Проследив мой взгляд, Люба… нет, все-таки Любослава (чтоб не путаться) попыталась подняться, рука оперлась об пол, но я перехватил.
– Сиди!
Под моим напором девушка опустилась на место.
– Тогда и вы садитесь, хозяин. – Ее лицо снова смотрело в пол, об окаменевшие мышцы можно было точить меч. – Если вы стоите, я обязана стоять. Я не хочу неприятностей.
– Никакой я тебе не хозяин!
– Вы из них? – Мах спутанных каштановых локонов указал на берег. – Значит, хозяин.
– Я не из них. Я сам по себе.
Любослава покачала головой.
– Вы с ними. Значит – хозяин.
– Не называй меня так. – Я осторожно примостился рядом, образовалась вмятина, словно весил втрое больше. Старые тряпки не годились на роль перины. Вынужденная соседка отстранилась, как аристократка от пьяного гусара, но вздрогнула и заставила себя вновь придвинуться. – Я не хозяин, иначе ты давно была бы свободна.
Щеки Любославы зарделись, на меня брызнуло взглядом, в котором затеплилась жизнь.
– Вы хороший хозяин, спасибо вам. Но если я не буду вас так называть, меня накажут.
Мой тяжкий вздох растрепал ей волосы.
– Называй, как сочтешь нужным, не хочу, чтоб с тобой или с ребенком что-то случилось.
– Чем я могу отблагодарить вас? У меня ничего нет, кроме меня самой.
Показалось, что она хочет развернуть свою хламиду. Еще чего не хватало.
– Тебе хватило еды? – быстро спросил я.
– Спасибо, хватило.
Тон был искренним, но что-то заставляло засомневаться.
– А ребенку?
Любослава сжалась, словно ее собрались ударить.
– Простите… Ему действительно нужно больше.
В течение нескольких минут я прошерстил весь корабль, с носа до кормы и снизу доверху. Довольно результативно.
– Держи.
Перед девушкой образовалась горка всевозможной снеди.
– А вы? – Она, не отрываясь, глядела на пищу.
– Я поел на берегу. Это тебе. Э-э… ребенку.
Лишь тогда Любослава осмелилась начать есть, а благодарности продолжили сыпаться как из прохудившегося ведра:
– Спасибо, что выбрали меня, не пожалеете. Я видела, вы сразу обратили на меня внимание, но даже подумать не могла, что вы такой хороший. Вы же не причините вреда ребенку?
Так и хотелось гаркнуть во все горло: «Я Чапа, обвенчанный по вашим законам муж твоей сестры! Я не хочу причинять вреда ни ребенку, ни тебе, хочу спасти вас, но не знаю, как это сделать!»
Все осталось внутри. Нельзя выдавать себя, никто не знает, чем это аукнется.
– Я спрашивал про Немира, он приезжал в Еконоград?
– Мы не видели отца со дня свадьбы.
Вот как. Папы смогли перехватить раньше. Жаль кузнеца.
– Мы – это вы с мужем? Где он сейчас?
– Убит.
Теперь я просто обязан заботиться о Любославе. Больше некому.
Чертово чувство долга, мама с папой, зачем вы меня так воспитали?! У меня нет выбора! У любой сволочи есть. А у меня – нет.
Хорошо это или плохо? Каждый решает сам.
Девушка полулежала рядом, облокотившись на одну руку, вторая поглаживала округлый живот. Ее сестру я фактически предал, но судьба дала второй шанс. Значит, спасибо, судьба, хоть и кляну тебя последними словами. Ни за что не оставлю Любославу, ведь если не я, то кто же? «Поступай с другими так, как хотел бы, чтоб поступали с тобой», – увещевают, словно сговорившись, все Святые книги. Не хотелось бы, чтоб меня или близкого человека кто-то бросил в сложном положении. Вывод очевиден.
– Эй, молодой, все нормально? – принеслось с берега.
Кто-то махал мне рукой. Может, Урван. Или Ядрей, отсюда не видно. Я махнул ответно, там успокоились.
– Здесь мы как на сцене. – Я поднялся и потянул за собой Любославу. – Пойдем вниз.
– Как скажете, хозяин.
Слово резало по живому, вновь захотелось ругнуться. Сдержался. Пусть называет, если ей так спокойнее.
В трюме латы полетели на пол, я снова настелил лежанку, на которой мы и устроились бок о бок. Приятно ощущать тепло лежащего рядом человека. Любослава не возражала, даже чуточку льнула ко мне, почувствовав кусочек безопасности среди рухнувшего мира.
– Можно? – спросил я, приподняв руку и кивнув на вздутый мяч живота.
– Да, хозяин.
Ладонь опустилась на покрытую дерюгой плотную выпуклость. Внутри была тишина.
– Лучше вот так.
Девушка выдернула тканевую прослойку между рукой и кожей. Меня обожгло прикосновением к сокровенному.
Странное чувство. Под рукой словно зыбкая пелена, за которой растет и мужает параллельный мир. Уверен, такая же отделяет окружающий мир от моего прежнего. Нас, четверых дельтапланеристов, «родило» сюда для каких-то целей. Не знаю, как с остальными, а со мной все ясно. Рожденный из чрева выносившей меня реальности, я рос и мужал, как подобает мужчине, и за небольшое время сумел стать старше на целую жизнь. Теперь мне не требовалась помощь, я мог помогать сам. Не в этом ли смысл жизни – делать все, что можешь? Выходит, я живу. Дома не жил, там я играл в жизнь. Здесь, где жизнь играет со мной, я живу.
– Он действительно пихается? – спросил я.
– Только когда рад или недоволен. Сейчас он спит.
Улыбнувшаяся Любослава накрыла мою ладонь своей, а щека доверчиво привалилась к моему вздрогнувшему плечу. – Ему хорошо. А вам, хозяин? – вдруг встрепенулась она.
Второй рукой я вернул ее лицо на плечо.
– Отдыхай. Мне тоже хорошо.
Некоторое время мы лежали, наслаждаясь маленьким отпуском из ада. Что я мог сделать для Любославы? Сейчас – ничего больше того, что делал. Можно попытаться поднять якорь, хотя одному это не по силам. Но даже если. Нас понесет течением в неизвестные края. Мне неизвестные, да, а ушкурники здесь как дома, и скоростной «Шнурок» настигнет в два счета. Не вариант.
Еще можно проковырять доски и пустить посудину ко дну, если станет совсем невмоготу. Пусть я не падальщик, но и нее падаль. «Врагу не сдается наш гордый Варяг»…
– Умеешь плавать? – спросил я.
– Плохо.
Девушка съежилась. Боится, что какую-то гадость придумаю для своего развлечения, или просто за ребенка боится? А мысль появилась такая: спуститься потихоньку за борт и – вплавь до ближайшего леса, где дать деру…
С беременной напарницей не побегаешь. И не поплаваешь. И вообще – не. Если смысл в безопасности ребенка, то на данный момент безопасней остаться здесь. Надежный пол, крепкие стены и вменяемый я рядом – самое большее, на что она может рассчитывать в сложившейся ситуации.
– Вас зовут Чапа, хозяин, если я правильно расслышала?
Я кивнул. В ее сознании это имя не ассоциируется с непутевым зятьком. Хорошо, но наводит на мысль, что она многого не знает о родственниках.
Словно подслушав, в разворошенную воронку памяти влетел второй снаряд:
– Можно поинтересоваться, откуда вы знаете нашу семью?
Ненавижу врать, тем не менее – надо. Правда подождет своего часа, пока не исчезнет прямая угроза нескольким жизням.
– Бывал в Зырянке гостем.
– Всех знаете, или только отца с Любой?
– Всех. Тебе не известно, где сейчас Елка, Постник, Урюпка, Фенька?
Голова на моем плече отрицательно мотнулась.
– Зырянка разграблена, многие убиты. О родственниках слухи не дошли. Надеюсь, что живы. – После судорожного всхлипа последовало тихое добавление: – Что хоть кто-то жив.
– Кто разграбил? – напрягся я.
– Убегайцы.
– А папы и конязь куда смотрели?!
– Конязь из-за чего-то повздорил с папами, начал готовить разборки, могла начаться смута… Подоспело известие о подходе имперской армии. Муж ушел в ополчение, их вместе со служивыми перебросили к границе. Все понимали: убегайцев оставлять в тылу опасно. Конязь распорядился выдать им оружие и тоже отправить на передовую. До боев не дошло – одни из спасизадов сразу перебежали к противнику, другие повернули оружие против нас. Вооруженные банды заполонили страну, творили, что хотели, многие деревни вроде Зырянки перестали существовать. Какой смысл воевать с империей, если твой дом горит? Конязь отправился восстанавливать порядок, а папы за его спиной договорились с дикими и сдали страну без боя. Многие не приняли позорный мир, в том числе мой муж. Ополчение разделилось на два лагеря. Одни поддерживали пап и подчинение па-хану, другие встали за свободу. Конязь со сторонниками оказался в меньшинстве. Его разбили, начались гонения. Муж выжил. Он успел забрать меня из дома, но скрыться не удалось. В дороге нас схватили. Его посадили на кол у меня на глазах.
Страдалицу прорвало, рыдания сотрясали, отчего лоб стучался в мою ключицу, а тело ходило могучими волнами. Меня било ритмично обрушивавшимися цунами, от потока слез намокла рубашка. Я крепче прижал к себе пышный комок бед и нервов, несший внутри новую жизнь. Сволочи. Почему от недоговороспособности власть имущих всегда страдают невинные? Свободной рукой я погладил Любославу по волосам.
Когда плечи перестали дергаться, а всхлипошмыганья утихли, донеслось:
– Как жену врага народа, меня приговорили к высылке без средств к существованию. С другими несчастными я оказалась на этом челне, дальше вы знаете, хозяин.
Ужасная история, но одно слово зацепило и все время отвлекало, не давая покоя. Кажется, местная москвичка убегайка Ясна главу империи называла Пар Хан, а Любослава выразилась короче.
– Ты сказала – па-хан?
Папы, пахан… Местный подбор слов удивляет не меньше, чем за рекой.
– Па-хан, па Хан, пан Хан… как-то так. Имперцы не называют себя империей, а императора – императором; своего властителя зовут только этим именем.
– Именем или все же титулом вроде конязя? – уточнил я.
Пухлые плечи кратко вздернулись в выражении неизвестности.
– Император назначил Еконограду смотрителя и определил дань, а его армия прошла мимо. Сколько судеб не сломалось бы, умей властители договариваться!
Согласен, но лучше сменить тему.
– Почему город так называется?
– Еконоград? По еконе Святого Николы, которая хранится в центральной базилке.
Язык чесался поправить: «В базилике!» Впрочем, мне как-то объяснили, что название связывают с базированием пап. Не мое дело, как им называть храмы, где святостью не пахнет.
– Ты видела екону?
– Нет городского жителя, кто не видел. Чужестранцы вплоть до немцев едут посмотреть на нее. В каждой деревне имеется освященная копия.
– Описать можешь?
Любослава задумалась на пару мгновений.
– Попробую. Представьте: из прямоугольного золотого оклада размером с хорошее окно на тебя смотрят ласковые глаза святого. Прямо в душу. Ты чувствуешь, как добр и снисходителен к грешным людям Святой Никола, как он хочет одарить каждого, кто обратился с мольбой, но может и пожурить. Искренняя улыбка пробивается из огромной белой бороды, взгляд окутывает радушием и любовью…
За разговором странным уютом обволокло мысли, тело расслабилось в неге и полном душевном покое, давно забытым в беготне и нервах последних событий. Я был сильным (пусть духом, если не телом) и принял на себя обязанность защиты, девушка в ответ окружила нежным счастьем любви. Любовь предназначалась ребенку, но меня втянуло в круг радости, которую чувствовала каждая клеточка организма.
Через какое-то время я поинтересовался:
– Устала?
– Нет, хозяин.
Неправильно спросил.
– Ребенку не пора отдохнуть вместе с мамой?
– Хотелось бы.
– Тогда давай спать.
– Вы имеете в виду…
– Говоря «спать», я имею в виду спать! – Я нервно отвернулся от соседки, которая никак не могла понять очевидного: не враг я ей и не хозяин!
И ругать бессмысленно. Она заботится о будущем ребенке, хочет, чтоб он выжил, ради этого идет на все. Нам, мужчинам, не понять. Мне проще под нож лечь, чем хотя бы раз заискивающе сказать кому-то «хозяин». Помню, как издевался над сотрудниками фирм, проталкивавших услуги под видом изучения общественного мнения. Едва заслышав «Здравствуйте, мы проводим телефонный опрос…» (дальше идет привязка темы к скорому впариванию товара или услуги), мое лицо расплывалось в улыбке предвкушения. Дождавшись обязательного «Как могу обращаться к вам?» (это непреложный закон маркетинга, клиент должен чувствовать свою исключительность, оттого к нему необходимо обращаться по имени), я выдавал коронное: «Хозяин. Называйте меня хозяин».
И ведь называли. Не все, но все-таки. Давились, злились, но алчность побеждала. Как говорил хозяин петуха из анекдота, не приведи боже так оголодать.
Возникло ощущение, что меня спиной в зефир окунули: ко мне придвинулось нечто большое и мягкое, впитало в себя, где-то подперло, утопило в неге и окутало теплотой.
– Не возражаете, хозяин? – сказала придвинувшаяся Любослава.
– Нисколько, – честно признался я.
Глава 7
Очень быстро настало утро. Под гогот собравшихся на палубе ушкурников я поднимался по лесенке через люк. Внезапно скрутила слабость, голова поплыла, и меня опрокинуло обратно в трюм.
Причина оказалась проста – рано встал после болезни. Следующие несколько дней я пролежал в трюме «Везучего», отгороженный от пленников, большей частью согнанных туда же. Днем их связывали, на ночь забирали с собой на стоянку. Меня не трогали. Любославу оставили ухаживать за мной, это устроило всех.
В последние дни планы Урвана поменялись. Что-то я слышал сам, остальное в виде слухов приносила Любослава, которая переговаривалась с другими пленниками. Каждый краем уха что-то слышал, вместе старались сложить картинку. Если отсеять лишнее, то мы пересеклись с целой флотилией, двигавшейся в обратном направлении – вверх по течению. Дикая империя собирала флот и готовилась к большой войне. Им требовалось все: суда, кони, продукты, люди. Все спешили воспользоваться случаем, чтоб заработать больше. Урван тоже развернул свою потяжелевшую эскадру. Теперь она включала четыре корабля – захваченная посудина убегайцев тоже шла с нами, чем-то и кем-то груженая.
Ветер в основном был попутным, в остальное время шли на веслах или вдоль берега волоком. В качестве бурлаков использовали пленников.
Сердце рвалось, когда их доставляли обратно в трюм. Некоторых просто скидывали, как отработавший свое неодушевленный груз. Измученные тени, похожие на привидения, валились с ног, других волокли те, кто еще держался.
Особенно доставалось Калинке. Были худее, были мельче, но больше не было столь невезучих. Все шишки сыпались на девушку. Канат ей доставался самый длинный и тяжелый, соседи – самые слабые, а удары и ругань, если что-то не так – отборнейшие. Она выбивалась из сил, старалась всем угодить, в результате совсем потеряла уважение. Над ней насмехались, гоняли с различными поручениями, когда у остальных выдавалась минутка отдыха.
По ночам Калинке тем более не давали проходу. Сказывалась та самая бритость, что поразила местных мужиков. Из своего подполья я слышал, как пираты устраивали на стоянках всяческие развлечения, имя Калинки всегда раздавалось среди первых. То девушек поодиночке выпускали в лес, а через минуту с гиканьем начиналась погоня. То кого-то из них заставляли кружить у рассевшихся на поляне ушкурников, а затем по команде одного отвернувшегося резко падать на оказавшегося ближайшим. То кому-то из пиратов завязывали глаза, и он добывал себе пару на ночь с помощью осязания: угадал – получает обнаруженный приз, а нет – остается без сладкого. Не угадать очень боялись, а Калинка – одна в своем роде, поэтому уводилась среди первых.
Уже на второй день пиратам надоело придумывать новые поводы радовать глаз, и проблему решили просто: у пленниц отобрали последние лохмотья. Подростки и дети теперь размещались на безымянном челне, с которого их захватили, и на «Тазике». Скоростной «Шнурок» использовался как боевой корабль прикрытия, а трюм флагмана, где за шторкой обретались мы с Любославой, определили для обитания прекрасной половины человечества. Вне нашего закутка моей сиделке приходилось по общему примеру сбрасывать одежду, оставляя за ширмой, иначе отобрали бы. По ее возвращении я требовал одеться – ненавижу неравноправие. Я же не раздевался. В моменты, когда все же приходилось по природной надобности, Любослава отворачивалась к ширме и скромно зажимала уши.
Это продолжалось недолго, несколько ушкурников зачем-то спустились в трюм, и несоблюдение приказа не осталось незамеченным. С Любославы сорвали последнее, затем поржали над «вздутием»:
– Там, случайно, не газы? А то, не приведи Великий волк, борта не выдержат!