– Заблудились, девушка? – окликнул Дашу один.
– Ищу, как отсюда выбраться.
– А что тут искать-то, пролезайте между байками.
– Я с бабушкой.
– Бабушку перенесем на руках, – хохотнул второй.
– Я еще и с машиной.
– Проблема, – весело констатировал первый.
По Дашиным глазам мазнул тусклый, на последнем издыхании, луч фонарика.
– Красивым женщинам и старушкам надо помогать. Девушка, вы, надеюсь, не на том мастодонте прикатили?
Как раз перед их малолитражкой осел темный и громоздкий как бегемот на суше «Крузер».
– Мою отсюда не видно. Она чуть пониже его колеса, – заторопилась Даша.
– Тогда делаем так, – голос придвинулся, – Беги, заводись. Мы по тихому растащим байки, ты ныряешь в щель и по тротуару дуешь до поворота. Я фонариком мигну. Только быстро. Мы вообще-то в оцеплении тут… ха-ха.
Кого и зачем оцепили, Даша спрашивать не стала. Кого надо, того и…
– Спать на дороге будем? – угрожающе начала Серафима, когда внучка прыгнула на водительское место.
– Спок, бабуля. Есть вариант ночевать в ментовке.
– Там чай дают?
– Я тебя люблю, – не по теме, но искренне откликнулась внучка.
В черной как колодезное дно ночи мигнуло. Даша сосредоточилась, не сдавая назад, почти цепляя клятый «Крузер», развернула свою микроскопическую «Тойотку» и втиснулась между раздвинутыми мотоциклами. Машинку принял корявый от выбоин тротуар, который, однако, благополучно донес ее до поворота и даже выкинул, не зацепив днища, в переулок. Где-то засвистели, загудело сразу несколько машин. Даша свернула в темноту, на подфарниках проскочила до следующего перекрестка, еще свернула. С перепугу ей померещилась погоня. Успокоилась она, только въехав на небольшую площадь, заставленную опять же мотоциклами. Кроме железа тут было полно людей. На эстраде под ракушкой кто-то бормотал в микрофон.
Снаружи постучали. Даша опустила стекло и зажгла свет.
– Девушка… о! девушка, Вы как тут оказались? Мое почтение, леди.
Не вполне чтобы трезвый, не бритый мэн в кожаной косухе, разглядев в глубине салона Серафиму, приподнял пожилую мятую шляпу.
– Я заблудилась, – честно призналась Даша. – За нами там… полиция. Мы в пробку попали…
– Бывает, – необидно оборвал ее мэн. – Побудьте тут пока. Бодяга уже вся. Еще трое, дальше мамонты… минут тридцать придется постоять. Потом я ребят попрошу, они вас на объездное шоссе пропустят.
– Что за бодяга с мамонтами? – нос Серафимы нацелился на эстраду.
– Я выйду, осмотрюсь. Тут какой-то концерт или фестиваль, – откликнулась Даша.
– А мотоциклетки зачем? – не отставала бабка.
– Мотоциклетка, бабушка, это – «Урал» с коляской. А тут байки.
Даша выбралась из машины. Парень на эстраде как раз перестал шептать в микрофон. Динамики рявкнули, люди на площади повернули головы в сторону действа. За первым грохотом последовала нисходящая волна звуков, в которую попытался встрять человеческий голос, но не найдя лазейки в плотном потоке децибел заметался, пропадая и выныривая в такт ритму.
Даша огляделась. Теснились косухи, немного цепей… мелькнул одинокий ирокез… кожаная безрукавка, рука от которой на отлете держала дымящийся окурок… чужая рука перехватила… косяк пропал за спинами. Наголо бритая девушка, поднесла к губам горлышко темной бутылки, другая девушка, выхватила из темноты остатки косяка и быстро коротко затянулась.
Рев оборвался. Парень на эстраде затряс волосами. Его команда бросилась врассыпную, освобождая место для следующих исполнителей. И опять: шепот в микрофон, ровный гомон толпы… настройка.
Даша уже приготовилась, почти прижала уши, в попытке защитить мозг от напора звуков, когда в толпе блеснули очки, прорисовался знакомый профиль и густая щетина.
– Слушай, тут Шевчук, – возбужденно оповестила она бабку, пролезая на заднее сиденье за курткой.
– Это который – осень?
– Ага. Осень…
Парнишка у микрофона отревел свое, ему похлопали. Потом хлопки усилились, раздались крики, переходящие в рев. Даша привстала на цыпочки. У микрофона стоял Кипелов. Как он пел! И как мало! Но за ним вышел… Дарья глазам не поверила.
Исчезла сквозная зимняя ночь. Он был рожден чтобы бежать, он открывал дверь в лето…
Она прыгала и кричала вместе со всеми. Рядом металась бритая девчонка, байкеры ревели не хуже собственных машин…
Потом кто-то вышел к микрофону и сказал несколько слов. Начала гаснуть подсветка на сцене. Даша разочарованно поплелась к машине, в раскрытое окно которой, любопытствовала закутанная в пуховой платок Серафима.
Их машинку пропустили на объездную дорогу, впадающую в пустое шоссе уже за пределами городка. Пробка пребывала на месте. Вдалеке едва слышно гудели моторы – снимались с места байкеры. Под тихое бормотание печки бабка перестала стучать зубами и выбралась из платка.
– Хороший мальчик, – голос у нее скрипел.
– Ты о ком?
– Последний.
– Чиж.
– Фамилия такая?
– Вроде того.
– Не слышала.
– Его по телевизору не показывают.
– На тех, кого там показывают, люди среди ночи зимой в давку не полезут.
– Это ты бабуля права. Я сама только на одном его концерте была. Представляешь, еще не началось, а народ уже в раж вошел: кричат, свистят. Я губу оттопырила: фу! моветон, блин. А к середине концерта сама орала и прыгала. Как в другой жизни побывала. Там все настоящее, а тут только отражение. Плоско, скучно. Витюша мне длительно потом выговаривал за плохое поведение.
– Взревновал.
– Да нет. Просто было к чему прицепиться, вот и пилил.
– Он не тебя ревновал, а мужескость свою нянчил. Это знаешь ли, похуже будет. Жена что? Либо повинится и он об нее ноги повытирает. Либо уйдет. Замена – тут как тут. Так или иначе, мужик свою самость не расплескал. А поставь его рядом с таким вот? Да Витька от одной перспективы должен был на стенку лезть. Представил должно быть, что ты его сравнивать станешь. А все женщины сравнивают. Только одним мужикам оно безразлично, а другие бесятся. К сожалению первых – единицы, а вторых – пруд пруди. А этот мальчик как раз для тебя.
– С ума сошла, бабуля? Он для всех.
– Не он именно. Такой. Но помяни мое слово, как только такого встретишь, так твоя жизнь вся под откос ухнет. Витюшу будешь, как малину поминать.
– Не пугай, Серафимушка.
– А может и пронесет еще. Сколько ехать-то осталось?
– Минут десять.
Серафима с трудом вылезла из машины. Даша помогла ей добраться до постели, раздела, уложила, подбросила дров в печку и села дожидаться, пока прогорят. При незакрытой вьюшке к утру в доме становилось зябко.
В тот год Дарья выбралась к бабке только на излете осени. Было уже ветрено. Ночи похолодали. Берег почти совсем опустел. Даша тащилась в горку с чемоданом, соображая, что не так. Дошло только у самой калитки – исчез высокий мезонин бабкиного дома. Даша рванула створку ворот. Вместо уютной старой развалюхи перед ней бетонным боком торчал цоколь нового дома. Над цоколем поднимался уже достроенный этаж. От старого дворика осталась сарайка, из которой выглядывал бампер красной малолитражки, да в углу у самого забора – индийская сирень. Она только-только собралась цвести.
Даша от неожиданности выпустила из рук чемодан. Он тупо бухнул на крупный, рассыпанный гравий.
– С сюрпризом тебя, – проскрипела Серафима вместо приветствия. – Вот решила новые хоромы поставить.
Даша спохватилась, стала поднимать чемодан, улыбаться, здороваться. На Серафиму было страшно смотреть. Она вся ссохлась, провалилась внутрь. Руки тряслись. На Дашу она смотрела как сквозь мутное стекло.
– Не по возрасту мне оказалась потеха. Потянула ношу не по плечу, дура старая.
Словно не человек, а тень отшатнулась от косяка и канула внутри мрачного цоколя. Даша шагнула следом.
В недрах нового дома оказалось не так уж и страшно. Просторно, чисто. Холл, кухонька, ванная.
– У меня теперь горячая вода есть, – похвасталась Серафима, в голосе на миг прорезались прежние нотки. – Ты как уехала, – за чаем она немного повеселела, – я решила: все, пора начинать новую жизнь. Сняла деньги с книжки, чулок развязала, набралось кое-что, вот… ну и смахнула старую хибару. А эту пока только до половины…
– А сама где жила? – ужаснулась Даша бабкиной смелости.
– Угол снимала. Противный тут народ, я тебе скажу. Одно слово: кубаноиды. Намыкалась. Теперь вот на новом месте. Успею ли…
Через полгода на очередной звонок Дарьи откликнулся незнакомый голос. Ее с пристрастием попытали: кто такая, адрес, место работы, и только на уже совсем грубый окрик ответили в том смысле, дескать, бабушку вашу Бог прибрал.
– Когда? – охнула Дарья.
– Ночью сегодня. Признаков насильственной смерти нет. Во сне старушка скончалась. Я участковый.
– Врач?
– Зачем ей врач? Участковый я. Хоронить бабушку кто будет? Дети?
– Не знаю, – откликнулась Даша. – Я сегодня прилечу. Вернее – завтра. Как только смогу.
– Тело в морге будет. Дом я опечатываю до полного разбирательства, – холодно сообщила трубка.
Разбирательства по приезде действительно последовали. Если бы не нотариус, Дашу, пожалуй, и на порог бабкиного дома не пустили бы. Оглашение завещания произошло в участке. Уполномоченный хмурился и смотрел исподлобья. Документы внучатой племянницы доверия ему не внушали.
Причина полицейского раздражения стала понятна, когда Даша перешагнула порог дома. Там будто корова языком прошлась. Очень большая и прожорливая корова. Не осталось даже старых полотенец. Из буфета начисто вымело вилки и ложки очень старые с почти стершейся гравировкой. Из ванной кто-то вынес зеркало. Даша его покупала в последний приезд. Не осталось постельного белья. В нижнем ящике комода валялись вытряхнутые из шкатулки старые письма. Сама шкатулка исчезла.
Участковый держал зверское лицо: только спроси, вот только попробуй! Даша его конечно спросила, куда подевались вещи. И получила: «Ты думаешь, я их взял?!»
Рядом с участковым ухмылялась в кулак соседка. Глаза тетки шарили по углам, подбирая последние золотые пылинки чужой жизни.
– Ключи! – протянула руку Дарья. Участковый кинул ей связку. Она поймала на лету.
– До свидания.
– Тело заберете из морга сегодня, – приказал участковый. Даша не ответила. – Я сказал сегодня!
– А? Да. Где у вас ритуальные услуги?
– Улица Хрустальная.
Дарья вполоборота смотрела, как они уходили.
Серафима оказалась очень маленькой. Но чистенькой. Выражение недовольства, с которым бабушка прожила все последние годы, исчезло. Его место заняла почти улыбка. Казалось, старушка ухмыляется из своего очень далекого далека, довольная, что так ловко всех провела.
Ее «мальчики» прилететь на похороны не смогла. Если бы их известили заранее…
Даша сорвалась! Она так орала в трубку, что та нагрелась и стала мокрой. Она им сказала все! И только накричавшись, поняла, что ее не слушают. Просто отключились.
Так Д. С. Горчевская оказалась наследницей недостроенного дома с видом на море. В прежней жизни остались привычная работа и налаженный быт. Там же остались друзья, которые в эту жизнь изредка позванивали, кто, искренне интересуясь ее делами, а кто и с прицелом на летний отдых.
* * *
Дорога была знакомой, но все равно муторной до изжоги. Пятьдесят километров растягивались в лучшем случае на час. Бывало и дольше. Езда по серпантину походила на тренировку в центрифуге. Вверх, вниз, вправо влево, по косой, притормаживая и разгоняясь. Из-за поворота выныривали знаки. В одном месте дорожники ошиблись. На табличке стояла цифра тридцать четыре, а через два километра, там где полагалось быть тридцати двум – тридцать шесть. Дарья называла этот участок рыбным. Знак зодиака: две рыбы плывут в разные стороны – разнонаправленность пространственных и временных потоков. На этом участке ее машину однажды пытались остановить цыгане. Просто встали посреди трассы и начали дергать двери, когда она притормозила. Дарья тогда вовремя включила блокировку. Ромалы поорали, поплевали, но пропустили. По встречной выползал на внепространственновременной участок груженый «Камаз». Работяги могли проехать, а могли и потоптать таборок. «Камаз»-то он железный.
Еще некоторое время после инцидента Дарью слегка потряхивало. Ее вообще всегда вышибала из колеи открытая агрессия. Не боец она была. Если конечно разозлить, тогда – еще то-се, а так, на ровном месте, могла забиться в крупном треморе, пережидая неприятности. Ругала потом себя, конечно за трусость. Да уж такой удалась. Не боец.
В Туапсе как будто и не было мертвого сезона. Тут даже люди по улицам ходили другие. Студены, моряки, те же тетки с кошелками выглядели иначе, нежели в ее деревне. Народ спешил по делам. Магазины на центральной улице оставляли почти столичное впечатление своей мелкостью, яркостью и ценами. Если бы не крайне скудный бюджет последнего времени Даша обязательно прошлась бы по ним. Но, как говориться, желания не всегда соответствуют. А у нее так и вовсе – расходились. Самые простенькие, на грани с ширпотребом новые сапоги стоили столько же, сколько десять мешков цемента. А бетон, а кирпич? Она в последнее время поймала себя на том, что финансовые вопросы думает в кубометрах, погонных метрах и рабочих часах.
Если хочешь покончить с нормальной жизнью, организуй себе западню в виде стройки, в которую ухнут все силы, время и деньги, и через какое-то время заметишь или добрые люди подскажут, что превратилась неизвестно во что. Была женщиной, а стала сухой, деловой даже не бабой, а человекоединицей без пола.
Еще год назад, попав в финансовый цейтнот, Даша прогнулась, наступила на горло собственной гордости и позвонила бывшему мужу. Дела у того шли неплохо, пара магазинов кое-что приносила. А Дарья тогда осталась вовсе без гроша. До голодных обмороков дело пока не доходило, но поясок уже подтянулся на последнюю дырочку. Даша попросила в долг. На что получила контрпредложение, решить дело по-родственному. Витюша предлагал ченчь: купить Даше взамен бабкиного наследства однокомнатную «с ремонтом» в Челябинске. При том, что разница в цене была на порядок. Даша поблагодарила бывшего мужа за щедрость и уже собралась отключиться, когда Витюша елейным голоском поинтересовался:
– А ты как думала? Мы тут в снегу по шею, а ты на югах в тепле, строишь с понтом светлое будущее, трахаешься без сомнения с каждым встречным поперечным, а я тебе должен оплачивать развлечения?
– Ты в своем уме? – оторопела Даша.
– Разумеется. А потому денег я тебе не дам. Бери бабки за сексуальные услуги. Или меняй свой недостроенный сарай на однокомнатную. На такой вариант я согласен.
И Даша сказала ему куда следовать. Точнехонький адрес выдала по буквам, отключилась и поняла, что сдохнет с голоду, но больше ни у кого ничего просить не станет. А еще сообразила, что год назад тирада на русском устном просто не могла у нее сложиться. Тогда она еще не все слова знала, во-первых, а во-вторых, выговаривать их было свыше ее воспитания. За пределами, так сказать, добра и зла.
Что мы имеем, – думала она, перебирая в памяти разговор с бывшим близким человеком, – а имеем мы деградацию. Я становлюсь грубой теткой. Не теткой даже, а грубой особью.
За последний год у Дарьи не случилось ни одного мужчины. Пролапсус эст. Дома, после развода нет-нет да возникали какие-то отношения. Романами не назовешь, но и не разовые акции. А когда переехала сюда, ее будто выключили. Она столько сил отдавала борьбе за выживание, что в какой-то момент перестала ощущать потребность в сексе. Нет и нет. Основной и почти единственной доминантой стал расчет: если сэкономить на еде и одежде еще немного… получишь все ту же особь без пола.
Дарья работала на трех работах: брала дежурства в стационаре, бегала по вызовам, и в любое время суток, если не была на трудовой вахте, могла выехать на спасение очередного алкоголика от самого себя.
Она научилась брать деньги у больных, не краснея. Никогда в прежней жизни ей не приходилось назначать цену за свою работу. Научилась. Научилась четко ставить задачи перед строителями. Научилась требовать, ругаться, грозить, гнать, просить, умолять…