– Но, Шеф! – начал было Эдуард, но старикан не позволил белохалатному коновалу сформулировать вопрос, а многообещающим тоном предложил:
– Смотрите второй снимок!
Второе фото я разглядывал значительно дольше первого. Изображённый на нём человек не был привязан к заметному ориентиру, и я поначалу не мог понять, где именно заснят Разгребателями испуганный трёх– или четырёхлетний мальчик, тоже абсолютно голенький, как и груднячок на первом снимке. Лишь спустя полминуты сообразил, что наблюдаю окрестности кладбища «кукол», некогда устроенного дёртиками близ тренировочного городка. В отличие от меня, Лаврентьев там не бывал, вид этой местности ничего ему не говорил и не вызывал никаких ассоциаций. Поэтому он машинально проговорил:
– Опять мальчик…
– А ты бы хотел увидеть девочку? – подначил Лаврентьева Шеф, отыгрываясь за наши с Эдуардом шуточки.
– Ну почему, некоторые предпочитают как раз мальчиков, – с пресным видом пожал плечами Эдуард.
– Тогда для тех, кто любит мальчиков, – хмыкнул Шеф, передавая нам следующие фотографии. – Ягодицы крупно.
Действительно, на снимках были запечатлены пухленькие попки обоих малышей. На левой ягодице у каждого чётко просматривался маленький чёрный кружок. Незнакомые буквицы и странные значки, идущие по его периметру, придавали загадочным нашлёпкам сходство с нашими земными печатями или почтовыми штемпелями.
– Похоже на печать, – причмокнув языком, глубокомысленно изрёк Лаврентьев.
– Мальчик постарше что-нибудь рассказал? – с надеждой спросил я.
Шеф отрицательно покачал головой.
– Он ничего не помнит. Да и что может рассказать трёхлетний карапуз? Вдобавок малыш тяжело заболел и в данный момент находится там, где ему должно стать лучше. Во всяком случае, я очень надеюсь на это.
– А мне нельзя там побывать? – быстро спросил Лаврентьев.
– Ты что, забылся? – иронически осведомился Шеф. – Не только побывать – говорить об этом ты будешь только в тех специально оборудованных местах, где стены имеют минимум ушей.
– Ах, всё-таки имеют! – осклабился Эдуард.
– Я понимаю, что твои волосатые лапы практикующего врача чешутся от нетерпения прикоснуться к этим девственным попкам, – проговорил Шеф покровительственно. – Но пока мы не поймём, с чем и с кем имеем дело в Сумеречной Зоне, нам придётся продолжать играть в секретность, причём играть беспроигрышно.
– Ясно, – сказал Эдуард серьёзно.
– Поехали дальше, – продолжал Шеф. – По моему разумению, на территории кладбища «кукол» находится створ третьего тоннеля. Это всего в сотне-другой метров от забора тренировочного городка.
– Почему вы думаете, что мальчики – это подвергшиеся влиянию временных аномалий дёртики? – спросил Лаврентьев.
– Потому что в промежутке между нашими посещениями Сумеречной Зоны там могли находиться только дёртики, – пояснил Шеф. – Когда в Зону пришли Разгребатели, на старой базе ими были обнаружены вернувшиеся туда боевики дёртиков из недобитых. Завязался бой, было много невосполнимых потерь с обеих сторон. Большинству дёртиков удалось унести ноги. А когда пыль улеглась, Разгребатели наткнулись на вот этих мальчиков.
– А не мог кто-нибудь переместить малышей обычным путем? – не унимался Лаврентьев. – Я имею в виду, в пределах планеты, в пределах Сумеречной Зоны?
– А я имею в виду, чтобы запутать нас, – добавил я.
– Мог, парни, мог, – сказал Шеф ласково. – Но давайте рассчитывать на худшее. Благодушие всегда выходило нам боком.
Мы с Эдуардом промолчали, а Шеф шумно заёрзал на неудобном кресле. На его лице отразилось страдание, вызванное как большими проблемами в деле обеспечения безопасности, так и мелкими проблемами с собственной кабинетной задницей.
– Никто не может поручиться, что среди нас уже не разгуливают посланцы иных миров, – промокнув носовым платком взопревший лоб, сказал как пожаловался озабоченный Шеф. Он убрал платок в карман. – Утечка информации недопустима. Вот поэтому мы по просьбе высокого начальства и сидим в этом душном склепе с повышенной влажностью.
– Мы сидим здесь не по просьбе начальства, – возразил Эдуард.
– Да? – иронически улыбнулся Шеф. – А по чьей?
– Мы сидим здесь по приказу начальства, – пояснил Лаврентьев, делая ударение на слове «приказ».
– Да, по приказу! – сказал Шеф сварливо. – Мы потеряли бдительность, вообще слегка подразболтались. А кое-кто и не слегка. – Он многозначительно воздел к потолку указательный палец. – Наша Контора погрязла в кумовстве, панибратстве и круговой поруке. Ты, Эдуард, как врач и в некотором роде психолог должен знать, что там, где начинают преобладать неформальные отношения, дело вскоре гибнет. К приказам мы уже давно относимся наплевательски. Мы зажирели. – Шеф с подозрением поочередно оглядел каждого из нас, как бы отыскивая эти самые признаки ожирения. – В общем, лучше перебдеть, чем недобдеть.
– В общем, ждёт меня дальняя дорога в Сумеречную Зону, – сказал я.
– Конспирация прежде всего, – произнёс Шеф наставительно, собираясь развить поистине неисчерпаемую тему.
Внезапно его лицо исказила гримаса ужаса и отвращения.
Мы с Лаврентьевым не на шутку перепугались. Старикан слишком много курил, а кто курит, тот умирает вне очереди.
Шеф с брезгливой миной смотрел куда-то вниз и в сторону.
– У-у, мерзость! – сказал он с выражением, обращаясь, как хотелось бы верить, не к нам с Эдуардом. Впрочем, как знать.
Мы наконец увидели то, что встревожило Шефа.
Это была огромная жаба, сидевшая на полу в привычной для себя позе и привычно же надувавшая горловой мешок. Она не мигая уставилась на нас, и у меня почему-то перехватило дыхание и захолонуло под ложечкой.
– Пошла вон! – встав и притопнув ногой, выручил нас Эдуард.
Он был медиком, потрошил в молодости таких зелёных красавиц и был гораздо менее, чем мы, закомплексован в отношении к гадам земным. А по тому, как решительно белохалатный коновал прогонял неизвестно каким образом проникшую в подземный бункер жабу, можно было сделать вывод, что и к инопланетным гадам тоже.
Жаба нехотя уползла к стене, и через полминуты Эдуард, опомнившийся и бросившийся ловить «зелёного соглядатая», вернулся на свою «пыточную кобылку» с пустыми руками.
– Как сквозь землю провалилась! – озадаченно сообщил он, поправляя очки.
– Тьфу, как она меня напугала! – честно признался Шеф.
– Я тоже струхнул, – поделился своими ощущениями и я.
Спецкомната располагалась глубоко под землёй и, несмотря на все ухищрения строителей, тут было сыровато. Но скорее всего эта жаба была не из тех, кому нужна влага и всё такое. Понятно, чем это могло для нас пахнуть. И вообще: грош цена и конспирации, и упрятанной под землю спецкомнате, если сюда смогло проникнуть существо размером примерно десять-двенадцать сантиметров.
– К чёрту конспирацию! – устало выдавил Шеф, закуривая.
Минуты две он молча дымил, приходя в себя и собираясь с мыслями.
– Ольгерт, ты отправишься в Сумеречную Зону в качестве «живца без подстраховки», – после долгого раздумья объявил Шеф. – Тебя доставят туда в специально оборудованной машине Дозорной Службы. Спецавтомобиль поведёт твой старый приятель Вольдемар Хабловски. В Дозорной Службе одному ему известно о твоём задании.
– Жабе ещё известно, – тихо вставил Эдуард.
– Плоховато ты в детстве ловил лягушек, – подтрунил над ним Шеф и, повернувшись ко мне, так сказать, закончил абзац: – По прибытии на место ты должен действовать в неплохо освоенном тобою амплуа «живца без подстраховки». Твоя задача-минимум – локализовать створы двух новых «кротовых нор». Задачу-максимум ставить сейчас бессмысленно: полагаю, неизвестные пока обстоятельства спутают все наши карты. Будет уже неплохо, если ты выяснишь, не используются ли вновь открывшиеся «окна» для заброски к нам иновселенских лазутчиков. А если хотя бы кое-что разнюхаешь о целях и намерениях хозяев тоннелей в отношении нас, то о большем и мечтать нельзя.
– «Живец без подстраховки» – тяжёлый режим, – подал голос Эдуард.
– Стар я стал, – посетовал Шеф, – а то бы сам отправился к чёрту на рога. – Он вздохнул, положил сигарету в пепельницу, опять залез в портфельчик и на сей раз извлек одну-единственную фотографию. – Ещё один вариант исхода для идущего на задание Исполнителя, – прокомментировал он, передавая снимок Лаврентьеву.
Эдуард взял фото и стал его изучать.
Пока он с чрезвычайно серьёзным лицом рассматривал фотографию, я угадывал возраст очередного мальчика.
– Этому несчастному не повезло в вашу сторону, Шеф, – непонятно пробормотал Эдуард и протянул фото мне.
Я вгляделся и прищёлкнул языком.
– Что, проняло? – безо всякой подначки спросил Шеф участливо.
– Да уж, это явно не грудняк и не сосунок, – возвестил я.
Коротко хохотнув, Шеф недобро сузил глаза.
– Этого так называемого «мальчика» в униформе дёртиков уже давным-давно отняли от женской груди. – Он отобрал у меня снимок и в хмурой задумчивости уставился на него. – Бедолаге лет восемьдесят, не меньше. К тому же он мёртв. Надо полагать, от органических причин.
Глава 2
Я проснулся, но продолжал лежать с закрытыми глазами. Меня окружала непроницаемая тьма. Снаружи доносился приглушённый лягз металла, шипение сжатого воздуха и прочие плохо различимые шумы. Лёжа лицом вверх, как в гробу, я постепенно переходил к истинному бодрствованию. Испытывая слабость и плохо соображая спросонья, приподнялся на ложе, и тут вспыхнул свет. Я распахнул глаза и огляделся.
Леденящий ужас охватил меня.
В лицо мне не мигая уставились тухлые косые глаза отвратительной нелюди – кругорота головозадого безобразного.
Не поднимаясь на ноги, я резким рывком выбросил тело из постели и, приземлившись на обе ноги метрах в двух от кругорота, принял боевую стойку.
Но кругорот и не думал нападать на меня. Ухватившись руками за обе щеки, он делал с собственным лицом что-то непонятное. Я оцепенело смотрел на слишком человеческие, не похожие на лапы нелюди, руки, и опомнился лишь тогда, когда увидел расплывшееся в широченной улыбке лицо Вольдемара Хабловски.
Помахивая искусно выполненной маской кругорота, Вольдемар разразился дьявольским смехом.
Подобные идиотские розыгрыши были в его духе. Перенял он эту привычку от меня. Я был знаком с Вольдемаром давно. Он был года на три старше меня и намного талантливее. Но даже его мать говаривала о нём как о человеке с хорошей головой, которая досталась дураку. Из-за крупной, всегда коротко стриженной головы он удостоился клички Юл. А прозвище Дюбель Вольдемар по праву заслужил за страшной силы удар правой, так называемой «рабочей», руки. Юл и Дюбель – этими двумя «кодовыми именами» попеременно, в зависимости от обстоятельств и контекста событий, имели право называть Володеньку его самые близкие друзья. Своей «элегической» головой Юл шутя проламывал дюймовые доски, но никто не осмелился бы назвать его безмозглой скотиной. Да, Вольдемар был непрост, и я мысленно поблагодарил Шефа за то, что на роль доброго дядьки, который последним шлёпнет меня по попке и скажет «Ну, давай!», он выбрал именно Хабловски.
– Мои ребята смастерили, – сообщил Вольдемар, демонстрируя искусно выполненную маску кругорота. – В караулке очумеешь от безделья, каждый развлекается по–своему.
Я протянул ему руку.
– Здорово!
– Здорово, бродяга! – Вольдемар ухватил мою неслабенькую длань своею знаменитой правой.
Некоторое время мы молча состязались. Как всегда, к двадцать пятой секунде я не выдержал напора его гидравлической клешни.
– Всё, Юл, пусти!
– То-то, бродяга! – Вольдемар был рад, что держит форму.
– Я видел плохой сон.
– Опять приснилось, что заболел ревматизмом? – заулыбался Хабловски.
– Да нет.
Я вкратце пересказал ему содержание сна.
Вместо оглашения пространного резюме Вольдемар взглянул на часы.
– Пускай сны толкуют экзальтированные дамочки, для нас с тобой это непозволительная роскошь.
– Где мы?
– Мы в буферной зоне. Внутренний и внешний периметры охраняются. Но для тебя освободили коридор. Пошли на свежий воздух!
Я привёл себя в порядок, подхватил рюкзак с необходимой «шкабарднёй», и мы покинули чрево фуры, в которой я, как Владимир Ленин в опломбированном вагоне, был доставлен к месту великих дел.
Стояла тёплая октябрьская ночь, воздух был свеж и вкусен. Ярко горели южные звёзды.
– Вон караулка! – показал рукой Вольдемар. – Там сейчас никого нет и до твоего ухода в Сумеречную Зону не будет.
Хабловски запер дверцы кабины и грузового отсека и бодро проговорил:
– Ну что, потопали?!
Находившаяся метрах в ста от фуры караулка была не освещена. Вольдемар отомкнул замки и провёл меня в крохотный кабинет.
– Моя персональная каюта, – сообщил он. – Жаль, гальюн на отшибе… Барахлишко поставь сюда и ступай ополоснись, если хочешь. Душ по коридору направо. А я пока соображу закуску.
Душ был крохотный. Я сбросил «свиноколы», разделся и встал под несильные струи. Вода оказалась недостаточно горячей и к тому же отвратно воняла дезинфекцией. И на том спасибо.
Когда я вернулся в каюту, Вольдемар заканчивал нехитрую сервировку. Завидев меня, он нырнул в бар и выставил такую бутылочку, за которую можно было купить эту караулку со всей командой. Естественно, исключая самого Юла.
– Режешь последний огурец? – спросил я.
– Лимоны я порезал заранее, – усмехнулся Вольдемар. – И сахаром присыпал, чтобы дали сок. Всё, как ты любишь, а для хорошего человека и последней коллекционной бутылки не жалко.
– Да не хороший я.
– А какой?
– Гуттаперчевый.
– Тем более.
Вольдемар достал из шкафа посуду. Мне он определил крошечную коньячную стопку, а себе – огромный фужерище, будто собирался вкушать не коллекционный коньяк, а дешёвую грушевую воду.
– Ты не перепутал? – осведомился я с напускной тревогой. – Может, рокируешь сосуды?
– Мы с тобой не за шахматной доской!
– Это точно. Но учти: я через час-другой буду гулять по Сумеречной Зоне как кот – сам по себе. А ты здесь за людей отвечаешь.
– Хочешь, дам и тебе фужер? – предложил непробиваемый Хабловски. – Не ссы в компот: там повар ноги мыл. – Он наполнил мою стопку.
– Ах, да! – вспомнил я. – Тебя же должны изолировать после моего ухода в Зону.
– Теперь уж недолго, – живо откликнулся Вольдемар. – Здесь болтаться не сахар. Тоска смертная. Трахнуться хочется – жуть, а женщин в Дозорную Службу, как назло, не берут. Мои ребята просто озверели от избытка тестостерона. Ещё чуть-чуть – и друг с другом коноёбиться начнём. – Он нацедил себе, и я не поверил своим глазам: в таком количестве жидкости можно было стирать носки. Или повару мыть ноги.
– Не осуждай меня, – сказал Вольдемар виновато и прихлебнул из фужера. Осточертело всё. Измучился я от такой паршивой жизни.
– Жизнь идет накатом, не так ли? – философски заметил я, смакуя роскошный напиток.
Вольдемар сделал чудовищный глоток и перехваченным голосом сказал:
– Мог бы тоже напиться, маменькин сынок… – Он бросил в рот кружок лимона и принялся меланхолично жевать. – Никакой ты не кот и не сам по себе! – вдруг возвестил он вне видимой связи с предыдущим. – Я тоже когда-то жил по принципу: или грудь в крестах, или голова в кустах. Представь, сейчас успокоился. – Он залпом допил коньяк. – «Живец без подстраховки» – значит, тебя, мон шер, мигом поставят в страдательный залог. – Вольдемар посмотрел мне в глаза. – Пойми, Кобелина Невычесанный: мы никогда не были и не будем «сами по себе».