Пролог
Весна, впрочем, как и остальные времена года, – по-своему своеобразная, чудесная пора. В природе вообще всё циклично, закономерно. В человеческом же мире совсем иначе: люди с нетерпением ждут тепла, лета, но как только наступают эти деньки, в минуты духоты почему-то желают осенней прохлады, а в сезон дождей или крепких морозов с благоговением вспоминают ушедшее ласковое летнее время и ожидают его снова с большим нетерпением. Так уж устроен человек, что он вечно чем-то недоволен. Не переставая он подгоняет время, чтобы получить желаемое: зимой – лето, летом – зиму, будто это в целом что-то изменит.
Весна – период обновления, символ зарождения новой жизни. Есть в этом времени года что-то особенное, своего рода волшебство: преображение, кардинальное изменение всего окружающего мира. Весной природа видоизменяется ежедневно, каждый раз примеряя новые яркие наряды из своего 92-дневного гардероба.
За окном пассажирского поезда, следовавшего из столицы и отбивавшего монотонный ритм, проносились унылые пейзажи: полуобнажённые поля, голые чёрные деревья, покосившиеся домики с полинялыми крышами, глубокие овраги – свидетели извечной борьбы весны с коварной зимой, пока ещё не побеждённой.
Николай Иваськов стоял у окна, глядя на мелькающую за окном картинку и думая о прошедшем форуме, где обсуждались проблемы здравоохранения и, в частности, появившийся новый штамм гриппа с высоким процентом летальных исходов. Уже засыпая на своей нижней полке, он всё не переставал размышлять о домашних заботах, бесконечных отчётах, которые предстоит написать. От сна отвлекали тяжёлые мысли, да ещё какая-то возня, разговоры, возгласы в соседнем купе.
Николай относился к тому типу людей, что не могут пройти мимо чужой беды, таков уж был его характер. Возможно, он и профессию свою именно поэтому выбрал. Довольно часто ему приходилось оказывать первую помощь, лечить больных, находясь в отпуске, одним словом, помогать окружающим всеми возможными способами и в любое время. Мало уже осталось настоящих Людей с большой буквы, которые не пройдут мимо, когда мужчина обижает женщину, дети издеваются над животными, а хамы оскорбляют пожилых бабушек в транспорте. К сожалению, бывали случаи, когда добрые намерения Николая ему же выходили боком, но это не меняло его принципов.
Ещё немного выждав, мужчина решительно поднялся с постели и вышел в коридор. Отзывчивый, мягкий, дотошный до мелочей человек с испанской бородкой сделал решительный шаг к приоткрытой двери соседнего купе. Внутреннее беспокойство Николая, как оказалось, было далеко не беспочвенным. В узком купе с аптечкой в руках стояла проводница, пассажиры не спали, с опасением посматривая на соседа на нижней полке. Выглядел он действительно неважно. Даже не врачу было ясно, что больной давно толком не спал и мучился ознобом из-за высокой температуры. Взгляд его был мутен и бесцельно скользил по окружающим.
– Что случилось? – спросил Николай проводницу.
– Человеку плохо, не беспокойтесь, идите отдыхать, – вежливо ответила белокурая женщина в униформе, стараясь снять напряжение, витающее в воздухе.
Николай тяжело вздохнул:
– Отойдите, я врач, – сказал он и протиснулся в купе.
Иваськов присел на постель к больному и дотронулся до его лба.
– Скорую вызвали? – спросил он, проверяя пульс больного.
– Нет ещё, – ответила вконец растерявшаяся проводница.
– Вызывайте срочно, температура очень высокая. Сколько до станции?
– Около часа…
– Дайте ему жаропонижающее, если есть… Самое главное – вызовите скорую, чего вы застыли? – прикрикнул на проводницу врач.
Неизвестно, что послужило причиной, то ли повышенный тон Николая, то ли окончательно ослабевшая нервная система больного, но произошло нечто из ряда вон выходящее. Больной неожиданно схватил руку врача и вцепился в неё зубами. Он, словно животное, мотал головой, рычал, будто пытался откусить кусок от бедного Иваськова. С большим трудом опешившему врачу удалось вырваться, а молодой человек, словно одержимый, начал беспорядочно размахивать руками, будто желая вновь поймать доктора, чтобы разорвать. Он яростно рычал и всё пытался ещё раз укусить Иваськова. Пассажиры купе в ужасе кричали, все застыли на месте, не зная, что делать. Николай, зажав кровоточащую руку, пытался успокоить больного уговорами, но становилось только хуже. Ситуация обострялась.
На выручку пришёл попутчик с верхней полки, сбросивший на голову взбесившегося соседа тяжелый чемодан. Молодой человек от удара покачнулся и, кажется, немного придя в себя, что-то стал бормотать себе под нос, а потом сел на постель и через мгновенье отключился.
Иваськов, потирая укушенную перебинтованную платком руку, стоял у забрызганного грязью окна и смотрел на машину скорой помощи, в которую погрузили связанного на всякий случай больного. «Да, – протянул про себя врач, – теперь этот припадочный не скоро ещё приедет на родную станцию, проваляется пару недель, если не больше, в районной больнице, в которой и медикаментов-то подходящих может не оказаться…»
Раздумья прервала проводница, тихонько подошедшая сзади:
– Может, у него бешенство, как думаете?
– При бешенстве такой высокой температуры не бывает, – негромко, но уверенно сказал Иваськов, а про себя подумал: «По крайней мере, я так считаю…» – и, тяжело вздохнув, снова погрузился в свои мысли.
Зашумели колёса, и поезд тронулся в путь, а Николай всё смотрел вслед отъезжающей скорой и не мог отогнать от себя тяжкие думы.
Дома Иваськова ждали с нетерпеньем. Все соскучились и так и норовили повиснуть у него на шее, чтобы крепко обнять и поцеловать, но он старался держаться отстранённо, ссылаясь на то, что сильно устал с дороги. Николай смотрел на своё дружное семейство, и радость наполняла его душу. Счастье было настолько огромным, что им хотелось поделиться со всем миром. Он одаривал подарками своих любимых детей, дорогую супругу, но старался близко к ним не подходить. Жена сразу отметила некоторую холодность мужа, но выпытывать подробности не стала, может, действительно с дороги устал, отдохнёт – сам всё расскажет.
Когда дети, наконец, улеглись спать, супруги остались на кухне вдвоём. Затворив поплотнее дверь, Николай без утайки рассказал о приключившейся с ним неприятной истории и своих подозрениях. Жена расстроилась, долго молчала, а после согласилась с мужем насчёт временной изоляции его от семейства. Она погладила незадачливого супруга по голове своей узкой ладонью, поддержала, как смогла, простыми, но крайне необходимыми в ту минуту словами.
Иваськов поселился в загородном домике. На следующий же день он на всякий случай привился от бешенства и взял на работе давно накопившиеся отгулы. Время шло. Никакие симптомы болезни не проявлялись, и Николай задышал ровнее, спокойнее, но домой возвращаться не спешил. Ежедневно он созванивался с женой и детьми и каждый раз на вопрос «Когда ты приедешь?» уклончиво отвечал: «Скоро».
Он вышел на работу, лечил пациентов и втайне мечтал о скорейшем возвращении домой. С досадой вспоминал о тех славных деньках, когда они всей семьёй сидели перед телевизором или слушали интересные истории, которые он вечерами читал. Порой, если дежурство не выпадало на выходные и получалось выкроить время от домашних дел, Николай давал детям денег на кино и кафе и оставался наедине со своей любимой, чтобы насладиться мгновениями единения, такими редкими, такими короткими.
При всём том, что прививки были сделаны, что-то не давало ему покоя. Паранойя? Излишняя подозрительность? Страх? Николай боялся вернуться домой преждевременно, дабы не заразить, не дай Бог, своих любимых.
Первое, что настораживало Иваськова, – это место укуса. Несмотря на то, что прошло достаточно времени, следы зубов не заживали, но и не доставляли никаких неудобств: ни покраснения, ни отёка не было. Рана словно пребывала в состоянии застоя.
Второе, что заставляло задуматься, – сильная перемена в поведении. Из тихого и вежливого человека Николай превратился в озлобленного и раздражительного. Он вечно находился на взводе, готовый разорвать всех и вся на своём пути. На работе редко кто с ним решался заговаривать, дабы не портить себе настроение его выходками: особенно после того случая, когда он оставил на нескольких коллегах глубокие следы от ногтей.
Ни разу не получавший выговоров от руководства, после укуса он стал частым гостем в кабинете заведующего отделением. Неадекватное поведение Николая привело к тому, что он был принудительно отправлен в двухнедельный отпуск.
Шёл девятый день изоляции Иваськова от семьи. Жуткое, разрывающее изнутри, высасывающее, неутолимое чувство дикого голода стало постоянной проблемой отшельника. Николай ежедневно опустошал целый холодильник, но легче не становилось: жор не отступал. По началу спасали мясные и рыбные изделия, но, надо сказать, ненадолго. Бутерброда с колбасой или пары кусков жареной рыбы хватало едва ли на час. Чем больше времени проходило, тем ненасытнее становился Николай. Порой он сам себе удивлялся: куда всё это помещается, ведь ел он уже не порциями, а килограммами.
К концу третьей недели он питался исключительно мясом, все же остальные продукты для него не имели ни вкуса, ни запаха, вызывая лишь отвращение.
Естественно, домой Иваськов так и не вернулся. Ему не хотелось пугать своих близких не только приступами голода, но и выходками, которые становились всё более частыми. Порой Николаю казалось, что он себя не контролирует. Начались проблемы с памятью, мысли становились несвязными и запутанными, мучала сильнейшая, нестерпимая головная боль. Лекарства и алкоголь не помогали, с каждым днём делалось всё хуже. Благо профессия давала доступ к наркотическим препаратам, от них становилось немного легче, но отдельное мгновенье истинного блаженства без страдания сменялось новым «ударом молота по наковальне».
Про себя Николай радовался, что когда-то не зря учился в медицинском институте. Окажись сейчас он каким-нибудь инженером или финансистом, кто знает, как бы спасался от этих мук. Хотя, с другой стороны, если бы он не был врачом, то и тот припадочный не укусил бы его. Сожаления терзали всё сильнее. Злость на самого себя, на то, что не может быть с семьёй, что приходится питаться в столовых и забегаловках накрывала его с головой. Всё чаще отчаянье овладевало Николаем, но больше всего бесило, что как врач он не мог поставить себе диагноз. Симптомы подходили под абсолютно разные заболевания, анализы крови показывали наличие какого-то вируса, но самые разные препараты его не брали. Николай пробовал даже переливание крови – ничего не помогало. Постепенно в голову приходило осознание, что он, скорее всего, обречён – если не на смерть, то на беспамятство и одиночество.
Коллеги посоветовали ему обратиться в областную больницу, и он, осознавая, что сам уже использовал все возможности вылечиться, согласился. Шёл 25-й день инкубационного периода…
На улице становилось всё теплее. Солнце делалось ярче и красивее. Всё-таки весна – месяцы пробуждения всего живого, время, когда так остро хочется жить, меняться, что-то доделать, переделать, довести до ума, переосмыслить свои неудачи и начать всё с чистого листа.
Иваськов сидел на скамейке возле домика, где проживал уже не одну неделю, и бесцельно смотрел на светило. Взгляд его, то отрешённый, то безумный, скользил по голубому небу. Отрывая зубами сырое мясо несколько минут назад ещё живой и ласковой кошки, он поглощал кусок за куском и наслаждался чувством сытости, отсутствием боли, с трудом уразумевая, во что он превращается. Густая кровь капала с его рук, лица, она залила всю одежду Николая, если его ещё можно было так назвать…
Красивое тёплое солнце начало свой путь к закату, стало заметно прохладнее. Мурашки пробежали по спине Иваськова и привели его в чувство. Он резким движением отбросил обглоданный труп кошки и направился к домику.
Человечность покидала его. Он уже не бился в истерике от мысли, что смог живьём сожрать живое существо. Для него это стало обыденным делом. Странно, но ещё вчера, когда подобное случилось с ним впервые, Николай забился в угол кухни, с ужасом глядя на растерзанного доброго друга соседа, лежавшего в полуметре от него и только что дружелюбно вилявшего хвостом. Сердце билось, как сумасшедшее, глаза расширились от осмысления произошедшего. Руки, все в густой тёплой крови, судорожно тряслись. Стыд, страх, испуг, паника, раскаянье разрывали душу на мелкие части. Но не пройдёт и часа, как вновь Николай склонится над трупом пса-бедолаги, и только чавканье и рычание будут разноситься по небольшому дачному домику…
А началось всё с повышенной температуры утром 28-го дня латентного периода. Николай заподозрил, что подхватил грипп или просто переохладился. Сам себе доктор выписал жаропонижающее и молоко с мёдом на ночь – немного полегчало. Но, возможно, причиной улучшения самочувствия от абстинентного состояния стали не лекарства, а шмат сырой говядины, съеденный за один присест.
Накануне Иваськов скупил половину товара в мясной лавке и, не дожидаясь, когда кусок сварится, откусил от сырого. К его удивлению, вкус сырого мяса оказался очень приятным, а самое главное – исчезло чувство бесконечного голода. Николай встал с постели другим человеком. Головная боль утихла, озноб прошёл, температура пришла в норму. Проблема оказалась только одна – всё это было временно, все симптомы вернулись немного погодя. Вот тут-то и подвернулся под руку бедный молодой пёс, решивший поздороваться с некогда дружелюбным соседом, который время от времени подкармливал его чем-нибудь вкусненьким.
Здравый смысл терялся всё сильнее с каждым днём. Между пониманием того, что происходит, и полным забытьём прошло не более недели. Сознание путалось, отуплялось и больше походило на состояние постоянно перебравших алкоголиков.
К 30-му дню от Николая Иваськова как успешного уважаемого врача не осталось практически ничего. Его поведение сделалось ещё более нестабильным: он стал медлителен во всех делах, крайне невнимателен и рассеян, но как только дело доходило до ловли животных на пропитание, ему мог позавидовать любой хищник. Завидев или заслышав добычу, Иваськов мобилизовал все силы организма, резко кидался на жертву, вгрызался зубами, и его челюсти разжать было уже невозможно. Никогда ещё в своей жизни он не был настолько сосредоточен, быстр, внимателен, как во время этой охоты.
Николай бесцельно бродил по улицам города и, сам того не понимая, начинал заглядываться на людей. Сила воли, что ещё оставалась в нём, удерживала от необдуманного шага вкусить человеческую плоть, но это было только вопросом времени, а его-то у бывшего врача уже и не оставалось.
Жена и дети стали его первыми жертвами. Мозг Николая был болен и уже не способен оценивать обстановку и принимать взвешенные решения, сдерживать голод и поступки. Единственное, что осталось, – это условные рефлексы, выработанные годами. Идти, идти… Домой, домой…
Николай нагрянул, когда вся семья была в сборе и собиралась ужинать. На столе стояло пюре; курица, запечённая в духовке, распространяла свой аромат не только на всю квартиру, но и на весь подъезд.
Глава семейства медленно поднялся до четвёртого этажа по знакомым ступенькам, вплотную подошёл к двери и, ударив по ней кулаком, замер. Послышались детские голоса. Старший сынишка настежь распахнул дверь:
– Папка вернулся! – только и успел крикнуть он, как мощные челюсти впились в его тонкую шею.
Жена кричала, пыталась оттащить озверевшего мужа от сына, била его кулаками, но тщетно. На женщину уставились потухшие карие глаза, а через миг всё было кончено. Вся семья была истреблена и съедена. На столе в залитой кровью кухне остался нетронутый ужин.
Николай очнулся утром, его сердце чуть не остановилось. Он собственными руками убил тех, кого любил больше жизни. Как это возможно? Что с ним такое? Как собака, попробовавшая вкус крови, подлежит усыплению, так и Николай решил убить себя. На автопилоте он зачем-то переоделся в чистую одежду, поставил чайник, а потом сознание снова его оставило.
Серые облака затянули небо: вот-вот начнётся дождь. По улице плёлся уставший, заросший человек. Он смотрел себе под ноги, еле их переставляя. Николай Иваськов, доверившись инстинктам, брёл на любимую когда-то работу.