– Подумайте! До вечера времени, надеюсь, хватит?
Можно перевести дух. Несколько часов у него еще есть.
– Жду вас ровно в 19.00. Кстати, с напарницей познакомились? Неле – одна из лучших наших сотрудниц, я ее готовил лично, так что можете ей вполне доверять. У нее свой ранец, так что начинайте полеты.
Карл Иванович поглядел не без иронии:
– Наверно, я вас огорчу, но в паре старшая – именно она. Можете рассказать ей все…
И вновь улыбнулся:
– Даже то, что не рассказали мне.
– Опять, – вздохнула жена, щелкая серебряной пудреницей. – Сандро, я тебе уже говорила: так жить нельзя!
– Нельзя, – покорно согласился князь. – Самому противно.
Решетка перед лицом, скучающие надзиратели по углам, железная дверь, телефон на столике возле окна. Комната свиданий. Когда его вывели из камеры, Дикобраз очень удивился. После того, как Царица Небесная стала приютом «политических», свидания сократились до минимума. В прошлый раз, в 1926-м, к нему не пустили никого, даже отца.
Для княгини правил не существовало.
– Когда ты, наконец, займешься делом? Работу можно найти во Франции, язык ты знаешь, а наши родственники тебе бы помогли. Нельзя быть таким неприспособленным! Что я дочери скажу? Отец угодил в тюрьму, к жуликам и бандитам? А ты еще хотел встречаться с ней каждую неделю! Хватит и того, что сам стал отщепенцем…
С женой князь спорить даже не пытался. Бесполезно! Его очень дальняя родственница, тоже из Руффо, но иных, миланской ветви, вышла замуж за единственного наследника семьи Скалетта, героя войны и перспективного молодого преподавателя. Свою ошибку поняла быстро – они расстались после его первого ареста. В Италии развод невозможен, однако жена сумела каким-то образом оформить нужные бумаги во Франции – и там же выйти вторично замуж. Готский альманах этот брак игнорировал, но справочник по генеалогии – не самая популярная книга.
– В общем, Сандро, не обижайся, но с тобой надо что-то делать. И если ты сам не в силах, этим займусь я!
Она была все еще красива, и князь не слушал, просто смотрел. «Отщепенцем» в тех кругах, где блистала княгиня, он стал уже давно и не слишком о том печалился. Прочее тоже уже слыхал, причем неоднократно. Все кончено, и кончено давным-давно.
Но ведь пришла. Не забыла!
– Как Стелла? – спросил он, впрочем, без всякой надежды. С дочерью Дикобраз почти не виделся, и не по своей вине. Вначале не позволяла супруга, потом пришлось уехать. Письма, конечно, посылал, но вместо Стеллы отвечала сама княгиня. «У девочки всё в порядке…»
– У девочки всё в порядке, она хорошо учится, а мы с Жоржем уже присмотрели ей вполне достойную партию. Молодой человек нашего круга, обеспеченный и очень перспективный.
…Как и он сам когда-то.
Князь посмотрел в знакомые глаза – и не увидел там ничего. Он вдруг понял, что с бывшим капралом Кувалдой у него куда больше общего.
– Беттина, – проговорил он и умолк. – Беттина…
Первый год после женитьбы они были очень счастливы, по крайней мере, ему так казалось. И потом, когда родилась дочь, все тоже шло хорошо, жена лишь жаловалась, что они редко бывают у знакомых – и ненавязчиво советовала держаться подальше от политики.
– Тебя хотят здесь запереть, – негромко проговорила княгиня. – Без суда, на основании какого-то чрезвычайного указа. Содержание под следствием без ограничения срока.
Дикобраз кивнул. Ожидаемо. «…Не жалуйся, берсальер!»
– Я вытащу тебя отсюда!
Пудреница вновь щелкнула. Звук был резким и неожидан- ным, словно выстрел. Алессандро Руффо ди Скалетта улыбнулся в ответ.
– Зачем тратить силы?
Пудреница была фамильная – бабушкина, купленная в Париже в незапамятные года, память о медовом месяце молодой княгини. На крышке – две длинноволосые наяды, под крышкой – чуть потускневшее от времени зеркальце. Бабушка ею очень дорожила и перед смертью завещала передать будущей супруге наследника рода Руффо ди Скалетта. Беттине поначалу безделица, слишком дешевая и простая, не пришлась по душе, но потом княгиня почему-то передумала – и уложила ее в сумочку.
– Причешись! – требовала она у мужа, поднося зеркальце к самому его носу. – Ну, на кого ты похож? Прямо Минотавр!
Почему именно Минотавр, молодой супруг так и не узнал. Не успел спросить.
Камере зеркало не полагалось, и князь мог лишь представить, каким его видит бывшая жена: двухдневная щетина на помятом лице, острые, обтянутые кожей скулы, глаза, утонувшие под густыми бровями, волосы дыбом – и седина на висках. Дикобраз и в молодости не считал себя красавцем, теперь же ему не дотянуть даже до Минотавра. Отщепенец – самое верное слово.
– Силы тратить незачем! – отрезала княгиня. – Ты неисправим, Сандро!..
И добавила, но уже шепотом:
– Если бы арестовали меня, ты бы поступил иначе?
* * *
С Глорией Свенсон тоже не сложилось. На следующий день после «party» у Джона Форда она сама позвонила князю в гостиничный номер. Когда встретились, Дикобраз, не подумав, назвался сценаристом – на кинозвезду он никак не походил.
– Я женат, – сказал он любительнице бриллиантов, когда стало ясно, что встреча может быть не последней.
– Я замужем, – ответила та. – Но об этом мы подумаем завтра.
«Завтра» растянулось на две недели, а потом пришлось решать. Свенсон уже подала на развод, и Алессандро имел все шансы стать следующим мужем, однако с непременным условием: работа на ее личной, только что основанной киностудии и конечно же сценарии по заявленным темам.
Верности Глория не обещала. «Это Голливуд, мой Сандро. Мы с тобой взрослые люди».
Он уехал. Целых три дня Свенсон была безутешна.
Снова они увиделись уже в 1935-м, когда князь, перед тем как возвратиться в Италию, заехал на пару дней в Город Ангелов. У Глории Свенсон все было уже позади, и слава, и бриллианты. Перед встречей князь нашел в музыкальном магазине старую пластинку Гершвина.
– Не смотри на меня, – попросила актриса. – Лучше давай выключим свет.
Последнее письмо князь отправил ей за неделю до ареста.
Вверх! Вверх! Влево! Скорость прежняя, не форсировать, скоро начнет чувствоваться высота, тогда и нагоним. Вверх, вверх, вверх!
Цапля честно старалась уйти – и столь же честно делала все возможные ошибки, хотя Лейхтвейс перед полетом объяснил как можно подробнее – так же, как когда-то объясняли ему. Скорости почти одинаковые, преимущество, но не слишком заметное, у того, кто легче. Этим можно пренебречь – но не высотой. После трех километров скорость сильно падает, причем поначалу этого не замечаешь. Тот, кто ниже, имеет шанс выжать все до упора – и догнать.
Вверх! Дышать уже трудно, в ушах – легкий звон, пальцы начинают холодеть. Значит, уже скоро. Может, Цаплю и учили, но не полету в паре. И не воздушному бою, если бы все было по правде – конец девице!
Вверх! Она летит по кривой, значит, срежем дугу. Еще одна ошибка. На земле заяц может петлять, уходя от погони. Иногда помогает. В небе, в мире трех измерений, убегать следует только по прямой. Но не вверх, в зенит, а под углом, и чем меньше угол, тем надежнее. В идеале лучше уйти вниз, к самой земле, но это уже высший пилотаж.
Кажется, пора. Дышится трудно, виски давит, в ушах уже не звон – сирена. Цапля уходит на полной скорости, а у него еще есть резерв, пусть и совсем маленький.
…А еще он легче, девица хоть и костистая, но с мясом.
Форсаж! Кулак – до боли, руку вперед.
Есть!
Мог толкнуть в ногу, мог и слегка повыше, но проявил такт – ударил в плечо. Чуть не рассчитал: положено касаться, а не бить кулаком. Ничего, переживет костлявая!
Ладонь разжать… Руку назад… Стой!
Разбор полетов.
* * *
– Как же тебя готовили? Мы на второй тренировке уже играли в догонялки. Маневр «двойкой», между прочим, еще труднее, его и за неделю не освоишь.
В небе говорили по-немецки. Может быть это, а может, шлем и очки, скрывшие лицо, но Цапля в ее «марсианской» ипостаси не раздражала. Команды исполняла, не задавая лишних вопросов, летала же вполне грамотно для новичка.
– Меня учили стрелять. И, знаешь, я была самой лучшей. С тридцати метров при любой скорости – наверняка. И догонять не нужно. Кстати, стреляю правой, перчатку отключаю, перехожу на запасной гироскоп, который на ремне. Не слишком удобно, но я освоилась.
С тридцати метров в полете… Его самого такому не учили. Цели у них только на земле.
– Меняемся, теперь ты догоняешь. Первые два раза поддаюсь, заодно покажу твои ошибки, смотри внимательно. В третий – на полную. Даю фору – если подойдешь на дистанцию выстрела, считай, победила. Тридцать метров, говоришь?
Глаз не увидеть, только стрекозьи очи. Но показалось, что стекла блеснули бледной зеленью.
– В бою форы не будет, Лейхтвейс. И честный бой – не для нас. Но здесь ты командир.
О том, что лишние слова в небе не нужны, он решил сказать уже после, на земле.
– Начали!
* * *
В правом плече – боль. Костлявая отомстила по полной – врезала от всей души, не жалея. От второго удара, уже в следующем заходе, Лейхтвейс уклонился. Ушел в сторону, развернулся – и ткнул Цаплю пальцем точно между лопаток.
– Убита! – отозвалась та, как ни в чем не бывало. – А ты ранен.
Он прикинул, что в реальном бою уже не смог бы пользоваться перчаткой. И еще раз подумал о том, что убивать в небе его не учили.
Третий раз!
Он сразу ушел на высоту, точно так же как Цапля, но под чуть меньшим углом. Оглянувшись на миг, прочертил в небе невидимую полосу – тридцать метров с запасом. Скорость выбрал максимальную – форсаж, кулак сжат до боли. Летел точно по прямой, не уклоняясь ни на метр. Костлявая уже все поняла, помчится следом. Значит, имеем треугольник: линия полета – раз, два – поверхность земли, три – перпендикуляр вниз, 90 градусов.
…Скорость! Скорость! На полной, пальцы впиваются в ладонь, если бы не перчатка, ногти бы уже врезались в кожу.
Ходу!
Вместо датчика – пульс. Пока стучат молоточки – вверх, не оглядываясь, выжимая, что только можно из черного марсианского прибора. Обо всем прочем можно будет подумать на земле: и о том, что выходной накрылся, и о чересчур наглой Цапле, которую учили совсем по другой программе – и о будущем задании.
Неужели и в самом деле – Россия?
Синий океан исчез, скрывшись за белой завесой – облако, как тогда, над Парижем. К счастью, чуть в стороне, уклоняться не надо. Лейхтвейс прикинул, что в серой влажной пелене можно устроить уже не догонялки – прятки, подивился нелепости идеи и чуть не пропустил миг, когда в виски ударила тяжелая горячая волна.
Есть!
Он отключил ранец и на миг зажмурился.
Свободный полет!
Ускорение – 9,81 метров в секунду, точно по перпендикуляру, камнем вниз. Никакой Цапле не справиться с Ньютоном! Как там у товарища Маяковского?
Лейхтвейс открыл глаза и стал смотреть на мчавшуюся навстречу землю.
* * *
– Теперь я командир, Лейхтвейс. Сейчас будет разбор полетов. Готов? Учти, говорим по-русски.
– Йа! Йа! Ми вас будем убивайт и немножечко вешайт!
– Не смешно. Ты нарушил самое главное правило…
– …Не отключать ранец в воздухе. В бою форы не будет, Неле. И честный бой – не для нас.
– Согласна. Но ты не выиграл – я тебя все равно застрелила. А сейчас подумай о том, что станешь говорить нашему шефу. И лучше всего, если это будет правда. Для тебя лучше, Лейхтвейс. Иначе отправишься в полковой оркестр – играть на ба-ба-лайке.
* * *
Правду он все-таки не сказал – из принципа. Маленький грот в скале уже никому не пригодится, о нем знают, но ломать слово все равно нельзя. Иначе получится, что он, благородный разбойник Лейхтвейс, предал своего учителя – пилота-испытателя Веронику Оршич. Но и не солгал всеконечно.
…В Рейнских горах он уже бывал – во время учебных полетов. Да, с инструктором, как и положено, «двойка», полет в сложных условиях. Потому и направился по знакомому маршруту. Встреча с «марсианами», конечно, не случайна. Поскольку прошлогодний полет отражен в документах, за горами могли присматривать. Варианта три: французы, что вероятнее всего, свои из ведомства Геринга – и неведомые хозяева ранца.
Американцев решил не поминать. Даже если «прибор» действительно создан за океаном, а не на планете Аргентина, пусть начальство разбирается само.
Доклад окончил. Умолк. Руки по швам, подбородок вверх.
– Уже лучше, – помолчав, заметил Карл Иванович. – Теперь по крайней мере логично. Могли увидеть документы, могли спросить у самой Оршич. Но если это хозяева ранца, то почему сейчас? Что мешало им сделать это раньше?
Прежде чем ответить, Лейхтвейс на секунду задумался. Сначала Ночной Орел – Вероника Оршич – исчезла без следа. «Могли спросить…» Значит, она в плену. А теперь заинтересовались им самим.
– Потому что мы начали воздушную войну. Кажется, этим хозяевам такое не по душе.
Князь уже много лет не курил. Начал на фронте, а завязал как раз перед женитьбой – невеста табачный дым не выносила. Однако сейчас, сидя у желтого казенного стола, он вспомнил, что такое никотинный голод. Крутит, выворачивает, путает мысли, не позволяя думать ни о чем кроме первой, самой сладкой затяжки. Но тянуло его вовсе не к папиросе: слева от чинуши, кропотливо заполнявшего огромный бланк-распашонку, лежала сложенная вдвое газета. Сегодняшняя, свежая, хрустящая… Князь ничего не читал уже четыре дня. Особенно плохо было без новостей. Привык! Просматривая заметки и статьи, Дикобраз ощущал себя частью, пусть малой, еле заметной, невероятно огромного живого мира. Теперь мир замкнулся за тюремными стенами.
В Царице Небесной чтение не поощрялось. Книги, главным образом, духовные, разрешали выдавать только после первого года отсидки, писать же было запрещено напрочь. Исключение сделали лишь для коммуниста Антонио Грамши, спрятанного где-то в гулких лабиринтах старой тюрьмы. Но у того были надежные адвокаты в Красной Москве.
В канцелярию князя вызвали сразу после завтрака. Чинуша установил личность, после чего без особой спешки с головой нырнул в бумаги. Поначалу Дикобразу почудилось, будто тип за столом все тот же, из конторы полковника Строцци, но присмотревшись, понял: ошибся, хотя и не совсем. Пусть не прежний, но очень похожий, почти единоутробный брат. Очочки, редкие прилизанные волосы, нос, словно у землеройки, стеклянный, ничего не выражающий взгляд. Только таких при бумагах и держат.
Газета, «Иль Пополо д’Италиа», облику вполне соответствовала. Основана лично Кувалдой, как говорят русские, «генеральная линия». Но все равно – газета, буквы, складывающиеся в слова. Мир, который у него отобрали.
Удержаться было невозможно. Настоящий курильщик дымит даже у расстрельной стенки.
– Вы разрешите?
Чинуша, оторвав стеклышки очков от бумаги, вначале не понял, моргнул недоуменно. Пришлось не только кивнуть в нужную сторону, но и рукой указать. Узкие плечи под старым потертым пиджаком еле заметно дрогнули.
– Читайте, читайте, синьор! Если насчет процесса, сразу скажу: оправдали, на третьей странице – речь адвоката. А я пока закончу. Сами понимаете, человек один, а документов – много.
И вновь нырнул в бумажную пучину, которая и поглотила его. Князь, все еще не веря, осторожно взял газету, неспешно развернул и резко выдохнул. Первая затяжка, самая сладкая…