ЧАСТЬ 1
Начало
Трудно стало Мелиору смотреть на Создателя – возникшее из небытия неуёмное желание приблизиться к нему по значимости, лишало покоя. У Мелиора пропал сон, исчез аппетит, прекрасное очаровывало всё меньше и меньше. Он не понимал, откуда взялись эти ощущения, ведь до сих пор жизнь в сотворённом мире казалась столь безоблачной: Мелиор был любим, окружён друзьями, его не терзали мучительные раздумья, а чувство беспокойства было неведомо – и вдруг!
Всё началось неожиданно – со странного на тот момент вопроса: «Почему он, а не Я?», – появившегося ниоткуда, словно вырвавшегося изнутри. Поначалу Мелиор не обратил внимания на промелькнувшую мысль – скорее, удивился её нелепости. Однако зародившееся сомнение стремительно обретало всё более отчётливые очертания. Теперь, когда он глядел на грациозные движения Создателя и слушал его открытые добрые речи, былое восхищение смешивалось с осознанием того, что сам он умеет говорить не хуже, а порой даже красноречивее и убедительнее. И неизменный вопрос снова и снова всплывал в его голове: «Почему он, а не Я?».
Мелиор ничего не мог поделать с захлестнувшим его внутренним смятением. Все попытки отделаться от чуждых прежде мыслей оказывались тщетными; к тому же, ещё один вопрос завладел его разумом: «Чем же Я хуже?». И вслед за ним: «Я могу лучше – почему меня ценят меньше?». Жить стало невыносимо. Навязчивые терзания не покидали ни на минуту. Назойливые мысли стали ему неподвластны, но, что хуже всего, в глубине души Мелиор и не желал избавления от своего вольнодумства.
Отныне встречи с Создателем уже не приносили ему былой радости. Чувства Творца стали казаться фальшивыми, а доброжелательность – напускной. Любое его действие подвергалось критической оценке; в сравнении со своими возможностями, Мелиор неуклонно убеждался, что произошла невероятная ошибка, и место Создателя должно предназначаться ему. А потом пришёл черёд долгим раздумьям, вытеснившим все прочие мысли. Мелиор озаботился, как убедить окружающих воспринимать его с Создателем на равных – нет, как заставить их признать его превосходство? Ведь никто не замечал его величия! А может быть… может быть, все только делали вид, что не замечают – из-за страха перед Всевышним? И это обстоятельство повергало Мелиора в ярость.
И вдруг он осознал, что гораздо умнее и смелее всех. Хотя бы потому, что отважился почувствовать себя равным Создателю. И больше никто – абсолютно никто – не заслуживает такой привилегии. Наконец, терпение его иссякло, и Мелиор заявил Творцу о свих притязаниях – о желании встать рядом и получить положенное ему по праву. Удивительно, но Создатель не возразил – он даже выказал готовность передать свои знания, даровать свою любовь, и, как мечталось Мелиору, разделить с ним всё, чем обладает. И больше того, он дал понять, что способен сделать это для каждого.
НЕВЕРОЯТНО! Для КАЖДОГО! Мелиор был не в силах смириться с вопиющим унижением. Разве каждый хочет того же, что и он? Разве эти ничтожества, влачащие жалкое существование, достойны всеобщей любви? Только ему – умному, красивому и сильному – надлежит стать объектом всеобщего обожания. И что он слышит? Его – того, кто уверился в своём превосходстве – поставили в один ряд со всеми! Это было СЛИШКОМ! Безропотно терпеть подобное не представлялось возможным. Гнев переполнял Мелиора. Равенства стало недостаточно – он востребовал всеобщего признания его господства и открыто бросил вызов Создателю, а тот… лишь кротко улыбнулся в ответ и обнял его…
Мелиор получил то, чего так страстно желал. Ему был представлен мир наряду со свободой устанавливать в нём свои правила. Оставить его у себя Создатель не мог, поскольку жажда всеобщего обожания не вписывалась в сотворённый им уклад, где понятия «получать» и «отнимать» не имели власти, где правило стремление создавать, отдавать и даровать.
Теперь Мелиор жил далеко – в мире, дарованным Создателем. В мире с теми, кто поддался порочным мыслям и стал смертен, заразившись тщеславием, алчностью, завистью, жадностью, гордыней. В мире, где каждый задавал себе вопрос – один и тот же вопрос – «Ну почему же он, а не Я?». Именно в этом мире Мелиор царствовал бесконечно.
Он взмывал ввысь, упиваясь своим могуществом. Теперь он был властелином! Каждый признавал его безграничную силу и трепетал при упоминании имени его. Мелиор победил, доказал свою исключительность. О большем, казалось бы, и мечтать не приходилось. Вот оно – долгожданное счастье!… Однако на исходе игры из глубины его тёмной души неожиданно всплыли новые, неведомые прежде ощущения – ощущения бесцельности и бессмысленности происходящего. Взирая пустым холодным взором на снующих внизу смертных, он испытывал лишь презрение.
В недоумении Мелиор обращался к небу: «За что? За что ты любишь их?», на что Создатель отвечал, что для любови не нужны причины. Тогда Мелиор с криками отчаяния метался над миром, напрасно пытаясь постичь, что за чудо позволяет любить тех, кто пренебрегает твоими ценностями. И это непонимание лишь усугубляло его негодование. Так проходила вечность…
Однажды, когда ненависти стало тесно в груди, Мелиор, сидя на вершине мира, неожиданно осознал, что во всех его бедах виновата мысль, некогда вырвавшаяся изнутри. Ах, если бы он не дал ей возможность завладеть всем его существом, он бы никогда не испытал столь горького разочарования.
«Я могу контролировать мысли окружающих, но не могу управлять своими, а значит, я слаб? – с ужасом спрашивал себя Мелиор. – А может быть, я не умею любить – так, как любит Он?»
И его взор вновь обращался к небу…
1
Всё закончилось… и как только закончилось – неожиданно началось заново.
Природа определённо не терпит пустоты в нашем мире – видимо, слишком много намечено для нас Господом, чтобы терять время на бездействие. Каждая остановка – лишь короткая возможность перевести дух, собраться с мыслями, восстановить силы. Ничто не стоит на месте.
***
Илья уже давно находился в состоянии необъяснимого уныния, которое в медицине называется депрессией или неврозом. Люди, страдающие подобными расстройствами, считаются ненормальными. Не сумасшедшими, а именно ненормальными, поскольку норма – состояние, присущее большинству, а всё, что не вписывается в её рамки, считается отклонением. Однако в сравнении с сумасшедшими, «отклонившиеся» имеют гораздо больше шансов восстановить свой изначальный психический статус. Безусловно, каждому человеку свойственно порой пребывать в мрачном настроении, но, как правило, оно быстро сменяется эмоциональным подъёмом; ненормальные же задерживаются в дурном расположении духа так долго, что перестают осознавать свою тоску, а ощущение радости практически стирается из их памяти.
На окружающих душевное расстройство Ильи не особенно отразилось – он был не из тех, кто выставляет события своего внутреннего мира на всеобщее обозрение, напрашиваясь на сочувствие или же вымещая зло на каждом встречном. Несмотря на это, пересуды о метаморфозах, произошедших в его характере и поведении, не смолкали.
Илья Илаев работал журналистом в довольно крупном издательстве. Его статьи и репортажи в своё время наделали много шума. И хотя фамилия его по-прежнему оставалась на слуху, а материалы пользовались неизменным интересом читателей, они всё же несколько утратили былую остроту и злободневность. Илаев вроде бы старался держать марку и сохранять репутацию, но огонь внутри пылал уже не столь ярко. Желание творить и потрясать общество, угасало – причём угасало вместе с потребностью быть популярным.
Главный редактор издательства, Сергей Эдуардович Хронов – давний товарищ и коллега Илаева – считал его человеком надёжным, порядочным, в разумных пределах честолюбивым и, несомненно, одаренным. Хронов не понаслышке знал, что творческие личности подвержены внутренним кризисам, как никто другой, а посему считал своим долгом оказывать поддержку тонким натурам своих подопечных. Именно так он и поступил в этот раз.
– Дружище, тебе нужен отпуск! Лето на дворе… Слетай на море, отдохни, перезагрузись, наберись сил. Иначе сгоришь – сгоришь дотла. Кризис пера… Поверь, я повидал многих его жертв. И кем они стали? – Озлобленными заурядностями! Важно, знаешь ли, вовремя сделать паузу.
Илья расположился в удобном кожаном кресле в кабинете Хронова.
– Да-а-а… – протянул он, устремив вдаль слепой взгляд. – Теряю мотивацию… Последнее время я вообще престал понимать, для чего работаю. Раньше хотелось шокировать общество правдой, хотелось восстать против несправедливости, а сегодня… лишь сомнения… сплошные сомнения. Зачем обществу правда? Нужно ли вообще тревожить людей? Да и как бороться против несправедливости, если то, что ещё недавно считалось вопиюще аморальным, сегодня – пример для подражания?
Хронов возвёл руки в знак согласия с тирадой коллеги, из которой напрашивался единственно верный вывод: на столе оперативно организовались два бокала, початая бутылка армянского коньяка и основательно подсохший, но ещё пригодный к употреблению лимон.
– Стареешь, брат! Думать много стал, – подытожил редактор; смерив взглядом объём содержимого бутылки, он неудовлетворённо скривился, но тут же перевёл глаза на Илью и подмигнул ему. – В общем, пиши заявление на отпуск, и в добрый путь! Ты мне нужен сильным и готовым к борьбе. А уж я за это время подберу задание, чтоб у тебя по возвращению не было времени для сомнений.
Едва удостоив коньяк равнодушного взора, Илья отставил бокал.
– Я не буду, – сказал он. – Но ты, наверное, прав – надо отдохнуть.
– Я всегда прав – должность у меня такая, – Хронов возмущенно вернул бокал на место. – И пить будешь – приказ руководства. Что за меланхолия?! Думаешь, мне всё нравится? Думаешь, я всем доволен? Да один новый владелец чего стоит! Нос суёт чуть ли не в каждый материал. Меняет формат, как ему вздумается, – редактор сбавил громкость своего голоса почти до минимума. – У меня вообще создаётся впечатление, что мы начинаем работать в рамках чётко заданной программы, причём никак не возьму в толк, какой. И что? Мне хандрить или делом заниматься? Разберёмся, определимся, выстроим! А сидеть и ныть – это, знаешь ли, не для нас с тобой. Мы калачи тёртые! Верно? И если не мы, то кто?
– Эх… – Илья грустно вздохнул и одарил Хронова натянутой улыбкой. – Ну, в отпуск – так в отпуск.
– Другое дело! – удовлетворённо продекламировал редактор. – И чтобы без выкрутасов. Завтра же на самолёт – и в тёплые края! Обратно – отдохнувшим, бодрым и дееспособным. Уяснил?
Илья обреченно кивнул:
– Уяснил.
– Вот так, брат. Таким ты мне нравишься. А то уже по коридорам шепчутся: Илаев то, Илаев сё – выдохся… Не сметь! Не сметь давать повод для сплетен! – Хронов нахмурился, но тотчас же расплылся в широкой улыбке и принялся разливать коньяк по бокалам. – Так куда направишься?
– Да может, в Грецию… давно хотел там побывать.
– Вот и прекрасно, езжай в Грецию, – Сергей поднял бокал. – «Метакса», вино, гречанки – чтобы в достатке было. За это и выпьем.
Илья сделал глоток коньяка. Обжигающая волна прокатилась по его пищеводу, насыщая каждую клеточку организма живительной силой.
– Жизнь продолжается, – изрёк журналист, и гримаса на его лице стала куда больше походить на улыбку.
– Нет, брат – только начинается, – поправил его редактор. – Продолжается она у серой массы, а мы с тобой творцы, поэтому у нас каждый антракт предзнаменует нечто новое, большее.
– Аминь, – произнёс Илья и опустошил бокал.
2
То ли сон, то ли явь, то ли бред.
Илье спалось неспокойно. Нет, кошмары не мучили. Он давно забыл, что такое пробуждение среди ночи в холодном поту. Чаще снилось что-то несуразное и невразумительное, оставляя под утро уже привычный осадок пустоты и разочарования. Проснувшись, Илья подолгу лежал в кровати, осмысливая ночные грёзы и раздумывая о дне грядущем. Усилием воли он прогонял навязчивые мысли, после чего машинально шёл умываться и готовить завтрак, а затем отправлялся на работу с тем, чтобы вечером вернуться домой и снова заснуть. В ту ночь Илье не снилось ничего, и утренние мучительные раздумья о бессмысленности бытия успешно заменила головная боль и угрызения совести.
Вчерашняя разминка коньяком плавно перетекла в феерическую пьянку. Уже из редакции они с Хроновым выдвинулись с песней. Поймав такси, коллеги отправились в ресторан, где устроили грандиозное пиршество по поводу предстоящего отпуска – с выступлениями на ресторанной сцене, обхаживаниями гостьей заведения, скандалом с администратором и дракой с двумя типами, находившимися в аналогичной кондиции. Да и дракой назвать это можно было лишь с натяжкой – скорее, обоюдное угрожающее мычание, хватание за одежду и валяние друг друга по тротуару, прерванное проезжавшим мимо полицейским патрулём. Из отделения Илью и Сергея отпустили практически сразу благодаря известности журналиста Илаева в кругах защитников правопорядка – освещая в свое время криминальную хронику, он снискал репутацию объективного и порядочного человека.
Телефонный звонок заставил Илью вздрогнуть. Он минуту сомневался, стоит ли брать трубку, но догадка, что это может быть Сергей с предложением поправить самочувствие, заставила прохрипеть в аппарат:
– Да… м-м-м… Илаев слушает.
– Живой? – голос Хронова звучал на удивление бодро, – впрочем, он всегда отличался завидной способностью наутро после банкетов выглядеть так, будто всю ночь спал ангельским сном. – Ладно, это даже не важно – сейчас оживёшь. Быстро собирайся – и в редакцию. Билеты на Крит уже забронированы. Вылет сегодня вечером. Только перед поездкой тебе нужно встретиться с Реболаровым – у него какая-то личная просьба имеется.
– Я не… м-м-м-могу… – не лукавя, простонал Илья.
– Я тебя понял, – Хронов сделал секундную паузу. – Через час пришлю машину. Мычание и стоны слышать больше не желаю. От приглашений Реболарова не отказываются, тем более, твоя поездка оплачена им. Остальное при встрече. Жду.
Разговор оборвали короткие гудки. Илья пролежал ещё минут пять с прижатой к уху трубкой. Солнечный луч, заглянувший сквозь неплотно прикрытые шторы, невозмутимо озарял беспорядок в холостяцкой комнате. Жмуря глаза, журналист с трудом встал и поковылял в ванную.
***
Личность Всеволода Александровича Реболарова была окутана плотной пеленой тумана. Этот человек практически не попадался в поле зрение СМИ, а если кто-то проявлял излишний интерес к его персоне, то любопытному объясняли: Всеволод Александрович не желает публичности – причём объясняли столь доходчиво, что у акулы пера тут же пропадало желание допытываться до подробностей его восхождения к вершинам бизнеса.
Илаев не припоминал ни одного интервью или публичного выступления Реболарова, при том, что по слухам, тот начал свой предпринимательский путь ещё во времена перестройки. В отличие от своих коллег по цеху, все эти годы бизнесмен старательно оставался в тени, влияя на события не посредством внешних факторов, а с помощью личного авторитета. Похожими методами пользовались криминальные лидеры, но причислить Всеволода Александровича к последним не было оснований, ибо в скандальные истории он не впутывался и имел безупречное реноме. Реболарову никогда не доводилось быть ни жертвой бандитского покушения, ни объектом интереса следственных органов.
Илья по роду своей деятельности был знаком и с предводителями криминальных структур и с серьёзными бизнесменами; так вот, и те и другие считали Реболарова человеком конторы или даже правительства. Его уважали и побаивались. Создавалось впечатление, что олигарх знал наперёд о грядущих переменах в стране, и с изворотливостью змеи плавно огибал преграды, шаг за шагом создавая империю, масштабы которой не брался определить ни один эксперт. Реболаров был редким гостем модных тусовок, и любое появление предпринимателя в публичных местах вызывало такой ажиотаж, что на одном его имени можно было зарабатывать баснословные деньги. Что же касается личной жизни, то Всеволод Александрович предпочитал не связывать себя брачными узами, и это лишь придавало ему ещё пущей загадочности и порождало ещё больше сплетен вокруг его персоны.