– Зря, Федя. Сейчас без образования просто не обойтись. Вообще, устроиться на работу трудно. Говорят, что теперь даже кандидаты наук работягами в больших городах… пашут. Москва – совсем другое, у них там почти отдельное княжество. Мне рассказывали.
– Такая… каменная радость не для меня. А мы, зауральские, всё преодолеем! Но пока у здешних людей не всё здорово. Это ведь даже и не Сибирь, а Дальний Восток. Столичные магнаты даже и не подозревают, что здесь живут люди.
– Ты стал совсем взрослым, Федя.
– Да. Но я не об этом. У нас, среди охотников, – продолжал свой рассказ Плешаков, – в нашем охотничьем кооперативе «Белка» двое не кандидатов наук, конечно, но с высшими образованиями работают. Люди устраиваются, где могут. Старики говорят, что жизнь пошла страшная, очень далёкая от библейских учений и канонов.
– Я тоже об этом не один раз слышала. Но как же ты меня нашёл? Тут, мне кажется, только твоя мать, Анастасия Климовна, могла тебе помочь.
Фёдор быстро, но обстоятельно рассказал о том, что именно его мать, Анастасия Климовна, догадалась, что Ирина именно здесь, на прииске «Вербинском». Всё объяснялось просто. Она в молодости кого-то знала из друзей покойных отца и матери Ирины. Долго терпеливо наблюдала мать Фёдора за тем, как страдает по своей бывшей однокласснице её сын.
Потом не выдержало сердце Анастасии Климовны, и она сказала: «Если сохнешь по своей… зазнобе, то мотай туда, на прииск «Вербинский». Оказывается, Плешакова все справки уже навела, дозвонилась до фирмы «Белка» в селе Лонги, и договорилась, чтобы Фёдора взяли туда, как говорят, по большому блату, помощником охотника…
Она смирилась с тем, что произошло, точнее, происходит в душе её сына. Так и решила: что ни делается, всё – к лучшему. Правда, не всегда это так. Суровая реальность часто далеко от того, какой рисуется в воображениях многих наивных и доверчивых умов. Учительница географии Потайпинской средней школы Плешакова успокаивала себя тем, что там, на Севере России Дальней, её сын возмужает, а потом и в армию пойдёт. А там поступит учиться, в институт, на заочное, женится на какой-нибудь хорошенькой…
Мать Фёдора, Анастасия Климовна не сомневалась в том, что с Ириной у её ничего путного не получится. О создании семьи с такой непутёвой шалопайкой и говорить не приходится. И это её успокаивало. Такой явный расклад не то, что бы её радовал, но утешал.
– Я же тебе сказал,– Фёдору, всё же, пришлось повторить Ирине то, что он уже сказал десятью минутами раньше, – что только ты можешь быть моей женой, и больше никто…
– Упрямый ты, Федя. Ну, стану я твоей. А если нет любви, то надоедим мы друг другу через месяц. Я сейчас и сама не знаю, что меня ждёт в этой долбанной жизни.
– Я рядом, с тобой.
– Да, конечно, со мной. Смешней не придумаешь. Ладно, пойду. Заходи, когда сможешь. Понимаю, что тебе торопиться надо. Люди ждут.
Пригожая встала со скамейки и обняла Федю, и даже поцеловала в щеку. Всю эту картину увидел, выходящий из рощи, в обнимку с дамами, Гера Граков. Он пьяно, но предупредительно и серьёзно погрозил пальцем в сторону давних знакомых. Потом неторопливо застегнул ширинку брюк и потащился дальше.
– Это твой сокол, Ирина?– С сарказмом поинтересовался Плешаков. – Боже мой! И ты, красивая, умная, терпишь это чмо рядом с собой!
– Много ты понимаешь! Ладно! Я пошла. Заходи! И у меня к тебе очень наставительная просьба – не трогай, пожалуйста, Федя, моего… Гракова. Мы с ним сами разберёмся.
– А какой смысл мне его-то трогать, если ты тоже… накуролесила. Не хочу руки об него марать. Но если он, Ира, будет напрашиваться, то…
– Успокойся, не будет. Он человек… нормальный.
– Сомневаюсь.
Ирина не стала дальше ни о чём говорить. Она торопливо пошла в сторону своего дома. Плешаков остался сидеть на скамейке, закурил, глядя ей вслед. Он очень любил Пригожую и жалел её, сочувствовал совсем ещё юной женщине. Но он не в силах был что-либо изменить. Да и не входила такая задача, что называется, в его компетенцию. Ни какой помощи от Плешакова Ирина не ждала и не просила. Да и кто он ей? Так… Бывший одноклассник.
Он притушил пальцами сигарету, бросил окурок в урну и собрался идти в магазин, но тут перед ним нарисовался Гера. Граков уже был один, дамы от него откололись. Устали или пошли искать себе новую компанию, чтобы не ощущать чувство… недопития.
Граков бесцеремонно схватил Фёдора за ворот штормовки, что называется, брал на арапа, и угрожающе произнёс:
– Но ты, фраер вонючий! Ты чего к моей тёлке подкалываешься? Клеишься? Без году неделя тут и… Запакуй слюнявую коробку! Она… Пригожая – подстилка моя! А ты тут не при делах.
Плешаков отдёрнул его руку. Встал со скамейки и сказал серьёзно:
– Не хорошо отзываться так о девушке, которая по своей наивности уделила тебе больше внимания, чем другим.
– Она и тебе уделит… если я захочу. Понял? Если ты мне приплатишь… нормально, то… А так не лезь! Зубы тебе, пацан зелёный, выбью!
– Такой процесс, пожалуй, произведу я. Пойдём в рощу, тошнотик!
– Ты кого это тошнотиком назвал? Повтори?
– Пойдём в рощу, тошнотик! Не при людях же мне тебя жизни учить, дяденька.
Фёдор крепко схватил за руку Гракова, настолько крепко, что тот, сделав попытку вырваться, понял, что влип, как кур в ощип. Идя на «жёстком» прицепе за Плешаковым, Гера вяло пробормотал:
– Ты что, шуток не понимаешь, пацан?
– Будешь потом шутить. Мы живёт в разных посёлках. Когда ещё встретимся, Гера. А тут такой случай выпал,– Плешаков был настроен решительно, не намерен был терпеть оскорбления в адрес Ирины. – Потом уж ищи и свищи меня. Приходи отомстить, буду рад. Но сразу говорю, что искать меня бесполезно. Ты второй или третий раз в жизни меня видишь, и больше, может быть, тебе такое счастье и не отломиться.
Таким образом, Плешаков втащил Геру в то место, где росло много густых деревьев и кустарника, и уже только там освободил его руку. Граков понял, что надо действовать решительно и наверняка. Он моментально вытащил из-за пазухи нож и бросился с ним на Фёдора. Тот очень легко перехватил его запястье и от души врезал ему кулаком по носу. Гера, обливаясь кровью, упал на колени, оставив холодное оружие в руках совсем юного охотника.
Поскольку пустой рюкзак ещё висел на плечах Плешакова, то он снял его и нож бросил туда. Подом надел поклажу на спину. Граков нашёл в себе силы подняться на ноги, но тут же получил такую быструю и мощную серию ударов кулаками, что о его дальнейшем сопротивлении не могло быть уже ни какой речи. Фёдор плюнул в сторону поверженного врага.
К продуктовому магазину подъехала машина с закрытым кузовом. В кабине, рядом с водителем, находились ещё двое. Женщина с ребёнком, жители села Лонги. Поэтому Фёдор, с загруженным рюкзаком, забрался по лестнице в кузов, и через мгновение машина тронулась с места.
Скорость её движения становилась всё меньше и меньше, потому что дорога, по сути, серпантин, становилась круче и круче. А картина кругом всё та же – горы, покрытые, в основном, соснами да кедрами. Да и в высоком небе парящие орлы.
С разбитой физиономией подходил к дому Ирины взбёшённый Граков. Он ударом ноги открыл калитку, без того еле держащуюся на старых шарнирах. Навстречу ему вышла Татану. Он грубо оттащил её в сторону от двери и направился в дом.
– Сейчас, грязная подстилка, я тебя крепко побью! – Угрожающе, как обычно, сказал он.– Ты у меня заплатишь за всё! Развела тут хахалей!
Ирина решительно загородила вход в своё жильё:
– Больше ты, любимый мой, не переступишь порог этого дома. А если тронешь меня хоть пальцем, то очень плохо закончишь. Иди к своим старым и грязным вешалкам, проверяй их на сифилис!
– Вот уже как ты заговорила! И даже не умоляешь на коленях, чтобы я женился на тебе? Я хренею! Да мне ещё и проще!
– Тебе всегда проще. Ребёнка я рожу, и обойдусь без тебя,– терпение Ирины лопнуло.– Такое грязное существо, как ты, не может быть не только мужем, но и обычным сексуальным партнёром… на полчаса. Ты, скотина, изнасиловал меня!
– Что? Я скотина?
Ирина вытащила из кармана халата опасную бритву, раскрыла её:
– Быстро отошёл от меня на пару шагов!
Такого поворота событий Граков никак не ожидал. Он попятился назад и чуть не упал со ступенек прямо на одну из ближайших грядок, засаженную луком.
Гера вытаращил глаза, потом обидчиво отвернулся в сторону.
– Ладно, я уйду навсегда, если ты этого хочешь,– тихо сказал он.– Но ты мне дай денег тысячи три-четыре… Больше не надо.
– Денег? Тебе денег? Ты что-то попутал, любимый! Я даю тебе не денег, а три-четыре дня для того, чтобы ты расплатился, рассчитался со мной. Долги надо платить!
Граков, на всякий случай отошёл от неё на более почтительное расстояние. Он, нагло улыбнувшись, скривив расквашенные губы, прогундел:
– Ты сдурела? Не давала ты мне ни каких денег. А если где и водкой угощала, так получается… платила за удовольствие.
– Видишь, Гера, как быстро наша любовь, которая оказалась мурой, переросла в ненависть. Я ещё раз повторяю! Если ты не расплатишься со мной до копейки в ближайшие дни, то… Ты ведь должен, олух пьяный, понять что они, деньги эти, не твои, понадобятся твоему же ребёнку. Его надо поднимать на ноги и сделать всё, чтобы он не стал таким вот негодяем, как его… папа.
– Успокойся! Он будет очень хорошим, потому что я лично не знаю, от кого он… С какой стати я должен дарить деньги какому-то спиногрызу? Он – не известно чей! Ну, хорошо. Допускаю, что мой. Ну, и что? Ты деньги не получишь! Гадина!
– Сам ты – подонок! Имей в виду, если ты не сделаешь так, как я сказала, то я быстро забуду, что при жизни твоя фамилия была Граков.
Сказав свои последние слова, Ирина вошла в дом, решительно закрыв за собой дверь.
– Где я тебе деньги возьму, дура? – Граков, скорее уже, обратился не к ней, а сам к себе.– Перебьёшься! Я скоро в Хабаровск уеду. Ищи – свищи. Там буду… работать. На хрен мне тут… упала эта глушь.
Он, опустив голову, поплёлся прочь от дома, где совсем так недавно ему были рады.
Татану сидела в горнице, низко опустив голову. Слёзы бежали по её щекам. В руках она сжимала опасную бритву. Конечно же, у неё сейчас основной была навязчивая мысль покончить со всем этим кошмаром единым разом. Стоит только с силой и точно провести лезвием по венам – и тогда она встретится там, за пределами этой жизни, со своими близкими и родными. Перед её глазами стояли их лица. Но не улыбчивые, а безрадостные. Они оттуда, как бы, смотрели и на Ирину осуждающе. Но Татану, всё же, поднесла лезвие к запястью, прижала острой стороной к коже.
Но мгновение – и жизнь, кипучая, бурная, молодая, выразила протест. Ей безумно хотелось жить. Ирина встала с табуретки и швырнула бритву в угол. Потом она подошла к зеркалу, вытерла платочком глаза и щёки, попыталась улыбнуться. Взяла с полочки большой гребень и принялась расчёсывать свои густые чёрные волосы.
Жизнь продолжалась. Пусть она беременна. Но ведь многие попадали и попадают в её возрасте в подобные и даже более критические ситуации. Оказываются без поддержки, без средств к существованию десятки и даже сотни тысяч молодых людей. А неё есть Залихватовы, которые относятся к ней почти так же, как к родной дочери. Она думала об этом, выдавая со склада механической мастерской, под расписку запасные детали для одной из работающих гидравлик. Мастер расписывался в ведомости. Потом мужики открыли складские ворота, и туда въехал автопогрузчик. Молодой его водитель взял умело на «рога» длинные и тяжёлые ящики и поехал к грузовому «Зилу» с раскрытыми бортами.
Ирина вышла из склада, с ведомостью в руках и авторучкой. В её обязанность входил и контроль погрузки. Даже в чёрном, далеко не в новом халате, она была прекрасна. Рядом стоял и охранник. Он первым заметил, как улыбающаяся Ирина стала терять сознания, держась левой ладонью за живот. Через мгновение она упала на землю, чем, явно, перепугала и озадачила работяг.
Но пока еще Гера никуда не уехал. Оставался здесь и последние дни коротал в посёлке Заметный. Жил он по-прежнему в доме сорокалетней алкоголички Клавдии.
По случаю предстоящего выходного дня в её доме проходила грандиозная пьянка. А в субботнее, уже далеко не раннее утро, Граков проснулся с больной головой. Ткнул локтем в бок лежащую рядом, стонущую Клавдию, и сказал:
– Чего, мымра, всё шило выжрала?
– Между прочим, я не мымра. А меня Клавдией Егоровной звать.
Пьяное существо, с большой натяжкой напоминающее женщину, открыло глаза. Морщинистая, жёлтолицая, да ещё с физиономией, украшенной синяками, Клава не только в темноте, но и при ярком свете своим обликом могла запросто напугать даже самого бравого и крутого господина не только в посёлке, но и во всём Хабаровске. Даже отважного омоновца.
– Тебе вопрос повторить, мымра, или в лоб закатать? – Сказал Гера.– Ты спирт весь допила ночью?
– А чего там было пить? Глоток оставался. Если ты такой умный, то сбегал бы к своим тёлкам, добыл бы денег.
– Легко сказать. К Пригожей мне дорога заказана. А всё из-за тебя, старая вешалка! Ходила и по посёлку трепала, какая у нас тут с тобой… любовь.
Они оба встали с постели. Спали в одежде, как водится в таких злачных местах, закутках и блат-хатах. Там, где пьют, там и валятся с ног. Растрёпанные, ещё, практически, пьяные. Гера открыл на окне замызганные шторы. В квартире наблюдался полный бардак. На полу грязь, пустые бутылки, окурки, тряпки.
Клавдия подняла с полу недокуренную сигарету-чинарик. Нашла спички в рваном халате, в котором и спала. Закурила.
– Ты можешь валить отсюда, Граков, хоть сейчас. Зачем ждать, пока тебя уволят с приисков за прогулы? Собрался в свой Хабаровск – так и вали!
– И свалю! Через несколько дней. А пока потерпишь. Не под забором же мне жить. Наглое рыло!
– Ты – выродок. Был бы нормальным человеком, то жил бы себе спокойно у Пригожей. Такую славную девку обидел. Скотина!
– Нашлась, заступница! Сама меня к себе притащила, а теперь вот каркаешь, старая ворона!
– Не права была. Погорячилась. Ты оказался ещё похлеще меня… опоек. Твоя Ирина в больнице. Говорят, что чуть кони не двинула. Ещё немного бы – и крякнула… по женской линии. Чего-то у неё там, выкидыш получился… и кровотечение.
– С какого такого рожна я к ней пойду? Побаловались – и будет. Сейчас наскребу на бутылку пива. Если не хватит-то, то по дороге перехвачу. А ты тут подсуетись, Клавка. Спиртяшки найди! Тебе и в долг дадут. Тебя здесь не то, что собака, каждая полевая мышь знает.
– Надо бы поднапрячься! У самой репа раскалывается. Не обещаю, но всё возможное сделаю. А ты куда собираешься?
– Пива по дороге выпью и по грибы сбегаю. На часок, не больше. Тут под сопкой похожу, не далеко. Закуска-то нужна. Я знаю, что ты со мной не пойдёшь.
– Если ты меня на себе понесёшь, то могу и грибы пособирать… очень даже запросто. – То, что ты – дура отмотанная, я в курсе.
Он стал надевать на себя старую серую штормовку, копаться в карманах. Кое-какая мелочь нашлась. Вышел на кухню, где бардак был полнейший. На столе просто грудой стояла посуда… огромной грудой. Гера надел на ноги туфли, которые совсем недавно выглядели не так уж и плохо. Взял в руки, первое попавшееся под руки, ведро и, открыв двери, шагнул за порог дома, на улицу.
В районной больнице, в довольно уютной, двухместной палате, под капельницей, лежала Ирина. Она смотрела в потолок, стараясь ни о чём не думать. Её соседка по палате, белокурая девица, не старше Ирины, лежала, отвернувшись лицом к стене.
В палату вошла процедурная медсестра. Прижав тампоном то место на руке Ирины, куда совсем недавно в ослабленный организм Татану проникало лекарство, она быстро вынула иглу.
– Говорят, что когда у меня всё такое… несчастье получилось, произошло, – с горечью сказала Ирина,– ребёнок мой… шевелился.
– Какой там ребёнок? – Подала голос медсестра.– Скажи спасибо, что сама жива осталась.