На большой перемене
– Ну что, будем сегодня Сороку доводить? – громко спросил на большой перемене учащийся 11 «а» класса Гена Дорофеев своего дружка Пашу Горохова.
Сорокой они прозвали учительницу математики Людмилу Артемьевну Сорокину. Людмиле Артемьевне было уже 68 лет, но она еще продолжала работать в школе. Она бы с удовольствием сидела дома, но, как она сама признавалась, приходилось помогать дочке, на руках которой было двое детей. Директор тоже не возражал – учителей не хватало, а молодые после института в школу идти не торопились.
– Давай, – согласился Горох и, подойдя к доске, стал рисовать мелом чуть ли не на полдоски длиннохвостую сороку.
На прошлом уроке математики Дорофей громко чихал без остановки минут пять (после его сменил Горох), пританцовывая, слушал по мобильнику рэп, говоря, что это помогает ему решать уравнения, ходил по классу, задавал Людмиле Артемьевне какие-нибудь идиотские вопросы, причем обращаясь на «ты». Горох же снимал, не таясь, всё это на видеокамеру. Людмила Артемьевна, еле сдерживаясь, призывала распоясавшихся недорослей к порядку и взывала к совести. До этого она уже несколько раз жаловалась директору школы, но тот только беспомощно разводил руками – ну, что я могу сделать? А от его профилактических бесед в кабинете Дорофей с Горохом лучше не становились – от силы только на один урок.
– Пацаны, может, хватит вам, а? – возмутилась Лена Карташова, когда Горох дорисовал на доске сороку.
– А тебе-то что? Старушку жалко? – прохихикал Дорофей.
– Да, жалко!
– Ой, какая она у нас жалостливая! – протянул гундосым голосом Горох.
– А не боишься, что вас со школы отчислят? – неожиданно спросил новенький – Гриша Волошин. Он сидел за партой и молча наблюдал за происходящим в классе. Сын военного, он приехал с Сахалина. В классе появился неделю назад. Крепкий симпатичный парень, немногословный, он всё это время особо ничем не выделялся, в основном присматривался к окружающим. Но девчонкам 11 «а» очень понравился.
– Нас? А за что? – сделал удивленное лицо Дорофей.
– Да вот за это. За издевательство над пожилой учительницей.
– А мы не издеваемся. Правда, Горох? – Дорофей обнял за плечи своего дружка. – Нам просто с ним не интересно сидеть на уроках этой старушки. Пусть она нас заинтересует. В этом, кажется, и заключается талант педагога, – Дорофей поднял вверх указательный палец, – заинтересовать ребёнка, найти к нему индивидуальный подход, Только, вряд ли, у ней это получится. Вот какая-нибудь молоденькая училка нас бы с Горохом заинтересовала. Да, Горох?
– Ага, – заржал Горох, – блондиночка, этак 90 на 60 на 90, в короткой юбочке.
– Указкой бы тебе по шее, – усмехнулся Гриша, – в качестве индивидуального подхода.
– Гриша, тут тебе не армия, – укоризненно покачал головой Дорофей и развёл руками. – Тут школа, тут детки! Пусть только попробует бабуля меня, ребеночка, обидеть или оскорбить, а тем более ударить указкой – вылетит со школы в два счёта. Мы с Горохом можем и детскому омбудсмену пожаловаться, в случае чего. Ладно, Горох, доставай камеру, начнём. А то скоро Сорока приковыляет.
Горох достал из сумки маленькую цифровую видеокамеру и навёл на Дорофея. Дорофей помахал рукой:
– Привет всем, кто смотрит наш видеоблог! Через пять минут начнётся скучный урок математики, но я, Гена Дорофей, и мой друг Паша Горох сделаем его весёленьким, как и прошлый раз. На сегодня мы тоже кое-что для вас приготовили. Слышите, поскрипывание? Это, наверно, тащится наша старая Сорока…
– Всем привет! – выйдя из-за парты и подойдя к Дорофею, оборвал его Гриша и тоже помахал рукой в камеру. – Пока Людмила Артемьевна не пришла, я тоже предлагаю немного повеселиться.
Затем, повернувшись к Дорофею, он резким и коротким ударом ударил его под дых – так, что тот, схватившись руками за живот, согнулся пополам, но тут же получил еще один удар – на это раз в глаз. Шлепнувшись на задницу, Дорофей сидел под классной доской, хватая ртом воздух и прижимая ладонь к глазу.
– Теперь, Дорофей, на меня, ребёночка, можешь хоть самому главному омбудсмену пожаловаться. Только гарантирую, что мне, дитятке, ничего не будет. Так что, время зря можешь не терять, – сказал Гриша и, повернувшись к Гороху, спросил, потирая кулак: – Ну что, видеооператор гороховый, дальше кино снимать будем?
– А я-то что? – испуганно попятился назад Горох.
Урок математики на этот раз прошёл, к удивлению Людмилы Артемьевны, тихо и спокойно. Как, впрочем, и последующие её уроки в 11 «а» классе. Причину таких перемен пожилая учительница так и не узнала.
Радио, преферанс и фокусы
В 80-ых годах я работал на радиостанции одного из СУР-ов. СУР – это Союзный узел радиовещания и радиосвязи. В Советском Союзе их было несколько. Радиостанция наша находилась за городом, в окружении ёлочек и сосен. По подземным кабелям к нам приходил низкочастотный сигнал – голос диктора, новости, музыка, а мы уже всё это передавали в эфир, преобразовывали в радиоволны, которые, огибая земную поверхность, распространялись на тысячи километров. Если кто-то сейчас представил меня сидящим в наушниках и вращающего ручку настройки радиопередатчика, который стоит на столе, то скажу, что сия картина будет весьма и весьма далёкой от реальной. Потому что передатчики наши занимали два больших двухэтажных здания. На первом этажах зданий находились насосные с мощными насосами. Эти насосы гнали воду на второй этаж для охлаждения радиоламп. Представляете радиолампу высотой почти с метр, с водяным и воздушным охлаждением? Контурные катушки передатчиков были высотой с человека, и по ним тоже циркулировала вода. Один из передатчиков, который находился в нашем здании, назывался «Буран». Работал он в ДВ и СВ диапазонах, а мощность его излучения составляла один мегаватт, или один миллион ватт. Антенна была высотой 200 метров. Напряжение на шинах передатчика – десять киловольт. Сейчас на этих на этих диапазонах уже практически никто не работает. Все ушли на УКВ диапазон, СВЧ, сотовую связь. Мощности передатчиков там небольшие – десятки, сотни ватт.
Работал я тогда в смену, в оперативном персонале. В смене нас было четыре человека. В нашу задачу входила текущая эксплуатация радиопередатчиков и устранение неисправностей. Неисправность, если таковая случалась, нужно было устранить за одну минуту. За превышение этого лимита начислялись большие штрафы, и как следствие у всех летели премии. Стояли, случалось конечно, и по нескольку минут. Поэтому главным в нашей работе было отличное знание устройства радиопередатчиков – вплоть до всяких тонкостей и мелочей. За шкафами передатчиков, где стояли полки с запасными деталями и радиолампами, на стенах были развешены сотни схем, которые мы знали наизусть. Сидишь, бывало, за столом, а то и лежишь на диванчике, и вдруг на крыше передатчика вспыхивает красная лампа и раздается громкий вой сирены. Соскакиваешь и несёшься как угорелый. Время тебе на поиски и устранение неисправности – всего одна минута.
Но неисправности случались не так уж и часто, поэтому времени у нас свободного было достаточно. Так как радиовещание и радиосвязь велись круглосуточно, то и работали мы и ночами, и по выходным дням. В свободное время читали книги, играли в карты, шахматы, заочники делали свои контрольные и курсовые. Кстати, если кто в застойные годы пытался поймать на своём радиоприёмнике вражеские голоса таких, к примеру, радиостанций как «Радио Свобода» и «Голос Америки», но вместо этого слышал «ж-ж-ж-ж», то, признаюсь, это тоже была наша работа. Работал так называемый ГМД – генератор мешающего действия. Сейчас это уже ни для кого не секрет, всю эту информацию можно найти в том же интернете, поэтому я всё и рассказываю.
В свободное время, как я уже сказал, мы играли и в карты. Конкретно, в преферанс. Преферансу научил всех я. До меня все играли в дурака, 66, 1001 и еще что-то там. Я в эти игры играть сразу наотрез отказался, сказав, что тот, кто научился играть в преферанс, уже никогда не сядет играть в эти скучные и неинтересные примитивные игры. А в преферанс я научился играть еще на первом курсе университета. Мне сказали: «Чёрт с тобой, уговорил, обучай и нас преферансу!».
Через неделю обучения единственная дама в нашей смене – работала она инженером, и звали её Тамара – призналась, что она еще никогда с таким нетерпением и желанием не собиралась на работу. «Ну что, распишем пулечку? – приехав на работу, сходу спрашивала она, потирая ладошки.
Почти в каждой смене было по одной-две женщины. По выходным дням, когда наша столовка не работала, они готовили на кухне завтраки, обеды и ужины.
Тамара была женщиной эмоциональной. Очень расстраивалась, чуть ли не до слёз, если проигрывала, но и очень радовалась, как ребёнок, если выигрывала. Один раз она меня даже треснула по голове свёрнутым в трубку журналом «Радиосвязь и радиовещание». Но причиной тому уже был не преферанс, а фокус. Фокусов, в том числе и карточных, я знал множество и частенько их показывал. Но секреты сразу не раскрывал – только через несколько дней. Любил, так сказать, позаводить, поинтриговать публику. Особенно Тамару. Да и как иначе? Чудо остается чудом, пока не знаешь, как оно устроено, формулы его секрета. А узнал – всё, уже не интересно, уже не чудо.
– Внушение мысли на расстояние! – говорил, к примеру, я Тамаре. – Возьми в руки колоду карт. Взяла? А теперь наугад, не подсматривая и не глядя, дай мне бубновую семёрку.
Я брал в руки карту, поданную мне Тамарой, а та, к примеру, оказывалась не бубновой семёркой, а пиковым валетом.
– А теперь, не глядя, дай мне пикового валета! – приказывал я Тамаре, пристально глядя ей в глаза. Тамара вытаскивала мне, к примеру, десятку червей.
– А теперь десятку червей! – приказывал я.
Ну и так карт пять-семь, которые затем эффектно выбрасывал на стол. Одна из карт, как правило, не совпадала с теми, что я просил, но эту мелочь обычно мало кто замечал. А если и замечал – ну подумаешь, чуть-чуть не совпало.
Две смены, я помню, внушал Тамаре таким образом свои мысли, а потом раскрыл секрет фокуса, развеяв свой ореол Вольфа Мессинга, телепата и экстрасенса.
Между прочим, скажу я, самые эффектные, самые зрелищные фокусы – это как раз самые простые.
В один из летних вечеров, когда все мои запасы фокусов за несколько лет работы на радиостанции уже были практически исчерпаны, я продемонстрировал сидящей за столом немногочисленной публике из трех человек, в числе которых была и Тамара, очень зрелищный фокус с исчезновением спичек.
– Смотрите внимательно, – сказал я и, взяв в руки спичку, стал водить ими по поверхности стола. – А теперь фу! – дунув на руки и подняв их, я показал ладони с расставленными пальцами – спички не было.
– А ну-ка, поверни ладони другой стороной! – приказала мне Тамара.
Я повернул ладони и так и этак. Рубашка, в которой я сидел за столом, была с короткими рукавами, поэтому предположение «спичка в рукаве» отпадало.
– Выбросил, наверно, незаметно в сторону, подальше, щелчком, – предположила Тамара, чуть ли не обнюхав мои ладошки и заглянув под стол. Но спичка не была найдена ею и в радиусе нескольких метров от стола.
– Показываю еще раз для всяких сомневающихся и не верующих в телекинез и трансформацию материи! – сказал я и, вытащив еще одну спичку из коробка, повторил с ней все предыдущие таинственные манипуляции, результатом которых стало очередное исчезновение спички.
После того, как я повторил этот фокус, наверно, в пятый раз, Генка, старший электромеханик в нашей смене, рассмеялся:
– Как это я сразу не догадался!
– Ну-ка, расскажи! – заерзала в нетерпении Тамара.
– Не, не расскажу.
– Я, кажется, тоже догадался! – ухмыльнулся Витька, электромонтер.
– Ну, ребята, ну расскажите! – стала умолять всех Тамара.
Через пару часов я, не выдержав Тамариного натиска, сдался.
– Смотри, – сказал я ей и, взяв уже двумя пальцами спичку, стал водить ею по столу. – А теперь раз, и спичка проваливается в это отверстие.
Отверстие это в деревянной крышке стола когда-то просверлил я электрической дрелью – нечаянно, поленившись подложить под медную шину деревянный брусок. Стол был уже старенький, поверхность его была обшарпана, и поэтому тонкое отверстие сразу заметить было очень трудно.
– Вот они, – сказал я и, выдвинув ящик из-под крышки стола, достал исчезнувшие пять спичек.
И чем больше смеялся Генка с Витькой, а глядя на них и я, тем больше злилась Тамара. Кончилось тем, что я получил от неё журналом по голове.
Рыжик
Сергей Павлович находился на кухне, когда в прихожей раздался звонок. Дочь Оля, третьеклассница, делала домашнее задание у себя в комнате.
Открыв дверь, Сергей Павлович увидел перед собой девочку лет десяти. На руках она держала большого рыжего кота.
– Здравствуйте, – сказала девочка.
– Здравствуйте, – ответил Сергей Павлович, с интересом разглядывая стоявшую у двери парочку. Кот тоже с интересом посматривал на Сергея Павловича своими зелёными глазами с вертикальными черточками зрачков.
– Это вы давали объявление? – спросила девочка.
– Какое объявление?
– Десятый дом, двадцать первая квартира. Потерялся рыжий котёнок. Кончик хвоста, ушки, грудка и передние лапки белые, глаза зеленые.
– М-м-м… – на секунду задумался Сергей Павлович. – Да, давали. В позапрошлом году. Уж не хочешь ли ты сказать, что этот кот и есть тот самый рыжий маленький котёнок?!
– Да, это он. Я читала ваше объявление, но решила Рыжика не отдавать. Простите меня.
– Мы его тоже Рыжиком называли. А что такое, если не секрет, случилось, что ты решила с ним расстаться?
– Мы уезжаем. Насовсем. Далеко. Уже сегодня. И мама сказала, чтобы я его кому-нибудь отдала.
На глазах девочки навернулись слёзы.
– Ты правильно поступила, решив отдать его именно нам. Не плачь, – улыбнулся Сергей Павлович и осторожно принял из рук девочки кота.
– Прощай, Рыжик! – поцеловав в нос кота, сказала девочка и, развернувшись, сбежала по лестнице.
Закрыв дверь, Сергей Павлович опустил Рыжика на пол, и тот, принюхиваясь к вещам, медленно прошел из прихожей в зал.
– Ой, откуда появился этот кот?! – удивленно воскликнула Оля, выходя из своей комнаты.
– Не узнаешь? – улыбаясь, спросил Сергей Павлович. – А ну-ка, посмотри внимательнее.
– Папа, неужели это Рыжик?! – прошептала Оля, приседая рядом с котом.
– Он самый!
Рыжик же, мурлыча, принялся тереться об Олины колени.
– Рыжик, Рыжик! – радостно шептала Оля, поглаживая кота по рыжей шёрстке.
Пасечник
На селе его звали Пасечником, иногда дедом Матвеем. Несмотря на свой преклонный возраст, старик был крепок, хотя и ходил с посохом. Жил он один – жену Екатерину похоронил лет семь назад, а две дочери, изредка навещавшие его, жили в городе. Когда-то у него была большая пасека с домом – недалеко от села, у леса. Там он в основном раньше и обитал. Но после смерти жены перебрался в село и поставил несколько ульев в конце огорода – для души. Старую же пасеку продал. Еще он собирал травы – от болезней. Односельчане, да и с других сел тоже, частенько обращались к нему за помощью. Иногда и из города приезжали полечиться. Лечил он не только травами, но и заговорами.
В тот вечер Пасечник сидел на скамейке у ворот своего дома: старик изредка выходил на улицу – посмотреть на проходящий мимо народ, поговорить с кем-нибудь, узнать сельские новости.
– Куда это сегодня народ гурьбой идет? – спросил он завгара Николая, который под ручку со своей женой Галиной проходил мимо по улице. – Кино, что ли, интересное в клубе? Комедия, поди, какая?
– Не, гипнотизер приехал. Концерт показывать будет, гипнотизировать!
– Ишь ты! – удивился Пасечник. – Сходить и мне, что ли, посмотреть на гипнотизера?
Пасечник сел в первом ряду – кто-то уступил ему свое место.
Гипнотизер, чернобородый дядька в очках, вышел на сцену, на которой стояли в ряд несколько стульев, и минут десять рассказывал о необыкновенной силе своего гипноза. На счет три или всего лишь от прикосновения ладони человек, мол, сразу заснет и выполнит любое его желание – споет, спляшет, расхохочется, изобразит из себя пловца или велосипедиста, разденется до трусов, или превратится в бревно, которое можно положить на два стула, а сверху еще и сесть – не прогнется!