринимать как инструкцию для юного поколения. Которое, правда, сегодня ещё не то выдать может.
Большое впечатление это произвело на Гопмана. Тем вечером он даже рюмочку поднимал как-то испуганно и шутить не пытался, что на него совсем не похоже. Стресс ещё тот. С тех пор Владимир Львович не любил бантов. Особенно больших розовых. Да и маленькие бантики других цветов тоже не очень уважал. Была причина. Студентки, впрочем, быстро это дело раскусили. Даже поясок бантиком не завязывали на экзаменах. Такая вот история с обычным женским аксессуаром…
БОЛЬШОЙ ФАНТан
Если увидишь ФАНТан – не затыкай. Пусть ФАНТанирует.
(Козьма Прутков-фантаст)
Не нужно много говорить за Одесу. С одним «с» это не ошибка. Так говорит всё коренное население, и если из уважения к нему так и писать, ничего страшного. Это вам не пишется Манчестер, а произносится Ливерпуль. Отдохнуть могут любые закордонные города от потуг на юмор сродни одесскому (переходим на академическое правописание). Одесса сама за себя скажет. Несколько зарисовок с одного из древних фантастических конвентов 1988 года. Поскольку проходил кон в районе Большой Фонтан, естественным названием мероприятия стало «Большой ФАНТан». Фонтан, тем более в Одессе, тоже может быть фантастическим.
Театр начинается с вешалки, а одесский кон прямо от выхода из аэропорта, где мирно беседовали два таксиста. Назовём их образно, например, Изя и Яша. Их железные кони стояли рядом и даже не пыхтели. Водилы настолько были увлечены разговором, что как будто и не услышали прямого вопроса:
– Добрый день! Сколько до Большого Фонтана?
Не обращая на меня внимания, извозчики продолжали трёп. Правда, посреди неспешных фраз проскочило следующее:
– Изя, ты слышал? Оно хочет узнать, сколько ехать, сколько расстояния или сколько денег?
– Яша, об чём ты так сложно? Это меркантильное существо могут интересовать только деньги. И если бы это был Малый Фонтан, то три рубля было бы достаточно. Малый – он и есть Малый.
– Ты прав, Изя, как никогда. А Большой – это Большой. Без пятёрки никак не добраться. Большое – оно всегда на расстоянии. Пять, только пять.
Беседуя как бы между собой, они по-прежнему не смотрели в мою сторону, и я не выдержал.
– Я, конечно, в Одессе первый раз, но у вас нет Среднего Фонтана?
Поворот. Обе пары глаз изумлённо воззрились на приезжего лоха.
– Изя! Ты слышал? Он говорит, что в Одессе первый раз!!!
В общем, отвезли на Большой за три. По пути говорили о бренности большого и малого, поминали раков, которые сегодня по три, а вчера по пять. Мои предки тоже не совсем Ивановы. Рыбак рыбака…
Вечером небольшой толпой ходили по Одессе. Лёва Вершинин, одессит и профессиональный историк, рассказывал буквально о каждом доме и переулке совершенно неведомые непосвящённым повести. Такого гида не видывала ни одна туристическая компания. Раскрыв рты, мы внимали. Однако в силу молодости, приподнятого настроения и специфического чувства юмора наша ватага совершила непростительную в Одессе ошибку. К случайным прохожим мы приставали с одним и тем же вопросом: «Простите, вы Гопмана не видели?». Наш друг Вова Гопман ещё не прибыл из Москвы, и спрашивать о нём у незнакомых ни в чём не повинных прохожих нам казалось ужасно остроумным. До поры до времени, развязка наступила очень быстро. Буквально на втором квартале занимательной экскурсии Гопмана нам нашли. Правда, не Владимира Львовича, а Соломона Моисеевича, и на добрый полтинник старше, но это таки был Гопман! Пришлось присесть в одном из местных двориков (никак не отказаться, человека от дел оторвали) и выслушать несколько историй времён оккупации. Но так до конца и не поняли, периода какой мировой. Пригубив домашнего винца и распрощавшись со старцем, путешествие продолжили, но юморить больше не пытались. Нашли где похихикать – в Одессе. Быстро огребли щелбанчик.
В программе семинара среди прочих знаменитостей мелькнул Александр Абдулов, числящийся по фантастическому ведомству за прекрасные работы в «Чародеях» и «Обыкновенном чуде». Заряжал воду Алан Чумак, но быстро ретировался под ехидные вопросы и реплики натасканного на реализме жизни и чудесах литературной фантастики зала.
Жили в общежитии, распределились по комнатам согласно фракциям, коих в те времена было две: мы – орлы и передовые мыслители, и молодогвардейцы – приспешники официального издательства «Молодая гвардия», выдающего на-гора множество серой и безликой литературной рутины. Припав чутким ухом к одной из вражеских дверей, Боря Завгородний не успел закончить фразу: «Неужели спят?», как голос Феликса Дымова из-за двери мгновенно разрушил эти мирные догадки: «Враг не дремлет!». Лёва Вершинин, в те годы школьный учитель истории, собрал своих пионеров и устроил нам кошмарное, но весёлое пробуждение на следующее утро. Вы никогда не просыпались под марширующий по коридору общаги с бодрой песней под звуки горна и барабанов пионерский отряд? Значит, вам неведомо, что такое глас труб иерихонских. Еще через денёк мы устроили не менее весёлое пробуждение молодогвардейцам. Не поленились, долго творили фантчастушки. Все не упомнить, но один из куплетов врезался в память. Вражины как раз собирались устроить ещё один семинар (чисто свой, вражеский) под названием «Борисфен», где-то на Днепре. И на колкие упрёки в однобокости приглашённых участников совершили героический поступок – пригласили двух наших представителей, Ираклия Вахтангишвили из Тбилиси и Володю Гопмана. Однако быстро спохватились и Гопману приглашение отменили. Без объяснения причин. Да чего там объяснять – язык и перо у Вовы бойкие, быстро вывел бы весь «Борисфен» на чистую воду. Испугались ребята. Вот мы и орали у их дверей:
– В «Борисфен» нас пригласили,
Но тропа затоптана.
Есть грузин Вахтангишвили,
Нет еврея Гопмана!
Это был первый куплетик, который в конце эпохального произведения мы повторили, но с кардинальными правками:
– В «Борисфен» нас пригласили,
Но тропа затоптана.
Есть еврей Вахтангишвили,
Нет грузина Гопмана!
В ответ гробовое молчание. Враг делал вид, что всё-таки дремлет. Но это мелочи, друзья. Хороший был кон. Одесса действительно жемчужина у моря. И останется ей всегда, несмотря на любые политические катаклизмы.
СНЕГОВ И ГАНСОВСКИЙ
Два столпа отечественной фантастики – Сергей Снегов и Север Гансовский познакомились на «Большом ФАНТане». Этот эпизод встречи двух великолепных писателей хотелось бы выделить пусть в короткую, но отдельную тему. В полутёмной комнате общаги они говорили целую ночь, а сидящие рядом на койках и скрипучих стульях фэны застыли в благоговейном молчании. И разговор был вовсе не о фантастике и не о литературных изысках, нет. Каким-то неуловимым чутьём, как в зеркале, они мгновенно увидели друг в друге схожие судьбы узников сталинских лагерей. Каждый оттрубил больше десятка лет от звонка до звонка. И лагеря оказались рядом – соседи! Всего пара сотен вёрст, рукой подать по меркам ГУЛага. А теперь представьте себе, как люди, чьими произведениями мы зачитывались взахлёб, спокойно и буднично вспоминают расстрелы и голод, ночь, когда воры резали сук и прочие подробности обычной по тем временам лагерной жизни. Сказать, что мы были потрясены – значит, ничего не сказать. Это были две глыбы, два огромных человечища. Два талантливых и мудрых старика. Так и запомнились они вместе. Во всяком случае, тем, кто видел и слышал их в эту ночь. С тех пор при любых неприятностях вспомнишь этот пронзительный кадр, этот кусок жизни, и… нет, не то чтобы легче. Спокойней, что ли. Трудно передать. Светлая вам память, Сергей Александрович и Север Феликсович…