– Ну да, я, по-твоему, склеротичка?! Говорю тебе, эти унтергебен-менши8 только и делают, что гадят! По мелочи, конечно, но платья-то нет!
– Во второй гардеробной, – ответил Вольф, успевший подключиться к «умному дому» и пробежаться по комнатам в поисках искомого платья. – Справа, там, где лисья шуба.
– Так это ты его туда засунул?! – возмутилась Магда.
– Нет, это ты его сняла там, сразу вместе с пальто, – напомнил ей Вольф. – Кстати, там же туфли, а белье – над ними на антресоли….
– На кой мне оно? – спросила Магда. – Уж не думаешь ли ты, что я надену уже ношенное?!
– Скажешь три эф две пятьсот пятьдесят пять, чтобы постирала, – закончил свою мысль Вольф. – После того, как приготовит тебе платье.
– Не учи ученую! – отрезала Магда. – Кстати, о пальто… мне к нему еще не доставили горжетку, а ведь сегодня…
– Я помню, что у нас сегодня, – сказал Вольф. Сегодня был день рождения фюрера. «Все пойдут почитать труп», – подумал он.
Фактически, во главе Нойерайха стоял Райхсфюрер Эрих Штальманн, но официально главой государства и Партай был фюрер. В две тысячи двадцать втором году, когда первого идеолога Орднунга герра Брейвика переводили из шведской тюрьмы в немецкую, один из его последователей, Дитер Лянце, с группой товарищей предпринял неудачную попытку его освободить. В результате погиб и сам Брейвик, и те, кто его освобождали – все, кроме Лянце. Того, правда, опознали только по зубной карте – семидесятипроцентный ожог и многочисленные травмы головы полностью обезличили несостоявшегося «освободителя». Будущего фюрера госпитализировали, и после этого он больше не выходил из медикаментозной комы, но дело было сделано – его трудами и трудами Брейвика заинтересовался тот, кому суждено было реализовать великий Reinigung – сам Штальманн.
Фюрер не принимал участия в АЕ, он даже не знал об этом. Не знал, что был избран фюрером Нойерайха, что «ведет за собой народ Германии к восстановлению былого величия». Он лежал в коме – и символизировал.
А сегодня был его день рождения, тринадцатое марта 002АЕ.
– Помнишь, и что? – продолжала Магда. – Может, ты поднял жопу, и хоть что-то сделал?
– Будет у тебя горжетка, – пообещал Вольф, думая вовсе не об этом, а о том, что сегодняшний прием будет напряженным. Кому не знать, как ему? Кроме всего прочего, у Вольфа была обширная сеть из информаторов, добровольных и не очень.
– Будет, будет, когда Пасху на новый год отпразднуют, – продолжала Магда, прищурившись. Вольф на выражение ее лица не обратил внимания, занимаясь выяснением того, почему служба снабжения до сих пор не доставила злосчастную горжетку. И зря не обратил:
– Ну-ка, покажи мне свою руку, – сказала Магда. Вольф машинально вытянул руку под обзор потолочной камеры. Глаза Магда потемнели:
– Это что у тебя на манжете?!
– Где? – Вольф недоуменно глянул на свой манжет… тьфу, пакость! На снежно-белой ткани были пятна крови, очевидно, брызнувшие из десны или зуба Коюн. А Магда продолжила:
– Я тебе сколько раз говорила, чтобы ты не пачкал одежду, когда пытаешь своих блядей?! Ты понимаешь, что кровь не отстирывается?! Я имею в виду, нормально, отстирать, конечно, можно, но рубаха после такой стирки будет, как из жо…
– Слушай, да у меня этих рубах прорва, – спокойно ответил Вольф. – Заеду за тобой – переоденусь, пока ты будешь готовиться к выходу.
– Я буду ждать тебя уже одетой! – не унималась Магда. – И не собираюсь ждать и потеть, пока ты будешь копаться со своей рубахой, понял?
– Просто скажи три эф две пятьсот пятьдесят пять, чтобы подготовила мне рубаху, – челюсти у Вольфа сжались, что означало приближение его красной линии. Которую Магда опять не пересекла:
– Учти, что времени у нас будет мало. Эти ур-роды назначили свой сраный прием слишком рано. Как будто не понимают, что людям надо подготовиться, переодеться…
– Большинство мужчин будут в форме, потому переоденутся прямо на работе, – напомнил Вольф. – А большинство дам не работают. И потом, я сам в числе «этих уродов», и уж мы с тобой точно не опоздаем.
– Я, между прочим, за твою безупречную репутацию беспокоюсь, – тоном обиженного ребенка сказала Магда.
– Знаю, – ответил Вольф. – И очень ценю. Ich liebe dich, mein Kleiner. У тебя еще что-то?
– Я тебя тоже люблю, – тихо сказала Магда. – Потому и злюсь. А ты не ценишь, только говоришь.
– Ценю, – повторил Вольф, улыбаясь. – Очень ценю. Иначе тебя бы со мной не было.
«Иначе ты была бы в Дезашанте», – подумал Вольф, и едва заметно вздрогнул. Он не хотел себе даже представить такое. Но у Магды, у два литера бэ три нуля сорок три такая перспектива была… когда-то.
В принципе, перспектива «заново родиться», получив вместо имени личный номер, была у каждого. Никто, даже сам Райхсфюрер, от этого был не застрахован. Теоретически. Практически, для Райхсфюрера подобное было возможно лишь в виде абстрактного допущения. К сожалению, не для него одного.
Чтобы произошло ЕА, потребовались усилия очень многих, очень разных людей. И это тревожило Вольфа: вопреки обвинениям Коюн, историю он знал очень хорошо. Любой переворот заканчивается крысиными боями его организаторов. Революция (слово, находившееся в Нойерайхе под запретом, волей всесильного Райхсфюрера) всегда пожирает своих детей.
Он хорошо знал это, и его шеф, его друг и бывший его заключенный Эрих Штальманн тоже хорошо это знал. Второй год Эрих тайно от других партай геноссе «накачивал мускулы» Райхсполицай. Лучшие бойцы FSP переводились в «силы усиления» – то есть, в штат Райхсполицай, а на их место становились новые бойцы, деятельной борьбой с либерал-ретроградами доказавшие верность идеалам Орднунга.
Reinigung должен был повториться, ради полного очищения, на сей раз, уже Партай. Но не сейчас. Пока враг слишком силен. У Партай есть свои собственные силы безопасности, Партайгешютце. Вооружены и организованы они немногим хуже Райхсполицай. И есть еще армия. Райхсмаршал Швертмейстер – друг Эриха, но он слишком прямолинейно понимает Орднунг, и может даже выступить против любого возмутителя спокойствия, включая самого Райхсфюрера…
Или не удержать армию от распада на противоборствующие лагеря. Меньше всего Вольфу, равно как и его шефу, хотелось, чтобы между лояльными Эриху Райхсполицай и Партайгешютце, которые подчинялись непосредственно фроляйн Партайсекретарин, и потому Райхсфюреру были неподвластны, началась полноценная война с применением тяжелого вооружения – плазмагаубиц, танков, орбитальных штурмовиков, тактического ядерного оружия…
Этого следовало избежать, но и дело очищения рядов не медлило. В конце концов, девиз Партай был все тот же, lang lebe die Reinigung – да здравствует очищение.
Им удалось очистить Германию. Теперь нужно было очистить Партию. А если удастся, то можно будет очистить и всю остальную Европу. Или даже мир.
«Ты бы рубашку свою очистил», – ехидно заметил внутренний голос Вольфа, подозрительно похожий на голос уже отключившейся Магды. Вольф покосился на заляпанный кровью манжет, вздохнул и вызвал генерального квартирмейстера. Тот перепуганным голосом доложил, что горжетка фрау Магде Шмидт доставлена. Вольф одобрил эту новость, и попросил привезти ему пару белых рубах. Обязательно новых и безупречно чистых.
В смысле чистоты их с Магдой вкусы совпадали до тождества – кровь на манжетах раздражала Вольфа не меньше, чем его жену.
Братство волков
В две тысячи втором году фирма «Дорнье» вошла в состав европейского аэрокосмического концерна, и с тех пор не выпускала новых самолетов. Инженеры и конструкторы откочевали, в основном, в американские и английские фирмы, вроде «Цессны» и «Фэйрчайлда». Нельзя сказать, чтобы подобное перемещение их радовало – возможно, их доходы на некоторое время выросли, но перспективы карьерного роста, конечно, ухудшились: будь ты хоть семи пядей во лбу, в вопросе повышения начальство скорее предпочтет тебе соотечественника, своего.
После ЕА в Германию вернулись многие, не только авиаторы, и новая власть по достоинству это оценила. Например, Решад Буркхан (немец по матери, турок по отцу), занимавший в старом «Дорнье» должность совсем незаметную, но сумевший в «Боинге» подняться до заместителя подразделения беспилотных летательных аппаратов самолетного типа, сразу же получил от Райхсфюрера под свое управление целое КБ. В нагрузку к нему шло задание – за три месяца разработать аэродинамический челнок для коротких, внутриевропейских рейсов. Требования к челноку были поставлены высокие: он должен был сочетать маневренность и скоростные характеристики истребителя, комфортабельность лимузина и безопасность домашнего дивана в бункере.
Решад получил нервный срыв, довел до нервного срыва шесть своих подчиненных, но задачу выполнил. В марте прошлого года они с Райхсфюрером посетили новый завод, построенный у Боденского озера. На момент их приезда штат завода на девяносто процентов состоял из безымянных. К первой годовщине ЕА половина персонала вернула личные имена (но осталась работать там же), а в небо поднялись два первых «Минизенгера».
«Минизенгер» понравился Райхсфюреру, более того – он понравился Магде, которая в Нойерайхе отвечала за эстетику, и чьему вкусу Райхсфюрер доверял не меньше, чем ее муж, а остальным приходилось доверять скрепя сердце и скрипя зубами. Райхсфюрер однажды даже пошутил, что вывел для себя «критерий Минизенгера» – тем, кому ВКС нравился, можно было доверять. Впрочем, все это Эрих произнес с совершенно каменным лицом, так что, возможно, это была не шутка.
Человек, спускавшийся по трапу на пустынную бетонную полосу Тейгель-север, оценил «Минизенгер» по достоинству, еще в салоне, когда пилот объявил о посадке:
– Che cazza, уже прилетели? Che pallo, я бы еще покатался! Ce bella figata этот ваш «Минизенгер»!
– Вообще-то, это твой «Минизенгер», Чезаре, – поправила его спутница. – Don Enrico нам его подарил, не забыл?
– Cazzarolla, я еще не такой старый, чтобы забывать, что было на прошлой неделе, – ответил мужчина, надевая белое плащ-пальто. И действительно, тому, кого назвали Чезаре, было чуть больше сорока, но выглядел он при этом моложе своих лет. В его облике вообще было что-то пацанское. Его спутница была немного степеннее, но тоже казалась моложе, возможно – из-за болезненной худобы и хрупкости. Они вообще были чем-то похожи, а главное, несмотря на то, что Чезаре зябко ёжился, а его спутница хмурилась, казалось, они привезли в заснеженный Берлин кусочек вечного неаполитанского лета.
Берлинская погода мужчине не понравилась:
– Che cazza, ну до чего же холодно! – сказал он, спустившись по короткому трапу. На улице было чуть холоднее пяти градусов ниже нуля, но пронизывающий восточный ветер усиливал мороз.
– Не ной, – посоветовала его спутница. – Ты знал, что едешь не на пляж.
Мужчина пробормотал какое-то ругательство и поплотнее закутался в пальто. К счастью, мерзнуть им пришлось недолго – к покрывающемуся изморозью борту «Минизенгера» подкатила большая черная машина, увидев которую мужчина воодушевился:
– Cazzarolla, глянь, Пьерина, какая figata! Не будь я Чезаре Корразьере, если это не Mercedes-Benz 770 K!
– Вы правы, дон Чезаре, – сказал мужчина в райхсуниформе без знаков различия, выбравшийся с водительского сидения и подошедший к парочке. Мужчина был одного возраста с Чезаре, с непримечательными чертами лица, такими, что он казался безликим: – это точная копия названной Вами модели, только начинка вся новая. Двигатель Стирлинга мощностью 375 киловатт, автоматическая коробка, бортовой компьютер… кстати, это подарок Райхсфюрера.
С этими словами мужчина открыл дверь в салон. Чезаре пропустил вперед Пьерину, и уточнил:
– Я вижу, дон Энрике очень щедрый человек. Хотелось бы знать имя того, кому Райхсфюрер подарил такой шикарный подарок.
Мужчина выглядел чуть смущенно:
– Вы не поняли, дон Чезаре, – сказал он. – Это подарок Вам. А я всего лишь буду вашим шофером на время пребывания в Берлине. Я хорошо знаю город и обладаю нужными навыками. Разрешите представиться: райхсфарер Вольфганг Порше.
– Райхсюрер? – удивился Чезаре. По-немецки он говорил с сильным акцентом. Пьерина ухмыльнулась, но поправлять его не стала.
Герр Порше побледнел:
– Нет, что Вы! Райхсфюрер у нас один – герр Эрих Штальманн. Просто похожие слова: фюрер – вождь, фарер – водитель.
– Che cazza, забавно, – Чезаре наморщил высокий лоб. – Порше… тот самый, что ли?
Герр Вольфганг вздохнул:
– Так точно, синьор. Правнук Фердинанда Порше и бывший совладелец Райхсконцерна Порше. В признание заслуг моей семьи перед Орднунгом мне оставили имя и фамилию, а учитывая мое отношение к автомобилям – назначили райхсфарером, то есть шофером Райхсканцелярии. Герр Райхсфюрер специально отметил мои заслуги в новогоднем приказе в числе других служащих эр-цэ9, – и Порше вновь вздохнул.
– Для меня честь, что Вы будете моим водителем, – серьезно сказал Чезаре. Определить, что Чезаре говорит серьезно, было довольно просто: когда он не употреблял нецензурных слов, это означало, что он серьезен.
– Спасибо, дон Чезаре, – ответил Вольфганг. Было видно, что он тронут.
* * *
Вольфганг отвез их в отель «Дас Райх» на Уландштрассе возле Тиргартена. Здание, ранее принадлежавшее Хилтону, было сильно перестроено в новом имперском стиле, тяготевшем к монументальности форм. Чезаре по достоинству восхитился полуобнаженными кариатидами, символизирующими добродетели нового Орднунга: так, у главного входа посетителей встречали труд и отвага, чуть дальше виднелись верность и правдивость.
– Не знала, что тебе нравятся столь крупные дамы, – заметила его спутница, выбираясь из недр машины.
– Cazzarolla, cara mia! – возмутился Чезаре. – То, что я женат на самой красивой женщине этого cazzo di mondo, еще не означает, что я, как caccare di monaco не могу по достоинству оценить un qualche bella fica! Что, по-твоему, я трахать этих кирпичных баб собираюсь, что ли?
– Они не кирпичные, – флегматично заметила Пьерина, доставая из пачки тонкую черную сигарету и вставляя ее в длинный мундштук того же траурного цвета. – Они из мрамора. И я пошутила, pezzo mio.
Тем временем, к ним подошел пронумерованный служащий отеля и справился о багаже. Багаж в виде двух чемоданов, содержавший, преимущественно, вещи Пьерины, служащему передал Вольфганг. Пронумерованный утащил увесистые чемоданы, что-то тихонько бурча под нос, вероятно, жалуясь не весть кому на тяжесть – мужчина был отнюдь не крепыш, невысокий и пухленький, эдакий менеджер среднего звена, до ЕА из всех грехов предпочитавший вульгарное чревоугодие.
– Не спеши ругаться, – посоветовал ему вдогонку Чезаре. – Когда мы будем уезжать, чемоданов будет четыре, не меньше.
– Я отгоню машину в гараж? – уточнил Вольфганг, косясь на Пьерину, при словах Чезаре так недовольно пыхнувшую сигаретой, что у Вольфганга появилась непрошенная ассоциация с разбушевавшейся не так давно Этной. Тогда досталось всей Южной Европе, и Вольфганг решил убраться подальше – возможно, разгневанная женщина не столь опасна, как разгневанный вулкан, но зачем рисковать?
– Вы мне вскоре понадобитесь, – сказал Чезаре. – Я ожидаю звонка от дона Энрике, и сразу же отправлюсь к нему. Как я могу связаться с Вами?
– Я буду ожидать в фойе, в столовой пронумерованных, – ответил Вольфганг. – Просто позвоните на ресепшен, они меня вызовут.
– Почему в столовой пронумерованных? – удивилась Пьерина. Вольфганг немного расслабился – извержение Этны пока откладывалось. Вольфганг не знал, почему рассердилась спутница дона Чезаре, и не хотел это знать. Настроение женщины – это стихия, и вопрос «почему» здесь неуместен.
– У меня нет средств для того, чтобы рассиживаться в кафе для орднунг-менш, – Пояснил Вольфганг, садясь за руль. – У меня есть имя и звание, но кофе по шесть марок я со своим довольствием не потяну.