– Да не могу я сидеть, – со слезами в голосе выкрикнула Люба. – Деньги проклятые из головы не идут!
– Так не сиди! Иди ищи, меня только оставь в покое.
«А-а-а… – вдохнула Люба, в ужасе прикрывая рот рукой. – А ведь это он… Сережка украл…» – И, поднявшись с табуретки, на ватных ногах повлеклась назад в свою комнату.
Теперь она хоть и продолжала искать, но словно по обязанности. Наконец села на кушетку, уставясь в пол. «Это же… как же… У матери родной! Родной сын… А что ему мать, он еще в детстве из холодильника по ночам тянул все, что понравится. Икру найдет – сожрет до последней икринки. Конфеты любил – так сразу всю коробку, один. Тайно. И коробку там же оставит. Пустую… Или огурцы. Слопает и рассолом запьет. В холодильник утром заглянешь – а в банке пусто… С малолетства такой был – все к себе тянул».
Она захлопнула шкаф и, убитая открытием, побрела в кухню.
– Сереж, – позвала, глядя исподлобья, – я смотрю, ботинки вроде новые в прихожей… Откуда?
– С Танькой покупали, – самодовольно похвалился сын. – Танька в этих делах понимает.
– А деньги?
– Какие деньги?
– Где взял? Говорил, зарплату не дают. На что купили-то?
– Так это, дали уже! И премию сразу. Прямо перед самым моим увольнением. Мы и Таньке туфли купили. На свадьбу. Ничё такие, в тему. – Сережа был доволен покупками и рад похвастаться.
– Ага, ага, – покивала Люба, не спуская глаз с сына в усилии прозреть новые доказательства воровства.
Вернувшись в комнату, попыталась немножко собраться с мыслями. Открытие было ужасным. Но сейчас она шла по следу похитителя и думала больше о том, как половчее изобличить засранца Сережку. Это ж надо – у матери тырить! А ведь он с детства такой… Мысли снова привели к тайно съеденным в малолетстве продуктам и уже забегали по кругу. Икра… конфеты… огурцы… И главное, все до крошки подъест, эгоист чертов.
Люба вдруг почувствовала усталость. А что, если все-таки не он?.. Да кто ж тогда?! – тут же осадила она себя. Больше вообще некому. Она стала припоминать, кто здесь бывал в последнее время, кто мог в ее комнате пошарить. Ну соседка забегала, приятельствуют они. Но дальше кухни и прихожей не входила. Значит, не она. Сестра часто бывает. Но в этой жизни если есть родной Любе человек – так это Вера. Она точно не могла! Клиентки на примерку приходят – но Люба никогда никого в комнате не оставляла, да и не нужны ее обеспеченным клиенткам такие крохи…
Она совсем изнемогла от переживаний и снова выбежала на кухню. Сергей к тому времени уже поужинал, помыл посуду и ушел в свою комнату. «Может, все же не он?» – всколыхнулось в ней, когда она оценила наведенную парнем чистоту. Вспомнила, что сама не ужинала. Потопталась возле холодильника и, махнув рукой, потащилась обратно к себе. Включила телевизор и ненадолго отвлеклась от беды. А потом заснула.
Проснулась Люба раньше обычного, разбудила тревога, связанная с потерей. А потом уж она вспомнила и о еще более горьком – Сережкином предательстве. Украл у матери… как жить! Для чего? На кого рассчитывать… Есть, конечно, Вера, но у той своя семья. Как ни крути, без Сережки Люба оставалась совершенно одна. А доверять ему теперь невозможно… «Все ему скажу!» – с колотящимся сердцем решила она, вскакивая с постели.
Сергей еще спал. Дверь в его комнату оказалась запертой. Люба заметалась по дому, чувствуя деятельностное возбуждение, в коридоре взглянула с отвращением на новые ботинки. «На мои деньги жирует», – подумала горько. Через час поднялся Сергей и начал собираться на работу. Она решительно зашла в кухню, где он устроился завтракать, и без промедлений обрушилась на сонного сына.
– Ты деньги взял?
– Какие деньги? – вяло отозвался сын, не глядя на мать.
– Знаешь какие. Деньги из шкафа. И главное, еще искать помогал, шут гороховый! Как же так, Сережка, даже урки дома не крысятничают!
– А с чего ты решила, что это я? – занервничал Сергей.
– А кто же?
– Ну не знаю, – пробубнил он, криво улыбаясь, – кто-нибудь.
«Не оправдывается даже», – заметила про себя Люба, внимательно наблюдая за сыном.
– Да кто – кто-нибудь? – строго спросила.
– Мне-то откуда знать?! Может, соседка.
– Скажешь тоже! Я ее сто лет знаю.
– А со мной, значит, только вчера познакомилась, – съязвил Сережа.
– Тебя всякого видела. – Люба многозначительно покачала головой. – Потому и спрашиваю: ты взял?
– Соседке веришь, а сыну нет, – вяло отбивался он. – Нормально.
«Не оправдывается, – снова горько подумала Люба. – Точно украл».
– Да соседка и не заходила в комнату, мы с ней на кухне посидели.
– Ну не знаю. Клиентки твои. Сколько у тебя тут народу ходит!
– Да они все богатые, – отмахнулась Люба.
– Что ж, что богатые! – усмехнулся Сережка. – Денег много не бывает.
– Ну да, делать им нечего!
– А не они – так еще кто-нибудь.
– Кто?
– Мало ли кто приходил, пока я на работе! Кто-то был недавно… сантехник…
Люба вспомнила, что и правда приходил из дэза, на секунду ухватилась за эту идею.
– Так сантехник сразу в ванную прошел, – промямлила растерянно. – Ну еще в коридоре мы с ним поговорили немножко. И все.
– Да? А может, ты пошла на плите посмотреть, мало ли, может, подгорало у тебя там. И ты на минуточку в кухню. А он шасть в комнату – и спер.
Люба опять на мгновение задумалась.
– Так чтобы деньги из заначки достать, место знать нужно! Откуда сантехнику знать? – воскликнула мать.
– А я-то! Я ведь тоже твоих мест не знаю! – озлобленно гаркнул сын. И, двинув табуреткой, вскочил из-за стола. – Большое спасибо за завтрак! – свирепо крикнул на бегу и закрылся в ванной комнате.
– Ты поискать мог в любое время, а сантехник пришел и ушел! – прокричала мать ему в спину.
«Точно он! – в отчаянии убеждалась бедная Люба. – Сережка украл! Все сходится. И не оправдывается, и покупки у него, и злой вон как пес. Понятно, что злой – виноват, вот и злится, а потому что неловко ему…» Она пошла к себе, даже позавтракать забыв. И машинально снова стала перерывать все в шкафу. Но сосредоточиться не получалось, тыкалась словно слепая, сама не веря, что деньги найдутся. Знала уже, что они у Сережки.
Сын тем временем собрался и, хлопнув дверью, ушел на работу.
«Вот и с той работы уволился, – размышляла Люба. – На новой еще наверняка зарплаты не было, а деньги завелись… Откуда деньги? Говорит, на старой выдали. С чего бы? Тянули, тянули, а тут вдруг взяли – да выдали… А дело-то в другом! Жениться Сережка надумал – вот бес его и попутал. Хоть бы сознался, а то ведь… ну как жить…» – тосковала она. Однако поплелась в ванную приводить себя в порядок. Совсем скоро должна была прийти постоянная клиентка. Ее платье Люба дошила еще вчера. Но требовалось подгладить швы, напоследок проверить, все ли в порядке, и развесить обнову заказчицы на плечиках, чтобы сразу показать товар лицом. «Упахиваюсь на этом шитье-перешитье, откладываю по крохам, а потом мои денежки… И кто! Родной сын…» Люба пустила слезу, пока чистила зубы. Но постаралась взять себя в руки, все-таки жизнь продолжалась и требовала от нее выполнения многих обязанностей.
Она страдала. Буквально места себе не находила. Каждый день отыскивались новые улики против Сережки. Ни о чем больше думать не получалось. Пыталась телевизор смотреть – и не могла сосредоточиться, не понимала, что там происходит, на экране, ерунда какая-то. Только привычная портняжная работа немножко отвлекала. Звонила сестре, жаловалась на сына, на то, что осталась совсем без средств. Больше никому не рассказывала, стыдно было. Получалось, вырастила вора. А разве она учила его воровать?
– Может, еще не он взял? – сомневалась Вера.
– Не знаю. Я всю голову изломала – ну некому больше, Вер. Все на Сережке сходится. Вот правда.
Она в который раз принималась перечислять несомненные признаки сыновней вины. Вера сочувствовала, поддакивала, но в конце концов советовала не пороть пока горячку, все-таки не пойман – не вор.
– Да, конечно, – соглашалась Люба. – Просто покоя теперь нет. Если бы он хоть сознался, я бы уж как-то пережила…
Вера улучила минутку, забежала к сестре. Вместе снова немного порылись в шкафу. Потом посидели, обсуждая ситуацию. Люба поплакала.
– Ты знаешь, – выдавила, смахивая слезу, – эти деньги мне достались… Ну ты знаешь, как они мне достаются. А жалко все-таки не их. – Она вытерла щеки тыльными сторонами ладоней и взглянула на сестру сурово. – Я жить теперь не знаю как, Вера. Вот что… Давай, что ли, поужинаем?
– Да побегу я, – отказалась сестра. – Мои там без меня сидеть будут с раскрытыми ртами, как галчата, а сами для себя палец о палец не ударят, все им подай.
– Побудь со мной, – опять попросила Люба. – Тоска такая.
– Ну давай чаю выпьем, – сдалась Вера.
– Давай наливки.
– Давай. Сейчас своим позвоню, чтоб разогревали ужин. А не хотят – их дело, я не нянька при них, – неожиданно рассудила сестра.
Они с час посидели, мусоля одно и то же. Вера твердила, что все ж таки Люба Сережку за руку не ловила, а значит, какие-нибудь хоть полпроцента, да обязательно остаются на то, что это ошибка и не он взял деньги.
– Но кто, кто? – мучилась Люба.
Вопрос по-прежнему не получал ни малейшего проблеска ответа. А в голове крутились десятки подтверждений виновности Сергея.
Мать с ужасом понимала, что ненавидит сына. Когда он приходил домой с Танькой, это невозможное чувство становилось сильнее. Из своей комнаты она слышала смех, и ей казалось, что смеются над ней, над ее простоватостью, из-за которой она даже деньги нормально спрятать не смогла. «Да, может, Танька вообще ничего не знает, так он ей и сказал, в самом деле!» – пыталась она себя образумить. Но разъедающая ненависть все равно усиливалась, когда они были вместе. Любе начинало мерещиться, что сын и будущая невестка, наверное, мечтают выжить ее из квартиры, а может, выдавить из самой даже жизни, потому что она никому не нужна и из дома ей идти некуда.
Жизнь потихоньку превращалась в кошмар. Она жила рядом с подлым вором и одновременно лишилась близкого человека. Как это часто бывает, все подозрения подтверждались множеством мелких доказательств, которые сами по себе хоть и были косвенными, но вместе складывались в неопровержимую картину, изобличающую печальную истину. Все признаки Сережкиного преступления были налицо. И Любе при таком раскладе оставалось глухое одиночество, если не считать сестры, которая ее жалела и поддерживала. Но у сестры, как бы ни были они близки, все-таки была своя жизнь, она пестовала собственную семью, и Люба все равно оставалась одна. Даже хуже, чем одна: рядом гнездился враг! А мучительнее всего казалась неопределенность ее положения. Эта вот неокончательность.
Нет, в виновности Сергея она не сомневалась. Но если бы сын чистосердечно сознался – было бы легче, она как-то смогла бы, наверное, даже простить. Он, однако, вел себя нахально, жил себе беззаботной полной жизнью, а про обворованную мать и не думал, в то время как она ни спать ни есть не могла от разросшегося в ней чувства беды и ненависти.
Как-то попробовала снова заговорить с ним, когда они были дома одни.
– Как же так, Сереж, – начала и сразу запнулась.
– Ты о чем? – хмуро реагировал наглый парень.
– Я о деньгах, которые ты у меня… взял… А как же мы жить-то будем?
Он взглянул затравленно. И Люба решила наддать.
– Взял – так хоть повинись! – рубанула жестко. – Я же все равно знаю, что ты вор!
– Етить твою… Опять за свое! – сын вдруг сорвался в крик. – Не брал я денег! Сколько тебе повторять? Не брал!
– Но кроме тебя некому! – слезливо возразила Люба.
– А ты не подумала, что я скоро женюсь? – чуть спокойнее сказал Сережа. – Не подумала, что для меня эти отношения очень важны? Могу я, по-твоему… так… рисковать? – Он замолчал, сидел, теребил вилку на столе. Смотрел затравленно, вызывая злость и одновременно жалость Любы.
Она села рядом и постаралась успокоиться.
– Но ведь деньги пропали, – сказала.
– Да сама же их куда-нибудь и перепрятала! – недружелюбно буркнул Сергей.
– Не трогала я, зачем мне?
– Мне твои крохи тоже не нужны! Отец со свадьбой поможет, обещал!
Люба вздохнула, снова почувствовав себя ненужной и одинокой. Сережа ушел к себе. Все было хуже некуда. «А может, ну их, эти деньги? – горько подумала она. – Забыть все – и дело с концом. Так тоже нельзя, сын все ж таки важнее денег…»
Она ушла в свою спальню, включила телевизор и села шить. Руки автоматически выполняли привычную работу, мысли проплывали в голове, не задерживаясь. «Ну а как же тогда правда?.. – думала она. – Где же справедливость?.. А может, и правды выше сын-то… и справедливости… Только как же дальше?.. Ну, как-нибудь… Что ж, получается, он ко мне так – а я к нему как к сыну… А и пусть! Важнее справедливости… сын-то…» Руки привычно шили, заказы на шитье были единственным Любиным заработком, и она любила свою работу и справлялась с ней отлично.
«Ну не так уж все и плохо, – вдруг подумалось отчетливо. – Мастер-то я хороший. И потом, Сережка ведь всегда такой был… с закидонами… но все равно ж я его любила! И сейчас могу любить. Я просто обязана любить, я же мать. Какой он ни будь – всё мне сын. Да… В доме должна быть любовь», – вздохнула она, налегая ногой на педаль швейной машинки.
Несмотря на возникший новый настрой, принесший небольшое облегчение, мучения Любы продолжались. «Нет, ну как он так со мной!» – то и дело всплывало в ней – и она плакала от обиды. И все же продолжала теперь твердить себе и сестре, что, как бы то ни было, а Сережа – ее сын, и она сама же его таким и вырастила, хотя вроде бы хотела всегда только хорошего… И что все-таки надо стараться забыть и простить. И раздуть в себе крохи материнской любви, которые еще остались. Потому что нельзя строить отношения с родным сыном исходя из того, что ты в нем ненавидишь! Ну нельзя же… ну просто невозможно…
А беда обманутости и оставленности все-таки точила Любу, заставляя опять и опять осуждать Сережку – до ненависти, до желания ему каких-нибудь наказаний от высших сил.
У нее стали постоянно чесаться руки и ноги. На них проявились зудящие красные пятна. Люба испугалась, что клиентки, заметив, не захотят иметь с ней дела, и собиралась уже прорываться к дерматологу, надеясь на какую-нибудь чудодейственную мазь. Но знакомая врачиха, жившая с ней в одном подъезде, успокоила.
– Это не заразно, – сказала она. – Похоже на псориаз. Давно?
– С неделю. А может, две…
– Понервничала?
– Нервничаю, – Люба сглотнула и заморгала.
– Так не нервничай, – посоветовала доктор. – А в кожвендиспансер все же сходи, мало ли что…
«Проклятый Сережка», – подумала Люба, заплакав злыми слезами.
Однажды она сидела и шила, борясь с собой, пытаясь заставить себя не думать плохое о сыне. В этот раз злоба побеждала настрой на любовь. Зазвонил городской телефон, и она ответила, радуясь, что можно отвлечься от совсем ее замучивших жестоких мыслей.
– Здравствуйте, – услышала сквозь помехи строгий голос. – С кем я говорю?
– Шарова Любовь, – растерянно представилась Люба. На том конце послышались шипение и стуки.
– Мама! – вдруг разобрала она сквозь шум в трубке.
– Сережа? – неуверенно откликнулась мать.
– Ну конечно, – опять послышался не очень ясный голос. – Мама, это я, Сережа! Ты меня слышишь?
– Слышу! Но плохо! – крикнула она, думая, что и сын с трудом разбирает ее речь.
– Мама, я попал в трудное положение! Ты слышишь? – пробивался к ней едва различимый голос.
– Слышу, Сережа! Что случилось? – кричала Люба.
– Я в полиции… – После этого трубка наполнилась неясными звуками, которые она не знала как объяснить, но вдруг заподозрила, будто эти стуки, бульки и гул означают, что сына ее в полиции бьют.
– Сережа! Сережа! – позвала с отчаянием.
– Мама, мне нужна помощь! Срочно! – зачастил смазанный голос. – Ты можешь срочно передать деньги? Я попал в большую беду! Если ты не привезешь двести тысяч, меня посадят… – Ш-ш-ш – раздалось шипение, голос сына растворился в нем, но опять пробился сквозь посторонний шум. – Мам, с тобой сейчас будут говорить. Сделай все, как скажет человек.