Это дело с присвоением имени очень помогает. Не можешь продать, задавить петлей, предать, обменять или засолить, а что-то делать надо – смело называй своим именем. Фамилия не подведёт, утешит, облагородит и причешет.
Спасать
Бывает, вот бегут к тебе люди на помощь! Сначала звонят, конечно. Взволнованы все. Потом решительно едут тебя спасать. Кто откуда, конечно. Самолёты, товарные составы, караваны осликов. Мчатся выручать тебя из беды.
И вот бывает ведь так, да? Смотришь на прибывших тебя спасать, ты к утреннему чаю спустился, тапочки кожаные у тебя тонкие, монограмма на кармане халата, легкий загар… И смотришь, повторю, на людей, которые бросили все дела, все заботы свои и примчались беду от тебя отводить. Понимая с отчаянностью и постепенно, что перед тобой просто мазохисты разной степени потёртости. А не герои из сказки, как ты мечтал каких-то сорок лет назад. То есть приехали к тебе те, кому нравится проигрывать, униженным быть не в диковину, кому боль и стыд – лучшая награда, кому поражение – за бонус.
– Наталья Павловна! Ещё пять приборов ставьте! – это громко кричишь в зале.
А сам к телефону в коридоре – шмыгсь. И, прикрывая рукой трубку, отрывисто:
– …На все условия, говорю… да… безоговорочная…
Потом к гостям с улыбкой герцога в изгнании выходишь, весело шутишь, треплешь собеседников по залыселым головам, помнящим венки триумфов. На душе так хорошо. Солнце по-разному, оказывается, смотрится на столовых приборах и натёртом паркете. Вспоминаешь со спасителями своими разное из героического прошлого (полные разгромы, чёткие отступления, красивые сдачи). Ну, это как при капитуляции в Йорктауне под пушки Вашингтона англичане послали барабанить сдачу мальчика двенадцати лет, очень трогательного. Паричок ему подобрали.
Короче, надо тянуть время, пока за спасителями их родные не заедут, а у кого родни нет – того медики подберут. Тоже, кстати, выехали.
Вай-фай
Когда устанавливали в домике WI-FI, то я ведь и не предполагал, что через моё немолодое, но ладное тело будут проноситься какие-то фильмы про зомби, про упырей и про грешащих людей без исподнего.
Какие-то сообщения чатов через меня будут проноситься, калеча чмоками и лайками мембраны или что там у меня в утробе, не знаю, нежные структуры и нервные переплетения.
Сегодня внезапно осознал этот зловещий факт. Засел мокрым кулём в кабинете. Посмотрел на мобильный. Понял, что меня пронзают ещё и многочасовые юношеские и девушкинские беседы.
Держась за щёки, сидел до получаса молча. Шапочка из фольги, символ бытового безумия, внезапно показалась мне удивительно удачным решением.
Тут недавно донесли мне про одного безумца в фольговой шапочке, который всем докладывал, что его соседи облучают. То есть типичный случай такой. Слава богу, у соседей нашли сорок, что ли, микроволновок, коварно направленных в сторону облучаемого безумца. А то и не знаю, что бы случилось.
Когда я на заре человеческой истории работал старшим истопником в градоначальстве, меня засадили на приём граждан.
Кто попрётся в градоначальство на приём? Понятно, что счастливцев, которые несли бы мне свою радость, хотели бы поделиться удачей и принести детей под моё благословение, на приём приходило не очень много. С деньгами вообще никто не приходил.
В основном ко мне бодро шествовали беды, кручины, боль, холод, делириум, бедность, жажда и безумие. В разных человеческих обличьях. К концу приёма я выл и плакал сильнее, чем зашедшие.
Приходил ко мне раз семь изобретатель системы прыжков с высоты. Гарантировал, что по его схеме можно прыгать с десятого этажа. И не просто прыгать, но и уцелеть при этом. Было много рисунков, стрелок и цифр.
На восьмой раз я открыл окно в своём кабинете и с надеждой посмотрел на гения. Этаж был второй, но высокий. Под окнами стояла моя машина, личная. Не пожалел я тогда её. Сжимая пульсирующую голову, подумал: бог с ней, с машиной, не убился бы только насмерть этот кудесник.
Посетитель отошёл к двери для разбега, я зажмурился. Открыл глаза, когда дверь радостно хлопнула, сигнализируя, что визит закончен.
Потом этот же гражданин приходил ко мне с системой абсолютно нового дыхания. Чтобы под водой до десяти минут, с ножом, к вражеским защитным сетям, во мгле Гудзона, верхом на дельфине Наташа. Но я уже был закалённым, надел на надежду мира противогаз, взятый из комитета по гражданской обороне, и умело пережал шланг. Больше я гения не видел, но мне рассказывали, что его система дыхания сейчас используется в оздоровительном комплексе «М-П.». Не удивлён, кстати, не удивлён.
Приходила ко мне бабуля. Соседи систематически травили воду в кране. Горечь в воде была сильная. И всё-всё у бабушки болело, ломило и ёкало. Снял с себя крестик, протянул баушке и, по-ангельски взмахнув ресницами, пропел в благости, что беда её теперь и не беда вовсе. Что с крестиком во рту она может отравленную воду пить и от того только целеть и здороветь на глазах.
Через два дня получил гонорар – банку сметаны трёхлитровую. В сметане оказалось немного битого стекла. Видно, что помогло средство, бабка начала соображать более здраво. Прикинула, что конкуренты в исправлении воды ей ни к чему. Сама может эту тему поднять без натуги.
И вот меня, такого восхитительно находчивого и наделённого всеми 67 признаками мудроты, теперь терзают смешные вай-фай фобии.
Меня настигло возмездие, вот что я скажу.
Рентген
Нажрался с утра контраста для рентгена.
Студентам меня показывали. Я болтал ногами, сидя на рентгеновском столе, который сначала был стеночкой, а потом – раз! – и стол! От быстроты метаморфозы опешил. Но виду не подал, смотрел на всех остро, умно, отвечал на все вопросы, врал и выкручивался.
Ещё ворочался и так и эдак, повинуясь приказам, доносящимся из стены. Голос из стены требовал от меня много рискованных позиций. Студенчество, надеюсь, фиксировало. Красота же покидает мир. А я так изгибался, что многие бы охотно платили деньги за любование пластическим этюдом полнокровного клоуна под животворными лучами святого Рентгена.
Если бы у людей были деньги, я жил бы совсем, говорю, иначе.
Раствор для контрастности берут полной ложкой из корытца. Надо ложкой подколупывать подсохший медикамент.
Ложку велели принести с собой. Я, понятно, забыл. Но на первом этаже клиники работает теплая питательная столовая, по углам которой студентки переодеваются из мирского в эскулапское. Пропихивая третью ложечку в рукав, засмотрелся. Потом вспомнил, что велели и стакан принести. Отбежал за стаканом.
Оказывается, до сих пор компот разливают. Выбрал с сухофруктами. Сухофрукты переживут цивилизацию. Не изменились с 1975 года совсем. Траурные черные груши, размочаленный чернослив, размокшие дольки яблок, суетливый изюм. Как будто и не было крушения империй, царств и пророков.
Крикнул с воодушевлением: «Николай, я заплачу сейчас!» – и в сторону, сжимая стакан. Выхлопывая ладонью остатки сухофруктов, загрустил, что совсем никакого Николая и не знаю.
В кабинете облучения язв над корытцем с контрастом бумажка. На бумажке просьба уважаемым коллегам не разбрызгивать раствор на зеркало. Зеркала, кстати, никакого и не было. Зато была бабушка, которую, наверное, забыли в кабинете предыдущие исследователи старушечьих сокровенных глубин.
Бабушка сидела в углу исследовательской каморки. Под табличкой «Рентгеновский кабинет установлен по распоряжению губернатора Самарской области в 2006 году». Удобно старушечка расположилась.
Я вроде как поклонился ей в пояс.
Структура
Меня окружают романтики. Вчера меня зажал в углу конкурент по церковной паперти, на которой я жую восковые свечи и пророчу на разные голоса про силу гнева Господнего.
– Джон, никогда! никогда! – говорил конкурент голосом опытного сердца. – Никогда не храни сало в морозильнике! Так нельзя, пойми! Вода замерзает и разрывает нежную структуру сала, калечит его… Ты семейный, должен понять, как это бывает!
Разевая рот в беззвучном крике, пришёл домой, волоча котомку по первому снегу.
Кошелёк
Обедая в деликатесной харчевне, с липким ужасом осознал, что оставил свой кошелёк дома. Манто своё брезентовое накинул, когда пора настала, а наличность оставил у зеркала в прихожей, до того собой залюбовался.
Механически, как варан с острова Комодо, рвал белоснежными зубами мясо, лихорадочно соображая о бегстве через окно.
Потом мысль сместилась в сторону моего возможного долгового рабства в заведении. Потому как стёкла в заведении были удачно для хозяев декорированы прутьями из чугуна. Пригорюнившись, воображал себе свою жизнь в качестве посудного мальчика, и как буфетчик Трифон будет трепать мои кудри за разбитый водочный полуштоф. А потом меня заприметит какая-нибудь статная вдова и начнёт делать мне в посудной комнате разнообразный плезир и даже весьма забавный кунштюк, пока я буду торопливо жевать принесённый ею для такого случая румяный калач. Потом я начну играть гостям на балалайке. Командированные из Елабуги будут кидать в меня огрызки и мазать моё унылое лицо горчицей. Зимой я буду бегать за извозчиками, разнося им меж загаженных сугробов чай за десять копеек…
И неизвестно, чем бы мои сладкие мечтания завершились: смертию ли от легавой пули в пахучем магазине братьев Ралле или же карьерой сизоносого будошника у вокзальной площади, но углядели меня, сжавшегося под фикусом, мои бывшие коллеги – чиновники местного градоначальства, и с этого момента всё и пошло под откос…
Я такой лукавый.
Косметический кабинет
Племянницы просили забрать их из косметического кабинета и отвезти на девичник. Кто-то там из их подруг замуж выходит. И поэтому по укоренившейся моде молодые девушки на девичнике будут изображать из себя старых шалав накануне неминуемого развода: трогать мужской срам, пить из горла, петь в полуприседе и визжать.
Противостоять этому безумно, возглавлять стыдно, присутствовать опасно, испортить невозможно.
Дожидаясь кровинок своих, сел в салоне на диван для ожидания. Ну, как сел – провалился в диван, ахнув, что тебе горничная в опытных руках. Мягкость дивана неописуемая была. Руками уцепился за столик с журналами, чтобы диван не засосал меня до самого вкусного.
В таком положении увидела меня чиновник областного правительства, которая, конечно, по служебным делам заехала за уколами. Чиновник – очень красивая женщина и давно меня не любит. С такими женщинами надо встречаться редко, и желательно, чтобы её при этой встрече выволакивали за ноги из клуба для матросов, а ты проезжал в белой шляпе верхом на вороном коне. А в этот раз встреча вышла какая-то совсем уж.
– Здравствуйте, Джон Александрович! – пропела сверху прекрасная чиновник. В голосе её изнывал в сахарном сиропе великолепный век. – На процедуры пришли? Я считаю, что вам давно пора…
Вагон
Встречал на вокзале родственников.
Зашёл в вагон. Признак деревенской зажиточности, эстетика справного кулачества – жарко натопленная изба, – диктует понятия о комфорте в РЖД. Занавески из плюша. Оборки. Занавесочки в сборку. Витые шнуры какие-то. Подстаканники. Особенно впечатлила какая-то полуикона в красном углу купе. Не икона, а такая литография душевная св. Алексия Московского. В рамке на шурупах – чтобы не упёрли богомольцы, значит. Не хватает только граммофона, рыжиков в миске, пьяных колчаковцев и связанной комсомолки на полу. По виду бредущих по перрону приезжих сразу видно, кто в каком вагоне ехал. Люди из зажиточных вагонов краснолицы и диковаты взором. Видно, угорели несколько.
С другой стороны, меня и хайтек не очень устраивает. Не то чтобы я был капризен. Просто в японском экспрессе зашёл я в безжалостный сортир. Сплошной минимализм и кнопки. И поясняющие картинки. Картинки для японцев. Они и не такое видели в своих комиксах. Над одной кнопкой был изображён человек, у которого из задницы торчал костыль. Намёка не понял.
Нажал на кнопку побезобидней – запахло лесом. Рано, думаю, не время ещё для хвойных ароматов.
Нажал другую – помещение заполнилось звуками струящегося водопада. Сочетание запаха тайги, звука водопада и голубой подсветки настраивало на мирный беглокаторжанский лад. Вроде как к Байкалу вышел, пробравшись с Акатуя.
Нажал сразу на все кнопки. Вытирая семью выпавшими салфетками жидкое мыло двух видов с очков, впал в азарт, нажал ещё пару окончательных кнопок. Двери разъехались в стороны, а из стены выпал дефибриллятор. Погодя выпала телефонная трубка. С кнопкой!
Трубку запихнул обратно. Нажал на кнопки, которые успели погаснуть. Ничего! Нажал ещё раз, запихивая свободной рукой дефибриллятор. Двери съехались. Звуки струй стихли. Унитаз развернулся на 90 градусов против часовой стрелки.
Забоялся катапультирования. Выбрался из диаволовых чертогов, позабыв, зачем заходил.
Надеюсь, подозрения, что я своим хаотическим поведением с кнопками сместил с орбиты пару-тройку спутников связи, беспочвенны.
Лысенко и Бакунин
Думал о Трофиме Лысенко. В его взглядах много созвучного моим настроениям.
Чтобы переродиться, достаточно свободы воли. Чтобы переродить какое-нибудь растение, достаточно его мучить день-деньской, советуясь с прорезиненными коллегами в курилке. Чтобы животное стало полезным, надо создать ему такие дивные условия, чтобы животное само, выпучившись на плакат и дыша паром, доилось с разбегу.
А генетики-детерминисты – от их учения веет какой-то заведомой обречённостью для всех, кроме самих генетиков. Сами-то они не пропадут – знай себе скрещивай пауков с помидорами… А в этом скрещивании нет никакой полезной фантазии, чистый механицизм. Стыдно за них!
Ты создай помидору условия, вступи с ним в диалог, спорь, терзай, приручи его!
Нет помидора? Приручай человека иностранного! Он тот же помидор, только поскучнее.
Только русский может приехать в Швейцарию и создать среди швейцарских мастеров по изготовлению швейцарских часов союз неистовых анархистов. Федерацию кантона Юра.
Сидят по мастерским дядечки, всю жизнь на часовой мануфактуре, в глазу увеличительное стекло, винтики, пружинки, шестерёночки. За окнами – Альпы. Сливки всякие. Фаянсовые кувшинчики в цветочек. Собирают часики. Тик-так. В пальцах отвёрточки. Ти-ши-на. 1871 год.
И тут дверь распахивается. Влетает русский Бакунин. На плече вещевой мешок: картофель, книга, чужой глазной протез, соль.
– Шта?! – спрашивает из дикой бороды, глаз дергается. – Пора?! Пора!!!
И швейцарские часовщики такие хором:
– Господи! Наконец-то!!!
Встают. Разгибают согбенные спины. Трут глаза. Пытаются рассмотреть говорящее пятно в двери.
А Бакунин так:
– Ну вот!!! Стало быть, это… вот… тут… – Потоптался. – За мной погоня вообще-то… Вы как тут? – Пауза. – Так вот… в таком роде… в таком вот роде!.. это… долой!!! – Через десять минут молчания под тиканье часов с кукушечкой: – Пора мне. Вы тут… активней, что ли… Не желаете купить номер «Арбайтер цайтунг»? Недорого вообще-то… Или брошюры… Есть интересные… Ладно!
И с криком «АНАРХИЯ!» аккуратно выходит, прислонив к стене ранее выбитую дверь.
Потом снова голову в проём просовывает:
– И садитесь уже… или поморгайте, что ли… всё! до встречи!
Только этим фактом могу объяснить цены в часовом магазине, в который вчера вошёл в красной рубахе.
Они, часовщики эти, долбанулися. Проморгаться от ценников невозможно. Сразу понятно, что Луи Улисс Шопар активно орал на конгрессе швейцарских анархистов в отеле «Баланс».
Анархисты-часовщики снабжали часами русских императоров, русскую армию и русскую политическую полицию. Ясно, что сказалось это обстоятельство на всех. Достаёт государь император часы, крышка мягко открывается, а за драгоценным стеклом – Бакунин в красном пламени корчится и рукой манит.