Капитан временами урезонивал Плешакову и жестами и голосом, несколько раз снимал телефонную трубку, куда-то звонил. Заверял, что они, полиция, разберутся, и если гражданка Татану виновата, то ответит по полной программе… перед ней… Плешаковой и законом тоже. Он, хоть и суров, но для всех одинаков.
С большим трудом Анастасию Климовну удалось выпроводить из помещения отделения РОВД на улицу двоим молодым и крепким полицейским. Они, явно, были не очень довольны её криками, но с другой… в тайне потешались над вздорной и основательно молодящейся учителкой, сдерживая улыбки.
Плешакова, вышла на улицу и злобно пнула сапогом пустую полиэтиленовую бутылку из-под пива, которая, взлетев вверх, потом не очень удачно спланировала прямо на голову какого-то проходящего мужика-работяги, в старой фуфайке и веткой шапчонке.
– Да вы, получается, Анастасия Климовна, бандитка, самым настоящим образом,– возмутился мужик. – А я ведь ещё у вас географии учился. Очень обидно всё происходит.
– Сам ты рэкетир! – Ответила она нервно, но одумалась и тихо произнесла. – Тут, понимаешь, Лёша, нигде правды не найдёшь. Спихивают очень серьёзные дела на каких-то молокососов… участковых, каких-то там… Фроловых.
– Понятно! Кто-то вам опять не угодил. А я ведь мог бы на вас тоже ксиву нацарапать за то, что вы мне летящей бутылкой хотели сотрясение головного мозга произвести.
– Мозга? Какого, Грибов, мозга? У тебя в голове никогда не наблюдалось никакого мозга! У тебя в голове навозная жижа! Ни одна томография мозг не обнаружит. Даже если ты поедешь в свой… Израиль!
Сказав это, она гордо зашагала в сторону своего дома. Но и тут её поджидала неудача. Плешакова поскользнулась и с маху ударилась всем своим грузным телом о дорогу. Мужик, по фамилии Грибов, сделал вид, что ничего такого не заметил и, ехидно улыбнувшись, зашагал в другую сторону.
На пороге появился – не запылился местный участковый, молодой лейтенант полиции Гоша Фролов. Он сначала для приличия постучал, довольно громко и уверенно, кулаком в дверь и деду, и внучке с порога сказал:
– Здравствуйте, Архип Филиппович! Привет, Ирина, красавица наша пригожая! Уже взрослая и совсем неотразимая! Я тебе скажу, Ира, срок отмотаешь, так за долгие годы отсидки ещё краше сделаешься.
– Да, ты садись, Гоша,– по-деловому и степенно предложил Архип Филиппович,– в ногах правды нет. А вот есть другое – борщ свежий из мяса такого вот дикого кабана, как ты. Кроме всего прочего грибки солёные имеются и под неё, ну ты уже догадался, литр самогонки. Первач – ни так себе.
Ни для кого не было большим секретом в Потайпо, что справедливый, но, как бы, всем родной и близкий в посёлке, лейтенант Фролов почти никогда не отказывался от угощений в виде доброго стакана спиртного, и никто из начальства и земляков такое явление ему в упрёк не ставил. Потому что, как правило, позволял он себе расслабиться в конце дня. А такое увлечение спиртным не всегда бросается в глаза, да и был он парнем спокойным, уравновешенным и справедливым к окружающим. Фактический, объективным и неподкупным.
Ведь и алкоголиком его назвать ни в коей мере нельзя было. Нормальный человек, физически здоровый и умственно не отсталый. Но сейчас участковый уполномоченный сделал вид, что абсолютно ему, что называется, до фонаря предложения Прозорова на тему – выпить и закусить.
– Скандальная баба Плешакова всех уже в Потайпо достала,– начала Ирина гнуть свою линию.– И чего я должна за неё в тюрьму садиться? Ни фига себе!
Участковый Фролов положил форменную шапку на топчан. Снял и служебный полушубок, повесил на вешалку, здесь же. Потом снова сел за стол. Он справедливо и деловито заметил:
– Анастасия Климовна – женщина не совсем в молодом возрасте, но она не собиралась принимать ледяной душ. Причём, заметь, зимой. А то, что она вредная, как-то, понять можно. Но ты, Ирина, молодая, ребёнок ещё, хулиганистый и красивый… Почему ты такая вся… бандитская? Ведь у тебя уже такой не первый случай.
– Первый,– капризно возразила Ирина. – Больше случаев не имелось, Георгий Свиридович.
– Если ты считаешь, что бутылку ты об голову шофёра Камолова разбила просто так, то,– пожал плечами Фролов, – и тот случай тоже не первый.
– Чего ты, Гоша, говоришь такое! – Старик Прозоров откровенно возмутился.– Он хотел с ней, с Иркой, то есть её… снасильничать. Выбрал момент и прижал возле забора. Молодец, Иринушка, вовремя вырвала у него из лап бутылку с водкой и удачно его свалила, быка этого, непутёвого. Его бы я, как перед Богом скажу тебе, товарищ участковый, замочил бы мерзкого гада за свою внучку… с одного выстрела. Я не молод. Терять мне нечего, и стреляю я справно.
– Вопрос спорный и не доказанный на счёт попытки насилия, – сказал Фролов.– Надо было сразу обратиться…
– К кому обратиться? К Господу Богу? – Сказал Прозоров.– Знаем мы эти обращения! Но меня другое удивляет. Почему в участковые у нас берут на службу вот таких не умных и ещё глухих.
– Ну, знаешь, Архип Филиппович, за оскорбление власти можно… Сам понимаешь,– как ребёнок, обиделся Гоша Фролов.– Почему ты считаешь, что я глупый и, к тому же, глухой?
– Глупый ты, Гоша, потому, что таким на свет родился,– пояснил хозяин дома.– А глухой… Ты что, не слышал, что ли? Я тебе предложил самогонки малость выпить. Считай, только для запаха. А ты чего не вдумался в тему, что ли? Совсем у тебя последние уши ослепли.
– Слышал я про самогонку, Архип Филиппович. Отчётливо слышал. Сижу вот и думаю, потому что я при исполнении. Но даже если я и соглашусь… на ваше горячее гостеприимство среагирую,– убеждённо и твёрдо дал им понять лейтенант полиции,– то, всё равно, от штрафа вы не отделаетесь. Так по-справедливости будет правильно, да и мне план надо выполнять… по оштрафованным. У нас ведь сейчас с этим строго.
– Будет тебе штраф. Мы не такие уж и бедные. Чай, не совсем уж без денег сижу. Ирина, накрывай на стол! – Прозоров широко улыбнулся, понимая, что исход дела предположительно получится не таким уж и скверным. – Дорогой гость пришёл. Когда ещё он к нам заявится. А ты, Гоша, на Ирку-то мою глаза не пяль! А то и не посмотрю, что ты в полицейском бушлате ходишь.
– Больно мне надо,– чистосердечно ответил Фролов.– Моя жена ничем не хуже твоей хулиганистой внучки.
– Верно, Марина у тебя красивая. Наша якутская кровь, когда с какой-нибудь другой смешивается,– сказал хозяин дома,– то такие люди интересные на свет появляются. Просто спасу нет.
Улыбающаяся Ирина, не ожидая особого приказания от деда, пошла в сени за закуской. Она тоже, как и Прозоров, сообразила, что дело принимает не такой уж и плохой оборот. Архип Филиппович споро встал и подошёл к холодильнику. Открыл его дверцу и достал оттуда литровую бутылку с самогоном. Вынул из горлышка пробку и понюхал её, зажмурив глаза.
На Потайпо стремительно наплывала густая мгла. На Севере Восточной Сибири зимой темнеет рано. Люди возвращались по своим квартирам да избам: одни из контор и ремонтных мастерских, другие с рыбалки и охоты… с пешнями да зачехлёнными карабинами. Не только мужики, но и бабы. Как водиться, в тёплой одежде: в дублёных шубах, на ногах унты или ичиги, в редких случаях, пимы.
Из дома деда Прозорова неслась музыка. Да не какая-нибудь там шлягерная, а самая настоящая. Человеческая. Архип Филиппович с душой, очень азартно и вдохновенно играл на аккордеоне. Гоша задумчиво сидел на топчане с расстегнутым воротом полицейской гимнастёрки и смотрел, куда-то, в потолок. Такая мелодия и классная игра на мощном музыкальном инструменте любого трезвого человека до глубины души достанет, а вот о гражданине, выпившем спиртного, причём, изрядно, и говорить не приходиться. Молодой лейтенант настолько сжился с образом байкальского бродяги, о котором и звучала песня, что невольно у Фролова слёзы наворачивались на глаза.
Временами он пытался подпевать Прозорову, но у представителя правоохранительных органов не всегда это получалось. Слов не знал. Но он старался, тщательно и душевно выводил:
– По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах…
Ирина лежала у себя в комнатке, на диване, в трико и пыталась читать какую-то книгу. Но сосредоточиться и вникнуть в суть написанного она не могла. Может быть, музыка дедова мешала, а может… и думы её, уже не совсем детские, не давали покоя. Она встала с дивана, села за стол, придвинула к себе портрет матери – и слёзы полились из её глаз. Их, конечно же, не видели ни дед, ни молодой участковый.
Время за чаркой, разговорами и песнями идёт довольно быстро. Скоро на улице совсем стемнело. Редкие прохожие да собаки. Безлюдно. Брёл к себе домой подвыпивший участковый уполномоченный Георгий Свиридович Фролов и не пел, а бормотал, произносил слова известной, многоуважаемой и народной, песни и получалось, почти, в стиле рэп:
– Бродяга к Байкалу подходит,
Рыбацкую лодку берёт.
Мотор подвесной он заводит,
Бродяга почти, что не пьёт…
Шапка у него сбилась на бок. Даже собакам интересно было посмотреть на человека в форме, в таком… особом состоянии. Потому они его и сопровождали до самого дома.
А дед Архип сидел в это время за столом в комнате у Ирины в одиночестве, перебирал, хранящиеся в изодранной папке и пожелтевшие от времени, бумаги. Тут и старые фотографии, и письма, и копии каких-то давно уже никому не нужных документов… Разглядывал их, иногда вздыхал. Он был в больших роговых очках. Зрение уже не то, что в молодости. Они-то и помогали уходить старику в прошлое, погружаться в натруженную память.
Его расторопная внучка заканчивала убирать со стола и мыть посуду.
Потом она сполоснула руки под умывальником, вытерла их полотенцем и вошла в свою комнату. Ирина обняла за плечи деда и задала старику, мучавший её, вопрос:
– Почему мы, дедушка, с тобой такие вот несчастные? Почему у нас всё не так, как у людей?
Прозоров оторвался от бумаг, отодвинул папку в сторону. Он внимательно посмотрел на Ирину:
– А где ты видела, Ирка, счастливых людей? В каком таком кино ты их наблюдала? В матушке природе их не существует.
Она широко улыбнулась. Истинная красавица, таких, как она, днём с огнём не сыщешь, не встретишь ни каких самых крутых и продуманных подиумах.
– Не верю я тебе, дед Архип, – просто сказала она.– Есть люди, у которых всё в жизни гладко и чётко, даже денег они не считают. Всё у них имеется.
– Они – такие же люди. Только побогаче нас с тобой, а так же ведь и страдают, и болеют, и умирают… Хороший достаток, чего там лукавить, ни одному человеку не помешал бы. Но ведь большие деньги не делают ни одного человека счастливым. Наоборот. Головная боль.
Она подсела рядом с дедом, старик погладил широкой ладонью внучку по чёрным густым локонам. Архип Филиппович тихо сказал:
– В общем-то, доволен я тобой. С другими парнями и девицами тебя не сравнить. Ты у меня… положительная. В твои-то годы местные малолетки и пьют, и курят, и чёрт знает, чем занимаются… непристойностями всякими.
– Может быть, и я такая была бы, как и они. Но мне, почему-то, с ними, оторванными, скучно находиться в одной компании, да и общаться я с ними не могу. Неинтересно. Так ты правду, дедушка, считаешь, что я вся такая… хорошая.
– Чего-то в тебе хорошего? Школу не закончила. Потом ещё и хулиганством занимаешься. Ни с кем не общаешься. Ничего такого особенно в тебе прекрасного не вижу. Но люблю. Ты ведь моя внучка.
– Я, конечно, из своей жизни многое что помню. Пьяные лица, иногда и драки… Но ты скажи мне… Правда, что моя мама была очень плохой женщиной?
Вопрос был очень прямой, и уйти от него у Прозорова не имелось возможности. Промолчать нельзя, а сказать не правду он не мог. Старик не умел лгать, да и не хотел. А если бы когда-нибудь в жизни и попытался бы соврать, то у него ничего бы не получилось.
– Ты мне вопрос задала прямо в лобешник,– Архип Филиппович почесал подбородок.– Мария, твоя мамка, ведь моя дочка. И в живых её нет. О покойнице не стоило бы не очень хорошие слова говорить. Но ты уже взрослая. Потому и скажу всё, как есть. Твоя мать, Ирина, была первой стервой в Потайпо, ни одного мужика мимо себя не пропускала. И в последнее время пить стала крепко. Сама знаешь. Много от неё несчастий к другим перешло. Да и сама, как собака, в снегу замёрзла. Именно, как собака. Лучше и правильней не скажешь.
– Как ты можешь такое говорить о моей матери? – Ирина искренне возмутилась.– Да ведь она и дочь тебе! Сказал – и тут же забыл. Бессовестный и наглый ты, дед Архип!
– Говорю, что есть. А если точно выразиться, говорю о том, что было. Дочерью или не дочерью Мария мне являлась, какая разница!
– Но ведь и отец мой, Тарас Татану, попивал изрядно. Но охотник был… и, люди говорят, что человек хороший. Добрый к людям.
– Слишком добрый. Но был, да сплыл. После смерти Марии у него совсем крыша поехала. Ты ведь хорошо помнишь, что сгорел он заживо в своём доме. Одни кости от него и остались. Всё твоё наследство – это пепелище. Хорошо, что ты со мной, у меня в избе находилась, а то ведь и тебя огонь бы сожрал. Непутёвые у тебя родители. Принеси-ка мне, Ирка, самогонки! И не ругайся! Ничего страшного не происходит. Сама знаешь, я один раз в полгода напиваюсь. Иногда можно. Не смотри на меня так. Сегодня сам Бог велел. Мне хочется многое тебе сказать, внучка…
– Я готова выслушать всё, дедушка.
– Мало ли. Кажется, как на духу, что мне осталось совсем немного топтать сибирскую землю…
Она посмотрела на него с нежностью и любовью. Наигранно строго сказала:
– Вредный старый якут! Ты что мелешь своим языком? Ты хочешь на этой страшной, неприветливой и не совсем доброй земле, в аду, оставить свою красивую внучку?
– Чушь городишь, Ирка! Земля у нас хорошая, и люди такие же. Сама будь добрей, и всё образуется.
– Нет! Ты эгоист. Меня хочешь оставить? Самую пригожую! Самую прекрасную. Всегда помни обо мне! Ты не имеешь права умирать. Я тебе не разрешаю!
– Надо же, генерал какой. Она мне не разрешает! Вот ты меня ругаешь, Ирушка, а мне приятно. Даже ведь и жить хочется. Неси-ка сюда и самогон, и ещё колбасу! Она в самом низу, в холодильнике! Я буду пить, а ты смотреть. Такова твоя доля, и моя на то воля! Неси самогон, не раздумывай!
Ирина с грустью посмотрела на Архипа Филипповича и вышла из комнаты в кухню. Она любила своего деда. Да и как не любить-то. Только он один о ней и заботился всегда, понимал свою внучку. Родителям, как-то, всегда было не до неё.
В доме у географички Плешаковой не то, что бы было очень весело, но, однако тоже играла музыка. Куда без неё? Её сын, десятиклассник, здоровый детина, немножечко заторможенный, сделав уроки, слушал музыку, врубив её не на такую уж и полную громкость. Он сидел с угрюмым выражением лица в соседней, точнее, в своей комнате. Там у него было довольно… нормально. По-современному. Само собой, и компьютер имелся. Из колонок дивиди-проигрывателя звучала песня, кого-то из современных вокалистов. Что ж поделать, если молодёжь обожает несуразицу и бессмыслицу. Но за всех тут говорить трудно. Как не вспомнить, без преувеличения, крылатые некрасовские слова: «Этот стон у нас песней зовётся»?
В его комнату вошла Анастасия Климовна. Она находилась от такой музыки не в восторге и поэтому сурово поинтересовалась:
– Федя, тебе не надоело чьё-то унылое бормотание под музыку слушать? По большому счёту, не музыки, ни пения. Да и слова такие – записки сумасшедшего. Что это воют волки или учатся правильно произносить английские слова? Я тебе, как мать говорю, чтобы поступить в институт после десятого класса, стоит не только школьную программу осваивать, но и подчитывать и другую… сопутствующую литературу.
Фёдор выключил музыку. Он, конечно же, недоумевал, не понимал, почему его мать так далека от настоящего, истинного искусства.