Дождавшись, когда все усядутся и воцарится тишина, аксакал поднял с блюда два бараньих уха и с поклоном вручил их хозяину и хозяйке, повелевая тут же съесть, напутствуя при этом:
– Любезные хозяева, это вкушать вам, чтобы вы издалека слышали подъезжавших гостей, успевали сварить лучшего барана, угостить гостей досыта от чистого сердца.
Понравившийся тост вызвал шумные возгласы одобрения и обильное возлияние спиртным.
– Нас осчастливила посещением красавица из Кремля! – продолжил старец. – Её профессия – сказочно рассказывать обо всём увиденном и услышанном. Великолепная, скушайте язык ягнёнка, и ваша речь зазвучит песней!
Низко поклонившись, Ника приняла яство и откусила кусочек под поощрительные аплодисменты.
Хоббио и Арсенал заёрзали на подушках в ожидании очереди, но глава застолья плавно перевёл приветственные речи на местных знаменитостей, и оба извелись от нетерпения, изрядно набравшись спиртного. Наконец, вспомнив о гостях, аксакал остановил взгляд на Хоббио:
– Любезный этот фотограф продемонстрировал несравненное искусство запечатлевать мгновения жизни на века. Он видит всё вокруг, не упуская главного. Пусть эти два глаза усилят твою зоркость!
Нику едва не стошнило, когда, рисуясь, Хоббио с победным видом лихо проглотил оба презента, запив гранёным стаканом водки. Оживился и Арсенал, пребывавший в некотором отупении от поглощенных яств и напитков.
– Был бы с нами твой отец, – между тем шептал на ухо Нике перебравший фотограф, – мозг из башки ягнёнка по праву принадлежал бы ему. Парацельз – гений и гарант всех наших успехов!
– Замолчи! – одёрнула его женщина. – И перестань пить! Ты становишься опасен несносной болтливостью!
Арсенал же, заполучив главный приз, разбрасывая жир и кусочки мяса, грыз баранью башку под дружный рёв разгулявшихся. Крупные зубы гиганта выделывали чудеса, и скоро обглоданный череп засверкал белизной.
– Эй, шустрик! – издеваясь, крикнул герой впавшему в ярость сопернику. – Хватай «мыльницу», лепи с меня снимки для столицы! Да гляди, чтобы моя физиономия уместилась в кадр с этим черепом!
– Нет, эта скотина просто напрашивается, чтобы я набил ему морду! – выругался Хоббио, едва сдерживаемый Никой.
– Кончайте лакать оба! – заметалась она между ними. – Завтра отец ждёт нас с деньгами. Забыли? Я с удовольствием бы покинула эти места сейчас, но темнеет, а заблудиться в барханах – трагедия.
Арсенал вразумился раньше и, облепленный расхваливавшими его мощь степняками, выбрался из юрты, отыскал отдыхавшего у колючек дромадера и взгромоздился на животное. Пока наездник не двигался, верблюд вёл себя спокойно. Но из юрты выскочил Хоббио, поднявший соперника на смех, и, не успокоившись, стал тоже подыскивать для себя скакуна.
Выбежавшая на поиски обоих Ника застала ужасную картину: в образовавшемся кругу подвыпивших любопытных два всадника, настёгивая несчастных дромадеров, съезжались в непримиримой схватке. Ника рванулась было в круг остановить побоище, но степняки повисли на ней, а начальствовавший в юрте аксакал грозно вознёс вверх руку:
– Назад, женщина! Это дело мужчин!
Куда девались былое почтение, возвеличивание и пестование! В этих суровых пустынных краях детей и женщин к делам мужчин допускать запрещалось.
Ника рвала на себе волосы: Хоббио затеял недоброе; ревнуя её к Арсеналу, он давно точил на него зубы. Отца поблизости не было, а ведь только Парацельза слушались и побаивались оба.
Между тем схватка уже заканчивалась на вершине бархана, и степняки облепили бойцов, азартно поддерживая криками.
Верблюды, кусая друг друга, сбиваясь грудь на грудь, дрались из последних сил, однако тот, на котором с трудом удерживался Арсенал, начал уставать. Его подводила правая задняя нога, вывихнутая в схватке и искусанная врагом. Когда верблюды падали и барахтались, эта беда была незаметна. Но всадники, жестоко стегая животных нагайками, поднимали их на ноги снова и снова. Тот, на котором гарцевал Хоббио, был молод, сух и жилист, под стать наезднику, ловко управлявшему горбуном. Верблюд Арсенала был старым зверем, в человеческой руке не нуждался и руководствовался собственным нравом. Подчиняясь природе, вопреки командам хозяина, он действовал иначе. Часто это вредило ему, так как он заметно уступал молодому врагу в скорости и крепости зубов. Молодой полосовал его брюхо и ноги, пытался дотянуться до шеи, где билась желанная аорта. До известного времени старому дромадеру удавалось увёртываться и спасать уязвимое место, однако при каждом столкновении делал он это всё медленнее.
Но вот с вершины бархана дромадеры свалились в яму и зарылись в песок так глубоко, что даже ужасная боль от ударов нагайками не могла их поднять. Теперь они вцепились друг в друга зубами, дико вращая огромными глазищами.
Первым сдался тот, который был под Арсеналом, он завалился на бок, отбросил башку на всю длину изъеденной противником шеи, закатил глаза и захрипел. Арсенал оказался под ним, придавленный грузным туловищем и задней ногой. Горбун, управляемый безжалостным Хоббио, добрался до шеи врага и вгрызся в неё острыми могучими зубами; мгновение – и фонтан чёрно-бурой крови вырвался со свистом в небо.
Застонал и Арсенал, не в силах столкнуть с себя умиравшее животное, в агонии копытом сдавившее ему грудь и перекрывшее дыхание. Ему грозила смерть от удушья. Не в силах что-либо произнести, умоляя, он выкатил глаза на Хоббио. В его горле булькало, рот не закрывался, живительный воздух перестал проникать в лёгкие.
Промедли Хоббио мгновение, и его соперник ушёл бы в иной мир, навсегда перестав доставлять беспокойство, но дикий вопль раздался за спиной. Это Ника почуяла неладное. Хоббио бросился к врагу, сбросил копыто и рывком высвободил тело Арсенала. Не двигаясь более, он долго дожидался, пока толстяк откроет мутные глаза.
– Слышишь меня, боров? – прошипел Хоббио, нагнувшись над ним. – Не крутись возле Ники! Не целься на неё и её денежки! И на Парацельза не надейся, пока я жив!
К верблюдам и всадникам, пересыпанным песком, отчаянно вопя, бежали люди. Ника бросилась к Хоббио. Но тот, словно не замечая её, поднялся без посторонней помощи; безумная улыбка блуждала по его тонким губам. Он по-хозяйски обтёр верблюжью кровь с рук белой рубашкой Арсенала и, не оборачиваясь, бросил подбежавшей девушке через плечо:
– Жирного спасай, горбун его покалечил.
Ночь сюрпризов
– Папочка! – В комнату Ковшова протиснулась детская курносая головка, и звонкий голосок Танюшки оповестил: – Это к нам дядечка Петечка притопал. Принимай, пожалуйста, гостя.
– Веди сюда, дочка, этого никудышного Петечку, я ему устрою заслуженную баню! – Данила оторвался от стола, заваленного бумагами.
– Не наказывай его, папочка! – залепетала девочка, опустив реснички; она остановилась в растерянности, держала за руку полковника Квашнина. – Дядечка Петечка нам мешок подарков принёс.
– Этот коварный подхалим не может без подлизства, – грозно поднялся над столом Данила, которому было отчего расстраиваться: он только что пережил непростую встречу с внезапно возвратившейся с курорта женой, с трепетом ожидал теперь появления Дынина и Соломина, но дружки запаздывали, а вот Квашнин тут как тут, этот точен, хоть сверяй по нему часы, а ведь Илья уверял, что дружок в запое.
– Иди, дочка, к маме, – поцеловал Данила девочку. – Устали вы в дороге, пора отдыхать, а мы с Петечкой чаёк попьём.
– Ты не будешь ставить его в угол? – заглядывала отцу в глаза сердобольная заступница; дядечка Петечка был её закадычным дружком, и по этому поводу Ковшов иронизировал: «Умеет старый хрыч подбирать ключик к малым детям вместо молодых тёть».
– Упрятал, злодей, дитё, не дал послушать её рассказов о синем море, – заискивающе произнёс Квашнин, как только Данила, возвратившись, отвернулся к окну.
– Перегар валит, как ни крутись, старый лис! – ругнулся Ковшов.
– А что это Очаровашка прискакала? – Квашнин пытался «замести следы». – Вроде не обещала так рано? Случилось что?
– Говорить с тобой не хочу, мент несчастный, – не теплел Данила. – Смерть бойца – не повод напиваться до смерти и на работу не являться. Просить будешь, чтобы я за тебя генерала Сербицкого умолял?
– Виноват в смерти опера, вот и принял, но генерала просить за себя не собираюсь. – Квашнин заметно обиделся. – Лучше спроси меня: кого я тебе доставил?
– Да что тебя спрашивать, пьянь несчастная? У тебя ноги до колен в воде. Где Дынин?
– Я за ним приглядывать не приставлен, – огрызнулся Квашнин, снимая мокрые полуботинки. – Илья выполняет твои поручения. У меня своё дело. Кстати, Илья нам не понадобится.
– Это как?
– А так!
– Дынин звонил мне и высказал доводы, что убийства Фугасова и Шипучкина совершены одним лицом. – Не сдерживаясь, Ковшов нервно заходил по комнате. – А смерть банковского служащего вовсе не самоубийство. Но это только начало, слушай далее…
– Это уже не так важно, – перебил его приятель. – Я только что задержал преступника, имеющего прямое отношение к убийству Фугаса и моего Серёженьки…
– Повтори! Повтори, что ты сказал…
– Терпению моему нет предела! – Квашнин развернулся в коридор и возвратился назад, неся на плечах запутавшегося в тряпье и собственных одеждах неизвестного; не церемонясь, он сбросил его под ноги Ковшову:
– Поймал на месте преступления.
Данила попытался рассмотреть лицо незнакомца.
– Не обращай внимания, что притих, он жив, скотина, больше притворяется, – пнул того ногой Квашнин. – Брыкаться в пути вздумал, ну я его хлопнул слегка по одному месту, чтобы не шумел.
– Зачем ко мне? – недоумевал Данила. – Почему не в дежурную часть?
– За кого бы там меня приняли в таком виде?!
– Не обознались бы.
– Времени у нас в обрез, а там разборки бы затеяли… сегодня в управе дежурит майор Катушкин. Станет звонить генералу, разбулгачит всех, одним словом… – поморщился полковник. – А заявись я с этим утопленником в любой райотдел, меня потом анекдотами замучают.
– А ты у нас такой стеснительный, – хмыкнул Данила.
– У этого гада в руках портфель какой-то.
– Раскрой.
Квашнин занялся портфелем, развернул находившийся в нём свёрток и, к удивлению обоих, выложил на стол револьвер странной фигурации.
– Ты не фокусник?.. – опустился на стул Данила. – Сознайся, знал заранее?
– Сроду не видел.
Ковшов осторожно указательными пальцами обеих рук поднёс оружие к глазам. Долго рассматривал и наконец произнёс неуверенно:
– Пушечка-то, кажись, не наша. Очень старого образца револьвер, если не коллекционный.
Незнакомец на полу застонал.
– Жив, бандюга, я же говорил… – пнул его ещё раз Квашнин.
– Перестань, это ж не футбольный мяч. Врача не вызвать?
– Обойдётся.
– Откуда же ты приволок это криминальное чудо? – начал злиться Ковшов. – Объясни толком. Явится на шум Очаровашка, что я объясню? А если придёт Соломин? Ведь я его приглашал сегодня… Опасаться мне его нечего, но как объяснить?
– Соломина не жди. У них генерал совещание закатил такое, что к утру конца не будет.
– Всё-то тебе известно… И на завтра в КГБ совещание большое, меня пригласили.
– Лучше послушай, как я эту сволочь заарканил.
– Что с тобой делать?.. Рассказывай.
– Понимаешь, Данила, – начал Квашнин, – после того, как они Сергея в том скверике завалили и в озерцо сбросили, меня словно кольнуло что-то – придут ещё раз. Зашкалило на этом, и всё! Засел в укромном месте и караулю. Дня не пожалел. И точно. Гляжу, к вечеру прибегает этот тип. Ветрище налетел, гроза вот-вот разверзнется, а он при зонтике и портфеле, под интеллигента, значит, закосил. Натягивает перчатки и начинает по дну, где Сергея нашли, шарить. Ну я дрожу весь, а сдерживаюсь, дожидаюсь, пусть найдёт то, что ищет. Тогда с поличным я его и возьму…
Незнакомец зашевелился на полу уже вполне осмысленно, попытался приподняться на руках, но они подкосились.
– Оживает наш мокрушник! – зло посмотрел на него Квашнин. – А ты беспокоился насчёт его здоровья.
– Не отвлекайся.
– Чуть не заорал он, когда свёрток со дна выгреб, тут я его и прихлопнул с вещественным доказательством. – Полковник схватил револьвер, ловко покрутил на пальце.
– Осторожней с неизвестным оружием, ковбой, – отобрал у него револьвер Данила. – Предохранителя не видать. Бабахнет, греха не оберёшься.
Он поднёс револьвер ближе к глазам:
– Гравировка какая-то имеется. Пушка эта французского производства, и, похоже, в барабане остался один патрон.
– Вот чёрт! Иностранных киллеров нам не хватало! – выругался Квашнин. – Мороки с ними! – В сердцах он пнул незнакомца в очередной раз.
– Хватит!
– Да я его легонько, чтобы не задремал в тепле.
– Твоим «легонько» быка свалить можно, – послышался с пола знакомый голос.
Приятели уставились друг на друга.
– Илья! Разрази мою душу! – заорал Квашнин и бросился на пол поднимать того, кто уже с большим трудом походил на профессора судебной медицины Илью Артуровича Дынина.
Сюрпризы продолжаются
Квашнин, побледневший и, что называется, сражённый наповал, пришёл в себя лишь через несколько минут, когда Данила перенёс Илью в ванную, раздел и пустил тёплую воду. Переполох поднял на ноги всё семейство Ковшова. Прибежала Очаровашка, за ней притопала Татьянка, и все закружились вокруг пострадавшего, однако пристыженный полковник, искупая вину, вытолкал женскую половину и сам принялся растирать Дынина мочалкой. Профессор млел и ругал Петра Ивановича, но, когда по лбу недавнего мучителя заструились капельки пота, его душа тоже оттаяла, он смирился и начал выбирать выражения поприличнее.
Очаровашка накрыла стол для чаепития и, смерив Данилу взглядом, не обещавшим ничего доброго, отправилась с дочкой досыпать, а тот, подмигнув приятелям, приоткрыл дверцу шкафа и выставил бутылку коньяка, объявив:
– За спасение тела и души пострадавшего раба Божьего Ильи ибн Артуровича!
Все трое обнялись и выпили стоя.
– Вот уж действительно балбес! Как я мог тебя принять за убийцу? – ощупывая и похлопывая приятеля, не успокаивался Квашнин. – Рассказывай, что тебя привело к озеру?
– Братцы, налейте ещё сто граммов, – взмолился Дынин. – Медики – народ особый, мозг не созрел для ясности мысли.
Выпили ещё по одной, и профессор, пожевав кусочек лимона, расслабился, откинувшись на спинку кресла:
– Ну что сказать, друзья мои. – Он закрыл глаза от удовольствия. – Начну, пожалуй, с того предмета, что я обнаружил в воде.
– Вот! – сунул ему диковинный револьвер Квашнин.
– Собственно, на поиски оружия я туда и отправился, – повертел в руках револьвер Дынин. – Три пули, обнаруженные мною в теле Фугасова, оказались идентичными, и теперь я убеждаюсь, что они вполне могли быть выпущены из этого иностранного револьвера.
– Позволь-ка, Илюша… – осторожно принял оружие из рук Дынина Квашнин. – В барабане остался пятый патрон древних времён – недлинноватенький снарядик, калибр примерно пять семьдесят пять или шесть миллиметров, но жахнет так, что рад не будешь.
– Друзья! – поднял палец Данила. – Это же пушка на ночных собак! Французы в девятнадцатом веке изготовили их специально для велосипедистов, чтобы обороняться от них. И название у револьвера весьма чудное…
– Волкобой? – предположил Квашнин.
– При чём здесь волки? Я же сказал, первые велосипедисты, раскатывая вечерами по Парижу, пугали шумом людей и собак. Колёса-то были без резины. Собаки, естественно, бросались на них, кусали за ноги, порой забавы заканчивались настоящими трагедиями. Обороняясь, господа спортсмены пользовались именно таким оружием.
– Бедные животные! – Профессор разлил коньяк по рюмкам.
– А где выход? Париж тогда не был таким ухоженным и культурным. Город утопал в грязи. А ночью? Без револьвера зверьё загрызёт до смерти! Я его в коллекцию криминалисту сдам. – Ковшов погладил уникальную находку. – Конечно, после того, как убийцы будут осуждены. И название его я вспомнил – «вельдог».