Точнее, не только зацикленный чудак. Если уже не распознала – больно уж звонко стучали ее каблучки по половицам, слишком уж артикулировано щебетала она возле клеток с хомяками!
Да и что мне даст визит на дом? Мама ее днем наверняка на работе, а любая неловкость, неточность вновь могут возбудить подозрительность и разрушить всю комбинацию. Лучше уж завтра, часикам к восьми утра, когда Иринка будет уже в университете, отправлюсь я к дому, в котором она живет, и как бы случайно встречу Олю-Галю-Веру, когда та пойдет на работу. То-то «ребенок-клонёнок» удивится, когда узнает, кто я такой на самом деле!
А то: «Почему вы меня преследуете?» – рассуждая подобным образом, я представлял себе, как мы будем заново знакомиться, и о чем будем говорить, и насколько это будет смешно, весело и трогательно, и с некоторым удивлением отметил, что думаю уже больше не о Гале-Вере-Оле, а об Ирине. Но тут же решил, что это вполне естественно. В конце концов, с Ириной мы уже почти что подружились, а как меня встретит ее мама?
Совершенно неизвестно… Даже страшно. Наверное, я перед нею сильно виноват. Во всяком случае, с женской точки зрения. И с моей – тоже. Очень сильно.
Однако оказалось, что встретить Олю-Галю-Веру мне не судьба. Все-таки одно дело – гоняться по торосам за тюленями, другое – часами топтаться на слякотной, насквозь пропитанной выхлопными газами улице у входа в какое-нибудь бар-кафе или фитнес-клуб. Наутро у меня поднялась температура под сорок, я слег. В принципе, конечно, никакой особой проблемы не видел: обычный чай с малиной поднимает меня в таких случаях на ноги за три дня. Буду как огурчик!
Причем, как выяснилось, внезапная хвороба вовсе не лишила меня прелестей светского общения. Не успел я как следует обложиться подушками, пледами и грелками и задремать, как в дверь позвонили. Кляня на чем свет стоит соседку, повадившуюся ходить ко мне со сломанными утюгами, метнулся в прихожую. Однако в дверном проеме с вытаращенными глазами маячила, кто бы вы думали? – Ирина.
– Я заходила к вам на станцию, но мне сказали, что вы заболели! И телефона у вас нет! Дали этот адрес! Что-нибудь случилось? Это не из-за меня? Мы так долго вчера стояли на остановке! А еще я подумала, вдруг та шпана…
– Да нет, что ты! Так, маленько простудился! – я не знал, полагается ли в нынешние времена приглашать юную даму в квартиру, если на тебе пузырястые треники и старый, измочаленный свитер. Впрочем, Ирина сама с неподражаемой естественностью шмыгнула через порог берлоги, поверх моего плеча проворно окинула взором «недвижимость», и защебетала дальше:
– Я из-за чего пришла-то… У мамы оказалась аллергия на шерсть. Она невозможно чихает и кашляет от этих свинок и просит убрать их куда-нибудь подальше. Можно, я принесу их вам обратно? Что делать, не получается у меня зооуголок на дому…
– Конечно, приноси! А лучше, зачем ты будешь ходить? Через пару деньков я поправлюсь и сам загляну к вам за ними. А то – юная девушка будет бегать с грызунами за пазухой…
– Нет, нет, я принесу! Все равно вечером мне идти на лыжную секцию в универ, а мама еще два дня в обществе свинок просто не протянет. Вы один живете? Может, вам что-нибудь купить?
– Нет, не надо. Впрочем, буду обязан, если добудешь пару порций лапши «Роллтон». Сейчас дам денег.
– А у вас уютненько! – Иринка осваивалась в моем жилище с поразительной быстротой. Скинув в прихожей ботики, она бесцеремонно шлепала босыми ступнями из угла в угол. – Вы и рыбок разводите? Сколько ракушек! Коллекционируете? Да вы ложитесь! – без всякого перехода она начала рассказывать про какого-то университетского педагога, который «тоже коллекционирует», но не ракушки, а пивные пробки. – А моржовый клык настоящий? Да вам за него целую кучу бабок отвалят, если продадите! А музыка у вас есть? – немного опечалившись тем, что из всей «музыки» у меня в наличии только старенький черно-белый телевизор, Ирина сделала вывод, что «у вас тут надо протереть пыль» и даже поискала глазами тряпку. Орудия труда не нашла, но все равно, в результате ее творческих усилий в моей холостяцкой берлоге в течение доброго получаса бушевал самый натуральный ураган, перемещающий предметы с привычных мест на непривычные, вздымающий воздушные вихри, сыплющий очередями слов и овевающий чуть уловимым запахом магнитящих ноздри духов.
Вечером она пришла вновь. Принесла морских свинок, лапшу «Роллтон» и дала возможность полюбоваться, насколько ей идет лыжный костюм: плотные облегающие штаны словно созданы, чтобы продемонстрировать, насколько эротичен неназойливо выраженный девичий атлетизм, а самая безыскусная на первый взгляд «олимпийка» оказалась способной подчеркнуть объемность бюста.
Еще раз охватив вниманием мой зверинец и условившись со мной, что будет время от времени навещать хомяков, с которыми успела подружиться, пока они изводили маму аллергией, осталась пить чай. В ходе какового мероприятия попыталась убедить меня, что я – все же маньяк, так как, во-первых, у меня борода отличается по цвету от волос на голове: «Вспомните Печорина! У него брови были темные при том, что он – блондин!» – ничего себе логика! Приводить в доказательство литературного героя, плод писательского воображения!
– Так разве Печорин был маньяк?
– Маньяк, маньяк! Княжну Бэлу похитил, совсем как вы меня! – я никого еще не похищал и княжну звали вовсе не Бэлой, но, во-вторых, выяснилось, что у меня еще и глаза мерцают в темноте (не замечал за собой, но со стороны виднее), и борода пушится, когда я смотрю на женщин. – Это верный признак, – с абсолютным знанием вопроса рассуждала Ирина, – поэтому все маньяки и бреют бороды!
– Что, и сейчас пушится?
– Еще как! Мне страшно с вами в одной комнате! – после какового признания еще четверть часа рассказывала мне, чем бразильские сериалы лучше мексиканских, и кто из знаменитых артисток этих сериалов на самом деле – травести, то есть переодетые мужики. На правах болящего я кутался в плед, дремал, следя за полетом ее мысли и порханием тонких пальцев, и размышлял о том, что вот, пожалуй, так вот оно и выглядит – семейное счастье, и мне оно нравилось.
На этом визите родник девичьего внимания к моей персоне не иссяк: на следующий день Ирина заявилась с подругой Таей, которая якобы тоже очень любила морских свинок и даже не прочь была бы взять парочку себе домой, но при этом с гораздо большим любопытством рассматривала меня и, в конце концов, удалилась, сообщив, что свинки у меня «прикольные», но надо прикинуть, «впишутся ли в интерьер».
Я проболел дольше, чем рассчитывал, и решил отложить организацию «случайной встречи» с Олей-Галей-Верой до весны, а то, дежуря на морозце у подъезда, недолго и воспаление легких схлопотать. Тем более что Иринка время от времени продолжала ко мне заглядывать, то одна, то с подругами: насколько я понимал, им было удобнее пить чай между третьей и четвертой парой у меня, чем в студенческом буфете.
Впрочем, Ира, кажется, действительно интересовалась живностью; во всяком случае, каждое свое появление сопровождала обходом клеток и долгими беседами с рыбками в аквариуме, а лично мне пару раз даже намекала на готовность вести экологический кружок при нашей станции.
В общем, имитация «семейного счастья» была достаточно полная, и когда в феврале меня пригласили на конференцию в Москву, я, как обычно, хотел отказаться: кто будет в мое отсутствие целую неделю кормить хомяков и рыбок? Но потом вспомнил об Ирке: а почему бы не поручить это дело ей? Благо университет из окна моей берлоги как на лабони, далеко ходить ей не придется, да и атмосферой моего обиталища пожилого северного медведя она не слишком брезгует…
«Дочурка», как я ее уже называл про себя, с радостью согласилась, и я оставил ей ключ от квартиры.
Конференция прошла так, как и полагается в наши дни проходить подобным мероприятиям. Помянули свершения былых лет, призвали (непонятно кого) принять «государственную программу освоения просторов Дальнего Севера». На фуршете в качестве фирменного напитка пили «северное сияние». Назюзившись, плакали, клялись и обещали вернуться туда, где «прошли лучшие годы, и где мы еще нужны».
Возвращался ранним утром. Сошел с проходящего поезда, не спеша топал домой, наслаждаясь контрастом провинциального покоя со столичной сутолокой, вдыхал легкий, морозный воздух. Непонятно почему на подходе к дому меня вдруг начало одолевать неприятное, неуютное ощущение, вроде бы, совершенно ничем необоснованное, беспричинное. Уже войдя в подъезд, вдруг понял, точнее, разглядел на зависшей где-то в самом дальнем уголке сиюминутной памяти картинке, что на улице стоит тот самый темно-вишневый «Ауди».
Что-то захолонуло в груди. Как, значит, она там, наверху? В моей квартире? С этим парнем? Устроила себе «малину», дом для свиданий? Еще не веря, как ошпаренный, побежал вниз, выскочил из подъезда, едва не налетел на стоящий у самого бордюра автомобиль, задрав голову, одичало уставился в свинцовые прямоугольники февральских окон.
Ошибки быть не могло. Номер «самобеглой коляски» я помнил хорошо.
Мышцы отяжелели от желания мчаться туда, наверх; за шкирку, как нашкодивших котят, вышвыривать их из квартиры, кричать ей в лицо какие-нибудь горькие, обидные слова: «Я для того дал тебе ключ, доверил жилище?» Уже на полпути схватило за сердце: а я сам? Не так же ли блудил? В чужой комнате, на чужой постели, невыносимо стесняясь самого себя перед своей же партнершей, стыдясь неодолимого алкания ее тела? В черепе провернулась какая-то высокопарная фраза: «Дети возвращают отцам их грехи».
Действительно, какое я имею право? Кто я ей такой? Отец? Но дочь каждого отца рано или поздно начинает жить взрослой жизнью… В конце концов, я тогда, в ту ночь двадцать с лишним лет назад, был даже младше ее сегодняшней!
А что она подумает, если я сейчас ворвусь в квартиру, буду изображать из себя оскорбленную добродетель? Что я на самом деле выслеживал ее, выжидая такой вот момент? Что меня действительно интересует, волнует чужая половая жизнь? Что ради того, чтобы застать ее с мужчиной и насладиться зрелищем чужого соития, часами таскался за ней по ночным улицам, торчал у дверей кафешек и гимнастических залов?
Боже! Какой позор. Какой позор!
Медленно остывая, вновь спустился вниз, к темно-вишневой иномарке. Дул неприятный, пронизывающий ветер. Взглянул на часы – черт, она уже пропустила первую пару! Вместо того, чтобы учиться, ублажает утробу со своим «бриллиантовым мальчиком»! Ремнем бы! Интересно, кто его родители?
Чеканя шаг, прошелся пару раз мимо «Ауди». Сунулся в подъезд – там теплее. Скоро, что ли, они там? Вспомнился французский фильм, просмотренный лет десять назад по «видаку» на полярной станции, когда туда начали забрасывать зарубежные кассеты. В нем молодая сексапильная любовница никак не могла расстаться со своим бой-френдом. Только они доходили до двери, обнимались на прощание, и их тут же с неудержимой силой тянуло в постель. Сами постельные сцены в ленте отсутствовали – нашу заполярную нравственность бдительно берегли, но в прихожей героиня возникала то в одном неглиже, то в другом, и каждый раз – во все более соблазнительном.
Неужели и Ирина сейчас вот так же? Обнимает этого «аудивладельца», покоряет своей нежностью, своими ласками, и раз за разом тянет его в безумие простыней, в круговорот страстной неги, в западню разверстого, жадного, изнемогающего от приливов ласки тела?
А он ведь, наверное, богатенький… Вернее, сын состоятельных родителей…
Или, может, у них двоих доминирует Ирина? На нее это похоже! Седлает его, как гордая и дикая амазонка, впиваясь кровавыми ногтями в плечи, подставляет грузно раскачивающиеся груди ласкам полыхающих губ?
Господи! Что за бред? Неужели я и взаправду маньяк, если рисую себе все это?
Вышедшая на площадку старуха подозрительно, собрав рот гузкой, посмотрела на меня. Может, не узнала? Или узнала, но не захотела разговаривать?
Действительно, большего идиота трудно себе представить! Они там кувыркаются себе в удовольствие, а я, законный владелец квартиры, торчу у дверей, боясь позвонить и сказать: «Хватит, ребятки, на вторую пару опаздываете!»
А что, если я сейчас, вот этим своим появлением, вторжением, лишу ее счастья? Пусть даже не всего, а крупицы, мгновений? И ради чего? Ради утверждения моих заскорузлых удобств, прав на место под тусклым бобыльим солнцем? Стоят ли часы и даже сутки моего отжившего, эгоистического комфорта ослепительных мгновений ее наслаждения, яркого, полнокровного, головокружащего?
Старуха еще раз вышла из своей квартиры и еще более подозрительно окинула меня желтоватым оком. Смутившись и прикрываясь поднятым воротником, торопливо побежал вниз по лестнице. На улице вишневая жестянка на колесах по-прежнему пласталась на затоптанном снегу. В голове шевельнулась ерническая мысль: может, мне надо насовсем уступить ей квартиру? А самому – в бомжи?
А что? Разве не будет эта моя собственность рано или поздно принадлежать ей? Ведь она – моя дочь, мне больше некому передать то, что довелось собрать, накопить, обустроить в этой жизни! Так что же я? Заедаю чужой век? Что толку от моей квартиры будет ей соракалетней или, тем более, в пятьдесят лет, когда у нее уже у самой будут взрослые дети? И моменты ее счастья будут уже не столь упоительны и восторженны? Если я хочу ей добра, блага, то надо сейчас, пока чувства остры и свежи, мышцы упруги, а кровь – обжигающе горяча!
Я же, скот, еще и хочу ее за шкирку из этой купели юного и полнокровного восторга вышвырнуть! Сам в свое время не смог, и другим не даю…
Насупившись и постепенно замерзая, я принялся маршировать вдоль иномарки, размышляя о том, что же переживают другие отцы, когда знают, что их дочерей сейчас, вот в эту минуту, имеют чужие мужчины? И родная плоть перестает быть родной, в угаре наслаждения превращаясь в чуждое, инородное, бабье?
Или, может быть, на самом деле все не так? И счастье, пережитое с другим мужчиной, не вытравливает из души девушки, женщины место ее отца? А я, подобно всем старым холостякам и девам, попросту придаю чрезмерно большое значение вопросам пола, интимной жизни?
Когда в университетских аудиториях началась третья пара, в окне моей квартиры на секунду мелькнуло какое-то белое пятно. Я ускорил шаг, временами подпрыгивая и для подъема настроения, подобно киношному герою подпевая: «Меньше надо пить, пить надо меньше!»
Они вышли минут через пятнадцать. Как бы вместе. Но в то же время по отдельности. Парень сразу юркнул к машине. Ирина шла за ним следом, но на полпути под прямым углом свернула ко мне:
– О, боже, ты же замерз! Что же ты не поднялся? – даже не виновато, но, скорее, испугано протянула ключ.
– Оставь себе! – буркнул я. – Еще пригодится! – я не хотел этого говорить. Слова сами навернулись на язык. Даже не пришли, а были вытолкнуты откуда-то из подсознания – протестующего, требовательного, ревнивого. Сам сначала не понял, на что намекал и намекал ли вообще.
Но Ирина поняла. Резко отвернулась и почти бегом направилась к машине. «Ауди» фыркнул голубоватой струйкой выхлопных газов и, прессуя деликатными иностранными протекторами грязный снег, покатил мимо меня. Мне ничего не оставалось, кроме как проводить автомобиль взглядом.
В квартире на первый взгляд ничего не изменилось. Но ощущение того, что здесь были живые люди, что здесь царила жизнь, а не мое одинокое прозябание, было явственным. Воздух стал чуть гуще, чувствовался запах духов, кажется, сама атмосфера еще хранила ее тепло, звуки ее речи; еще витали вихри, порожденные ее движениями. И не только ее… Не только ее…
Нашлись и более явственные «симптомы»: полдюжины пустых банок из-под «энергетика» под столом, обертка дорогой колбасы в мусорном ведре, там же – яркие фантики… Постель чересчур тщательно застлана; в тощей стопке белья в шкафу не досчитался одной простыни. Значит, ту, грязную, мятую, унесла. Чтобы я не видел?
Посреди стола – ее сотовый. Забыла? Оставила в залог? Или ни то, ни другое?..
Мобильник зазвонил ближе к вечеру. Как и в первый раз, по телефону голос ее звучал глуше и резче, чем обычно:
– Слушай, я там у тебя прибралась маленько, пыль протерла. Если хочешь, могу еще зайти. Постирать…