Вайнштейн!.. с восторженным уважением выкрикивает негромко мне в ухо Арканя… Чувак!.. железный лабух!.. Он бы в Штатах вошёл в десятку, как Бени Гудман! Или Дюк Эллингтон!..
Имена эти не говорят мне ровно ничего. Впрочем, о Дюке Эллингтоне я вроде бы слышал: «Караван»?..
Караван!.. сказал флегматично Вайнштейн и повернулся к залу спиной.
Толпа нестройно захлопала. И со всех сторон я услышал радостный ропот и свист.
Чего свистят?.. недоумённо спрашиваю я Арканю. Сейчас начнут ещё орать «дирижёра на мыло»?..
И в голове у меня уже начинает слегка сгущаться опасение, что может дирижёра они освистывают за такую откровенно нерусскую фамилию?
Да это так в Штатах, у них там!.. успокаивает меня, сам того не соображая, Арканя… На концертах и джим-сешшенах, ты понял?..
И для убедительности суёт два пальца себе в рот и оглушительно свистит, перекрывая оживлённый рокот зала.
Ййй-еэсс!!!
Народ пугливо оглядывается на этот восторженный вопль Аркани. И вокруг нас образуется небольшая зона пустого пространства.
Неловко даже как-то…
Первые ноты оркестра доносятся еле слышно, как бы издалека… Зал затихает… Протяжно плывут над головами толпы звуки труб. Лопочут что-то неразборчиво саксафоны. Вздыхают дальней медью тромбоны. Шуршит что-то сухое из барабана. Глухо-утробно постанывают струны баса…
И встаёт у меня перед глазами миражное, струйное видение жарких барханных волн… скользят медленно и размеренно между ними верблюжьи горбы…
Музыка нарастает, будто нахватанная из воздуха скрюченными пальцами дирижёра.
Вот встаёт в первом ряду оркестра высокий лобастый парень, высоко запрокинув трубу, будто собирается пить из неё, как из бутылки. И начинает торопливо и резко играть что-то неподдающееся описанию, выбрасывая в конце каждой фразы высокие чистые звуки, которые уносятся куда-то в потолок, и там то ли гаснут, а то ли просачиваются невидимыми волнами куда-то дальше, в серые питерские облака.
Костя Носов!.. восторженно крутит головой Арканя… Чува-ак! Это что-то! Это… цимус!..
Мне странно слышать из уст русака-мурманчанина это еврейское местечковое выражение, смысла которого он даже явно и не знает.
Но всё же как-то тепло и приятно…
Трубач, отыграв своё и закончив неописуемо высокой пронзительной нотой, садится на место под восторженные вопли, аплодисменты и свист.
На смену ему встаёт задумчивый, в бакенбардах и с усиками, молодой еврей с небольшим серебряным саксафоном. И с места в карьер начинает поливать зал ласковым дробным лопотанием звуков, то повышая тона до почти истерических, то опуская до грудных, тёплых как красное дерево, низких и доверительных нот.
А это Генка Гольдштейн!.. шепчет мне прямо в ухо Арканя, чтобы не осквернить своей речью этот волшебный каскад воркующих звуков… то гундосящих тёплым эбеном, то будто просвечивающих баритонным ворчанием меди…
Чува-ак!.. Какой импровезухен!.. восторженно лопочет мне в ухо Арканя… А?!. Да он бы в Штатах мог с самим Чарли Паркером играть!..
Я понятия не имею, кто такой этот Чарли Паркер. Но согласно киваю головой. Меня действительно захватывает филигрань этой музыки, виртуозность летающих по клапанам пальцев, поразительная лёгкость и богатство фантазии. Я начинаю как-то нутром, без участия логики, воспринимать эту странную, будто не нотами писаную, а чистым вдохновением, музыку. Музыку, что не всунуть в заранее заготовленные, сто раз проверенные Главлитом… или у них там Главмуз тоже есть?.. рамки.
Да!.. опасная это штука – джаз. Ох, опасная…
Ты вот чего, чувачок… говорит мне Арканя как-то через неделю… Ты это… на басу не лабаешь?..
Каком ещё басу?.. говорю я в некотором удивлении.
Ну – на этом, как их тут зовут?.. на контра-ба-асе?..
Арканя выговаривает это длинное слово с нешуточным омерзением.
Это такая дурында, вроде скрипки для великана?.. осеняет меня, наконец.
Во!.. радостно кивает Арканя… Точно!.. Нам, слышь, лабать сёдня в Мухинке, а Витька палец порезал. Ты б его заменил, а?..
Смеётся он, что ли?
Я в жизни не то что играть, а рядом с этой бандурой не стоял. И вообще, могу протрындеть пару песен на мандолине, и ещё в три аккорда вдуть аккомпанемент на семиструнке. На гитаре… Вот и весь хуй до копейки – как мой друг Толик с Чайковской выражается в таких откровенных случаях. А уж кому, как не ему, в этом деле лучше разбираться. Я имею в виду не музыкальные инструменты, а ту самую штуку, которой ему природой отмерено в полтора раза больше чем нам, простым смертным.
Арканя видит моё остолбенение и улыбается своей сладенькой, саркастичной улыбкой сквозь хулиганские редкие усики.
Чува-ак!.. говорит он успокоительно… Ты не бзди… Будешь стоять себе мебелью сзади, вроде шкафа. И левой рукой водить по грифу. А правой делай вид, что пощипываешь. Хули там?.. ты вообще струны эти и не трогай, мы без тебя управимся. Понял?..
Я нерешительно пожимаю плечами. Как-то неловко всё это, чистая авантюра. Кукольный театр…
Да зачем я вам нужен там, для мебели?.. говорю я в мучительной неловкости. Вот всегда у меня так – не умею отказывать людям. Даже когда ясно вижу, что хотят меня «взять на понял», как говаривал другой мой дружок, Юра Кикинзон. У которого спереди, в отличие от Толика с Чайковской, ничего примечательного вроде бы не водилось. Зато сзади было столько!.. любой бабе на зависть…
Арканя видит эти мои мучения, и успокоительно лыбится ещё шире. Наклоняется доверительно ко мне.
Да вишь, чувачок… Нам там башли на четверых выписали, соображаешь? Если трое придём – начнут яйца морочить: чего, мол, да как… А так все четверо музыкантов налицо. Гоните, как обещано. Понял?..
Он ещё ближе наклоняет лицо ко мне, и я ощущаю какой-то странный, мясной какой-то, запах его дыхания.
Мы тебе пятёрку отвалим… увещевает меня Арканя… Чтоб не зря хоть вечер отстоял… И потом, в зале там, в Мухинке, барух толпа вокруг нас будет, любую на выбор. Они на джазменов как мухи на говно лезут. Бери любую!.. Поехали с нами, а?..
Уговорил!..
Арканя видит по моему лицу, что я сдался. И поощрительно хлопает меня по плечу…
Внизу, на булыжнике у общаги, уже стоит такси. «Волга» с зелёным глазком. Арканя, в своём костюмчике с атласными лацканами, кладёт на заднее сиденье футляр с трубой и садится по-хозяйски рядом с водителем. Я, в темносинем пиджачке и чёрных брюках, присаживаюсь на край сиденья сзади, рядом с его трубой. Чувствую я себя неловко. Пиджак тесноват, я его ни разу не надевал после выпускного вечера в школе – а это уже с четыре года. И на такси я, считай, тут ни разу не ездил, в Ленинграде – и случая не было, вроде бы, а уж денег-то и говорить нечего…
А контра… то-есть, бас где?.. спрашиваю я слегка встревоженно у Аркани. Хотя и коню понятно, что бандура таких размеров в такси влезть никак не могла бы.
Он улыбается в пол-лица, обращённых ко мне, своей кошачьей вкрадчивой улыбкой, растягивая губы под хулиганскими жиденькими усами.
Да у них там свой есть… говорит, наконец, Арканя… А нам и лучше. С фабрики «Красная балалайка», наверное… дрова. Но такому исполнителю, как сегодня, страдивари вроде и никчему…
Он хихикает коротко и умолкает.
В большом зале паркетные полы. Могучие люстры свисают с потолка, будто хрустальные ёлки. Явно старинной работы, теперь таких и не делают. В стене, обращённой к улице, прорезаны огромные, почти от самого пола, арочные окна.
Мы деловито, малозаметно проходим сбоку к сцене.
Народу в зале уже полно. Никто на нас не обращает внимания. На сцене, за плотным занавесом, намного тише. Оживлённое жужжание сотен голосов доносится сюда приглушённо. Пахнет пылью.
Сцена маленькая и невысокая. Я вижу у задней кулисы старый большой рояль, массивный и тускло отливающий чёрным глубоким цветом.
В углу громоздится на подставке пузатый желтовато-коричневый контрабас. Я с опаской подхожу к нему, поглаживаю выпуклую мощную деку, трогаю пальцами толстые, туго натянутые струны, берусь рукой за чёрный, шелковистый на ощупь гриф.
И впервые в жизни ощущаю досаду, что вот не сумели папа с мамой в детстве усадить меня за наше старенькое пианино, а сам я ленился, не хотел. Делал луки и стрелы, бегал на секцию фехтования в Дом офицеров, придурок… д’Артаньян недоделанный…
На сцену поднимаются два незнакомых мне парня. С недоумением смотрят на меня.
Да Витька руку порезал, чуваки… объясняет слегка виновато Арканя… А это сосед мой по комнате, свой чувачок, хотя и не лабух. Ну, постоит нам для мебели, за пятёрку…
Парни заметно расслабляются.
Пожимают плечами.
Потом пожимают мне руку и улыбаются чуть насмешливо. Или мне померещилось?.
Да я покажу ему, как держаться за бас!.. успокаивает их Арканя… И чтоб струны так только трогал, для блезиру…
Пришедшие быстро, сноровисто втаскивают на сцену большой барабан с ещё двумя барабанами поменьше, и сбоку со штырём, на котором медные тарелки.
Арканя подтаскивает контрабас поближе к ударной установке и наскоро объясняет мне, как держаться левой рукой за гриф и ездить по нему в обхват вверх и вниз.
Ну вроде как дрочишь его, понял?.. говорит Арканя весело, и облизывает верхнюю губу под усиками.
И тут же объясняет, как пальцами правой слегка прикасаться к струнам, но так, чтобы не извлекать из них звуков.
Так! Встали, чуваки!.. говорит Арканя сосредоточенно и поднимает к губам свою серебряную трубу.
Мы замираем. Саксафонист с маленьким альтом. Ударник с поднятыми почти над головой палочками. И я, судорожно ухватившись за гриф огромного баса, за который мне сейчас хочется спрятаться так, чтоб меня вообще не было видно.
Дальнейшее сливается у меня в памяти в какой-то полутёмный провал. Вот разъезжается медленными рывками в стороны занавес, открывая нас, освещённых безжалостно-ярким светом юпитеров, забитому до отказа студентами залу. Зал я не вижу, просто какая-то чернота за прожекторами, гудящая сотнями голосов, населённая сотнями глаз, и все они смотрят пристально на меня.
Взопрев от жуткой неловкости, я старательно изображаю аккомпанемент. Вожу пальцами левой руки по грифу, отчего огромное тело баса чутко отзывается еле слышным ворчанием, а сами струны повизгивают обмотками из тоненькой проволоки. Пальцами правой я чуть прикасаюсь к струнам в центре выпуклой деки, и струны ощутимо вибрируют, им будто не терпится зазвучать.
Иногда Арканя быстренько оглядывается на меня и ободряюще подмигивает. Но мне почти не становится легче. Мне стыдно. Мне кажется, что весь зал упёрся взглядами в меня, и все видят что я обманщик и самозванец…
Наконец, под одобрительные аплодисменты и смех из почти невидимого зала Арканя объявляет перерыв. Гаснут юпитеры.
Пошли, чувачок!.. говорит мне Арканя успокаивающе… Тут у сцены все барухи собрались в кучу, бери навыбор. Да поставь ты басá туда в угол, на подставку. Пошли!..
Он тянет меня за рукав. Я неловко иду за ним в зал.
Народу здесь столько – яблоку негде упасть. Девчонки в юбках в обтяжку, до половины ляжек длиной. А то и короче. В фигурных капронах. Ресницы густые и чёрные от туши – каждый глаз будто сороконожка. Под глазами синие тени. Волосы взбитые зачёсаны у многих по шаблону «Я у мамы дурочка».
Правда, не у всех.
Парни тоже стиляжные. С зачёсами. Брюки в дудку. Туфли на каучуке. Короткие, куцые пиджачки. У многих и галстуки повязаны, как у Аркани – каким-то необычным косым «американским» узлом…
Во, гляди!.. шепчет мне слегка возбуждённо Арканя… Видишь вон там две чувихи стоят?.. Ну вон те, в сторонке… одна черноволосая такая, и с ней подружка белобрысая?.. видишь?..
Вижу… говорю я неловко… А что?..
Пошли к ним, потом расскажу…
Арканя сладко облизывает губы и рассекает толпу, которая уважительно расступается перед нами, музыкантами.
Привет, чувихи!.. говорит Арканя девушкам.
Я вижу, как черноволосая, по лицу явно еврейка, густо краснеет и закусывает досадливо губу.
Её подружка – полноватая, небольшого росточка блондинка, с широким русским лицом и гладко зачёсанными назад волосами – оживлённо улыбается и явно польщена вниманием со стороны джазмена.
Черноволосая внимательно смотрит на меня и я вижу в глазах у неё некоторое недоумение.
А вы что, тоже музыкант?..
Голос у неё глуховатый, грудной. Контральто…
Да так… немножко… говорю я скромно и заливаюсь краской от стыда.
Неужели сообразила и теперь насмехается?
Но девушка дружелюбно протягивает мне узкую, с длинными пальцами руку.
Я Софа. А как вас зовут?..
Альфред… говорю я неловко… Такое вот оперное имечко папа с мамой мне придумали.
Ничего… говорит она с лёгкой иронией… Могли бы и Кимом назвать. Или Трактором…
Софа внимательно изучает моё лицо и вроде бы остаётся довольна результатом.
Экс нострис?.. говорит она мне негромко, почти в самое ухо… Наш человек в Гаване?..
И понимающе улыбается.
Образованная девушка… думаю я уважительно и киваю в знак согласия.
Арканя, я замечаю, напротив, ей будто бы неприятен. Вроде бы как смущает.
Какая между ними кошка пробежала?.. думаю я не без интереса. Хотя что мне за дело? Мой сожитель по комнате весь поглощён беседой с этой пухлой блондинкой. Которая мне никаким боком не интересна.
А вот Софа эта – штучка непростая, сразу видно. И привлекательная…
Второе отделение нашего танцевального концерта проходит для меня легче. Мне уже ясно, что им всем в зале, за рампой и юпитерами, нет никакого дела до меня и моего музыкального миманса. Там внизу, на паркете, под замечательными старинными люстрами, парни водят девушек в танце… облапив растопыренной рукой упругую задницу в туго обтянутой юбчонке, ощущая рёбрами густо налитые нежные груди… Девчонка прижимается к сильному телу партнёра, и ведётся в эротическом тумане, лёжа мечтательно щекой у него на плече… утыкаясь на каждом шагу ляжкой в твердоту у него в штанах и истекая влагой желания…
А тут я со своим контрабасом, где-то там, в глубине сцены. Главный персонаж, среди этого праздника жизни!..
Не смешно ли?..
Всё, всё, чуваки!.. говорит Арканя слегка возбуждённо… Отлабали!.. Будя… За такие бабки нехер выкладываться…
За уже сдвинутым занавесом он раздаёт по красной десятке тем двум, что приехали отдельно от нас. Они кладут привычно, слегка пренебрежительным жестом, деньги в карманы и, подхватив ударную установку, тащат её молча к выходу.
Пошли… говорит мне Арканя… Пятак твой потом отдам, а теперь наших барух подхватим и повалим к ним, на Декабристов. Не против?..
Я неопределённо пожимаю плечами. И когда ж он успел с ними договориться?..
Народ расходится. Людские струи становятся всё жиже…
Мы выходим на Моховую. И я вижу Софу с той белобрысой… стоят чуть в стороне, дожидаются.
Девочки, пошли на Литейный!.. говорит Арканя по-хозяйски… Поймаем такси, отвезём вас. А то на этом, на жлобском транспорте, час будем тащиться…
Они послушно идут вместе с нами по улице. Белобрысая протягивает мне широкую, не совсем по-женски жёсткую, кисть.
Оля… говорит она коротко.
Я называю себя.
Девчонка энергично, крепко пожимает мою руку.
Сильная… уважительно думаю я… Может, такие вот Аркане и по вкусу, кто его знает?..
Такси гонит по набережной вдоль просторной Невы. Но мне не до вечерних пейзажей – я сижу посерёдке сзади, зажатый между двумя девчонками, с их тугими сиськами и объёмистыми ляжками, плотно сдавившими с обеих сторон мои тощие жилистые бёдра. Не совру, будто мне это неприятно – когда на крутом повороте я валюсь всем боком на одно из этих мягких объёмистых тел, а другое наваливается сверху мне на плечо.
Мой дружок промеж ног, давно уже ссохшийся на харчах институтской столовки, вдруг, встрепенувшись, алчно подымает свою налившуюся жаркой кровью голову и начинает рваться на волю.
Хорошо, что это незаметно в темноте…
Мы проезжаем Театральную площадь, уже опустевшую после разъезда из Кировского и из Филармонии. Слегка попрыгав шинами через трамвайные рельсы, «волга» гонит дальше, по Декабристов.