Большие грехи и маленькие Игорю Васильевичу Жуканову, как всегда, прощались. Слишком ещё силён и поныне авторитет бывших царедворцев. Оттого их отпрыскам,– мальчикам и девочкам,– живётся как-то чуть-чуть поуютней, чем таким же детям, но из… «простого народа». Многие из районной прокуратуры больше, чем догадывались, что интеллигентный (пусть непутёвый) с виду и даже очень симпатичный и обаятельный следователь Жуканов занимается, по сути, рэкетом. Собирает дань не только с директора и владельца одного из городских рынков Ахмета Ренатова, но и с мелких бизнесменов, нарушающих своими действиями и поступками и поныне, несколько загадочный загадочный Уголовный Кодекс Российской Федерации.
Он считал, что делает почти святое дело, занимаясь шантажом и вымогательством. Ведь и так ныне в тюрьмах, и на зонах очень высокая плотность «населения». Сему факту позавидовал бы даже сам Иосиф Виссарионович. Но, во всяком случае, в остальном, как считало большинство (не очень уважающее подхалима Жуканова), Игорь был честен и отчаянно старался бороться с преступниками… с теми, которых позволялось искоренять свыше. Что ж, тут, разумеется, надо показывать свою принципиальность и хватку. Ведь не аптекарем же он работал.
И вот теперь он задался целью, из-за самолюбия или тщеславия, раскрутить обычное, на первый взгляд, дело об убийстве неизвестного мужчины средних лет, бичеватого вида. Понятное дело, в случае пожарной необходимости, он постарался найти бы и виновного из числа… подставных, навесил бы на какого-нибудь чудака «мокруху» и «пустил бы его к хозяину паровозом». Здесь понятно. Жуканов отправил бы на долгих срок в одно из мест заключения невиновного человека. Запросто. Простой человек. По современным понятиям, почти бесхитростный.
Но, понятное дело, он будет из кожи лезть, чтобы найти, всё-таки, настоящего убийцу. Жуканов очень хотел, чтобы о нём активно заговорили, может быть, даже и на страницах городской газеты.
Таким или примерно таким представлялся образ Игоря Жуканова основному большинству следователей прокуратуры и полицейских оперуполномоченных, то есть тем, кто уже более или менее знали его, как личность. Другие же, меньшинство, наоборот, считали молодого следователя скромным, смелым, умным, деловым, справедливым, положительным и т.д. «Каждый прав на своём шесте, Фёдор,– сказал криминалисту Крылову Растороп.– А наше общее дело – стоять на страже закона и не шибко вякать, и не философствовать. Мы, понимаешь, Фёдор Ильич, не представители Государственной Думы. Мы… совсем другое дело».
Этой полукрылатой фразой Василий Захарович, как ему самому казалось, на веки вечные урезонил криминалиста Федю. Но что касается Крылова, то он в младенчестве не отказывался от манной каши, а в студенческие годы, учась в медицинском институте (ныне университет) питался сплошно килькой, за что и получил погремуху-кличку «Гурман». А в жизненной тусовке почти всё меняется и события, и люди. Но, что касается Феди Крылова, обременённого семьёй в составе жены Натальи и двоих малых детей, остался неизменных в своих оценках жизненных ситуаций.
Он, Крылов, был статичным и не меняющим своих взглядов и убеждений, твёрдым, как придорожный булыжник. Наверное, это во многом происходило потому, что он не ждал наследства… из безоблачных краёв дальнего или, на худой конец, ближнего зарубежья. Но он был уверен в себе и прекрасно понимал, что даже на не очень маленькую зарплату криминалиста при районной прокуратуре города можно, вполне, прокормить большую компанию не только воробьёв, но и людей… если очень постараться.
По одному из дворов нового микрорайона двигалась похоронная процессия. Несли гроб с телом того самого убитого, зарубленного саблей (экспертиза установила). Погиб совсем не бомж и не бич, а мастер одного из участков строительной организации «Этаж» Пётр Фомич Арефин. Просто он потому был не очень прилично одет, перед собственным убийством, что считал, что на работе возле миксера-бетономешалки не обязательно красоваться во фраке и при галстуке-бабочке.
Лицо покойника было открыто, как и полагается во время шествия. Его многие в глубине собственных мыслей назвали весьма «выразительным», и если бы не эта ситуация… с похоронами, то покойника можно было принять за спящего человека.
Выражение его лица, как у относительно живого человека. Физиономия обиженного и, вместе с тем, саркастичного господина. Казалось, он мысленно буквально всем присутствующим не говорит, а кричит: «Чёрта с два вы найдёте убийцу!». Естественно, сейчас покойник знал и понимал нечто такое, что не доступно существующим на планете Земля. Во всяком случае, ему было известно, по какой причине и кто поменял его, живого, на мёртвого Лепина. И такие фокусы покойнику казались явной несправедливостью. Разве не смешно? Тот, кто убит – жив и здоров; а он, Арефин, оказавшийся совершенно не причастным к криминальной истории, оказался мёртвым. Но смерть его натуральна, как и кровь, смешавшаяся с глиной в овраге… Именно его кровь, Петра Фомича, третья группа, положительный резус…
За гробом, сзади, шла жена покойника – Инна Парфёновна Арефина. Её под руки поддерживали уже два довольно взрослых сына – Константин и Михаил. Из катафалка, возглавляющего колонну, звучала траурная музыка.
Процессия почти дошла до главной дороги, остановилась. Люди заняли место в автобусах. Гроб с покойником погрузили в катафалк, да так неаккуратно, что покойник зашевелил губами. Никто такому явлению не удивился. Всем и всё было ясно: тело начинает медленно разлагаться, потому и его части… шевелятся. Но как бы ни так. Арефин крепко и, как ему показалось, смачно сматерился и при этом громко сказал: «Осторожно швыряйте гроб, гады! Не дрова повезёте, а живого человека!»
Да, всё не так просто. Если бы хоть один покойник в мире считал себя мёртвым, то наверняка, как говорят, небо упало бы на землю. Но оно не упадёт, потому что слито с Землёй и давно уже воплотилось, точнее, стало с ним единым организмом. Впрочем, это так, но лишь… отчасти. Увы, для окружающих Арефин считался мёртвым. Совсем скоро его домовину опустят в могилу… Но для них, оставшихся в сером и нелепом Мире, Пётр Фомич в гробу. А ведь он уже начинает чувствовать себя младенцем… в люльке. Впрочем, скорей всего, тут иллюзия и самообман. Так хотелось бы Арефину. Но он понимал и чувствовал, что в силу нелепо сложившихся обстоятельств, с ним может произойти самой невероятное превращение… Обителей у Господа много. Но неважно, главное, что он живой, И тут к бабке ходить не надо. Факт. Жив, но весьма и весьма… своеобразно.
Жена Арефина от горя буквально состарилась лет на десять, она уткнулась головой в ноги мужа. Его сыновья, прибывшие сюда из разных городов на последнее прощание с телом отца тоже, среди немногих родственников, сидели в катафалке. Находился тут и объявивший себя троюродным дядей погибшего, некий Борис Кузьмич. Он тупо и пьяно смотрел на успокоившееся лицо Арефина, лежавшего в гробу, тихо разговаривал и даже спорил с ним. Ехали в катафалке ещё несколько родственников, молчаливых и угрюмых. Впрочем, другими и не могли быть их лица.
В возбуждённое состояние души и тела вошёл только Борис Кузьмич, неизвестно откуда появившийся в горестный для семьи час. Он неожиданно громко сказал, указывая рукой на покойника:
– А ему теперя всё едино!
Вдова Арефина, как бы, вспомнив, что стала вдовой, вскрикнула и закрыла лицо руками.
– Я думаю,– старший сын Константин,– я думаю, они… найдут преступника. Если нет, мама, то я дойду до правительства.
Арефина прильнула к груди Константина:
– Не надо ничего делать, сынок. Ничего. Правды не было и нет на этой земле.
– Не городи огород, брат! Действовать необходимо, но не с кондачка,– с заднего сидения наклонился к ним Михаил.– А шуметь будешь, вообще, без работы останешься. Кому сейчас инженеры нужны? Что ты – судостроитель, что я – по ливневым коллекторам… В грузчики не возьмут. Надо молчать и действовать. Может, и найдут… преступника.
– Вот говорила я вам и сейчас говорю,– Инна Парфёновна на мгновение отошла от слёз и села прямо,– надо вам вступать в их партию… власти. Не помню, как она там называется. Всегда кусок хлеба для вас найдётся. А сейчас что? А вступили бы в их… Единую… то, может быть, и в начальники выбились. Они, вон, все, как друг за дружку держатся, и ещё двести лет так будет.
– Брось ты, мама,– сказал Константин,– это ж великий грех… за хлебную карточку хвататься. Наш батя честным был человеком – ни под какими уговорами не вступил в коммунисты… в своё время. Позор!
– Понятно всякому,– пьяно вмешался в разговор Борис Кузьмич,– душу продавать за земные блага более чем паскудно. Ни одного мироеда Господь в рай не пустит, даже если он на свои… ворованные семь церквей построил. Лучше бы этот ирод голодных накормил…
– Голодному надо дать удочку,– подал голос кто-то из родственников,– тогда он…
– Какая удочка! – Возразил Михаил.– И удочки не дадут, и рыбу ловить запретят, потому что у реки и озера есть уж и хозяин. Кто-то кому-то умудрился продать то, что принадлежит не мафиозному клану, который действует от имени государства, а всему народу и Богу.
– Оно так.– Борис Кузьмич заплакал.– Дажеть верёвку и мыло для крайнего случая самому себе добывать придётся… За деньги.
Микроавтобус-катафалк, наконец-то, выбрался с основной городской магистрали на сельскую дорогу, поэтому его начало трясти так, что временами стало казаться, что покойник хочет сесть в гробу, ибо лежать неудобно. Краешек ужасного шрама на его шее стал заметен. Все почему-то вспомнили, как был убит Пётр Фомич Арефин, стали об этом говорить. Но его троюродный дядя (вряд ли он им был) находился почти в отрубе, в полуобморочном состоянии. Видать, с горя, неизвестный никому родственник, выпил изрядно. Дорвался до бесплатного.
– Знаешь, мама,– поделился своим открытием Михаил.– Я уже познакомился со следователем… Кажется, фамилия его Жуканов. Он, вроде, толковый, напористый. Правда на людей смотрит свысока, как на лягушек… Но это не главное. Мне кажется, что он найдёт убийцу.
– Ох, если бы это было так,– махнула рукой Инна Парфёновна.– Да и какая теперь разница… когда Пети в живых нет. А на счёт Жуканова. Он ведь к нам несколько раз приходил, о многом расспрашивал. Не знаю. Мне показалось, что глуп он и заносчив… и всех подозревает в убийстве Петра. Даже меня. Так мне показалось…
– Работа у них такая,– тяжело вздохнул Константин.– Будем надеяться на лучшее.
Он, стиснув зубы, посмотрел на циферблат своих ручных часов. Но так и не понял, который час. Слёзы застилали его глаза.
На железнодорожном вокзале и в наиболее многолюдных местах, в частности, в месте, где произошло странное убийство, оперативников в форме полицейских, да и в гражданской одежде, находилось предостаточно. Очевидно, мерзкое и жестокое преступление надо было обязательно раскрыть, расследовать до конца. Но, скорей всего, причина всяческих «коповских» маскарадов и переодеваний заключалась не только в этом. Хотя по делу Арефина полиция и прокуратура работали рука об руку.
Правда, одно не учитывала оперативно-сыскная служба городского МВД, что «по гражданке» почти любой полицейский смотрится, как Дед Моро при… чёрной бороде. Ведь представителя правоохранительного порядка, даже если он, в «мундире» последнего бомжа очень легко распознать по походке, дежурной улыбке, не очень собранной речи (особенно, когда он старается войти в роль)… Вот таких тоже в городе хватало, не проходивших курсов актёрского мастерства.
Многие полицейские по манере своего поведения напоминают малых детей. Допустим, условной Машеньке два годика, прикрыла она глаза ладошками и говорит: «Меня нету». Она считает, что если она никого не видит, значит, и сама стала невидимкой… В общем, тут всё понятно. Но хватало в овраге и омоновцев, вооружённых до зубов. Кстати, не только в нём. Ясное дело, что, в частности, их активное «кучкование» ни коим образом не было связано с трагической смертью Арефина.
Сыщика из частного детективного агентства «Ориентир» и его руководителя Анатолия Розова не очень волновала полицейская суматоха, хоть он и в душе сочувствовал крепким и не очень крепким парням, обряженным, в большинстве случаев, в пятнистую камуфляжную форму или гражданский «прикид». Розов был в курсе происходящих событий, у него довольно много имелось добрых друзей и в полиции, и в разного рода местных прокуратурах.
Одно время и он работал в уголовном розыске, опером-сыскником. Но не долго. Получил ранение в правую ногу. Хромота не дала возможностей оставаться на «царской» службе. Медики категорически запретили ему оставаться в органах полиции в качестве оперуполномоченного. Бумажки из кабинета в кабинет с умным видом переносить – всегда, пожалуйста. Остальное – нет. Последствия ранения оказались довольно серьёзными. И даже в его молодом возрасте, ещё и тридцати не стукнуло, рана давала о себе знать (как у старика), ныла перед плохой погодой.
Сейчас Анатолий спешил по мелкому текущему делу, выполняя поручение большой группы пенсионеров с улицы Полтавской. Надо было найти похитителя собак и дать полную возможность (в судебном порядке) расквитаться бывшим их владельцам с бомжем и бичом и одновременно алкоголиком по прозвищу Вороний Глаз. Появившийся здесь неизвестно откуда и ночующий на чердаках и в подвалах домов двадцатилетний Бриков, опустившийся почти окончательно, не шманал прохожих по карманам по той простой причине, что до этого не дорос. Да и физически был не так силён, а по натуре – робок. Деньги у прохожих клянчил открытым текстов, но, как бы, милостыню традиционным способом не просил. Считал такое дело постыдным и позорным.
Но, в основном, он попросту наловчился ловить городских собак, не взирая на личности их хозяев. Разумеется, он тут рисковал по полной программе, но такой «бизнес» приносил ему определённый доход. За возвращённых, так сказать, кинологам «найденных» их четвероногих друзей Брикову полагалось вознаграждение. А те собаководы, которые не желали платить и грозили Вороньему Глазу полицией, теряли своих питомцев навсегда. Происходило это потому, что Бриков считал себя неплохим кулинаром и в свои юные годы хорошо знал вкус не только собачьего, но и кошачьего мяса.
В тяжёлые для себя гастрономические дни он закусывал «бодяжный» спирт под народным и общепринятым названием «шило» собачатиной и пользовался определённой популярностью в кругу своих частично верных, а фрагментами продажных друзей – нищих, бродяг и старых обносившихся воров, что давно уже отошли от дел по самым разным причинам. Собачьи шкуры, разумеется, не выделанные он умудрялся сбывать подпольным скорнякам буквально за бесценок. Ведь у бомжа каждая копейка на счету и очередной прожитый день – большое достижение в жизни. Никто ведь и никогда, даже от имени народа, не подарит даже самому культурному и грамотному бичу самой захудалого нефтеносного участка.
Впрочем, грешно дарить представителям народных масс то, по сути, что им исторически и так… принадлежит. А кто там и кому делает щедрые подарки, таким, как Бриков, и неведомо.
Для Розова данное особое поручение от большого коллектива пенсионеров было не особо трудным. Он за три дня с помощью своих агентов определил местонахождение Вороньего Глаза и теперь спешил навстречу с ним, временно живущим в одном из полуразрушенных старых домов. Бриков, понятное дело, не подозревал о надвигающейся встрече с детективом. Но достать собачьего вора было не так то и просто, потому что Шура Бриков периодически менял своё местожительство. Для того, чтобы сдать его представителям правопорядка, фактов у Розова имелось достаточно.
Правда, таких, как Бриков давно уже никто не отправлял на зоны. Там не нужны лишние рты, и поэтому мелких пакостников, таких, как Шура, просто вывозили на «ментовозах» куда-нибудь, очень далеко, за город, к примеру, в соседнюю область и с угрозами (а то и с профилактическими побоями) высаживали в глухом лесном местечке… подальше от людей. Лютой зимой бомжи, что послабей, откомандированные к чёрту на кулички, замерзали, а вот летом – все как один возвращались в город, в душе посвящая свои утомительные переходы славным юбилеям новых демократических праздников. Они не Конюховы, понятно. Но жизнь вынуждает… подражать знаменитым путешественникам.