– Что потом, милый?
– Я не знаю, что будет потом, – признался он. – Когда ты выздоровеешь, ты сама решишь, что тебе делать, куда поехать. Видимо, тебе надо будет выбраться из Франции – здесь тебя по-прежнему считают преступницей, хотя преступницей мертвой. К тому же в Париже у тебя слишком много знакомых. Достаточно кому-то тебя узнать – и все пропало. Второй раз я уже не смогу тебя спасти…
– Да, ты прав, мне надо будет уехать. Но почему ты стал такой грустный?
– Потому что я не знаю, захочешь ли ты, чтобы мы уехали вместе. Я до сих пор не знаю, кто я для тебя, не знаю… – Он остановился, не в силах произнести то, что мучило его все эти дни.
– Не надо, милый, – нежно проговорила Маргарет. – Не надо тревожиться. Конечно, ты для меня не просто мой спаситель, которому я благодарна и буду благодарна до конца жизни. Еще там, в тюрьме, когда я почувствовала твое прикосновение, я поняла… что ты мне не безразличен. А теперь, после всего, что случилось, – тем более. Мое сердце наполняется любовью к тебе, как сосуд, опущенный в источник, наполняется чистой водой. И когда я буду настолько здорова, что смогу уехать…
– Говори! Говори еще, любимая! – воскликнул доктор.
Но тут послышались шаги, и в комнату быстро вошла темнокожая Жоржет, держа в руках целых три зеркала разных форм и размеров. Не обращая внимания на взволнованное лицо доктора Моро, она подошла к кровати и, протянув Маргарет зеркала, гордо заявила:
– Вот что я сумела найти! Целых три! Одно мое – вот это, побольше. Я сняла его со стены в своей комнате. Одно стояло на буфете в столовой, а третье я нашла в комоде у покойной мадам Моро. – Она повернулась к доктору и с извиняющимся видом произнесла: – Конечно, вы можете сказать, что я поступила дурно, что взяла вещь вашей покойной матери, но это зеркало было первым, о котором я вспомнила. Если скажете, я положу его обратно.
Маргарет и Антуан ответили ей одновременно, но совершенно разное.
– Нет, почему же это дурно? – сказал доктор. – И не надо класть обратно, возможно, Маргарет оно понравится.
А Маргарет кивнула служанке:
– Конечно, Жоржет, вы можете его отнести. Я возьму вот это, поменьше. Оно отлично поместится на этом столике.
Тут они услышали друг друга и рассмеялись. И служанка, глядя на них, тоже засмеялась. Доктор еще некоторое время настаивал, чтобы Маргарет взяла все три зеркала, пообещал, что сегодня же пришлет Марселя, чтобы повесить самое большое зеркало на стену, а спустя пару дней поставит в комнату трюмо. Но Маргарет все же настояла, чтобы вещь покойной матери Антуана вернулась на свое место в комоде. Наконец тема зеркал была исчерпана, и Жоржет ушла. Как только они остались вдвоем, Антуан взял в свои руки здоровую руку Маргарет и, покрывая ее поцелуями, произнес:
– Правильно ли я понял тебя, любимая, что, когда ты поправишься, мы сможем уехать вместе?
– Да, дорогой, – ответила она, – так и будет. Мы поедем вместе, и ты сам выберешь, куда мы отправимся. Но, извини… меня что-то тянет в сон…
– Какой я глупец! – воскликнул доктор Моро. – Ведь так и должно быть после введения морфия. И вообще тебе надо больше спать. Больше спать и хорошо питаться – вот секрет выздоровления. Спи, дорогая моя, и пусть тебе снятся только хорошие сны.
С этими словами он вышел из комнаты. А Маргарет вытянулась на кровати и повернулась на бок. Мысли уже путались у нее в голове. Снова мелькнуло воспоминание о расстреле, но оно уже не было главным, не заслоняло все остальное. Как сказал Антуан? «Пусть тебе снятся только хорошие сны…» Да, сейчас хочется думать о хорошем. Например, о ее первом выступлении – том самом, с которого началась ее слава. Где же это было? Ну, конечно, здесь же, в Париже, где ее жизнь едва не закончилась. Кажется, это произошло в марте. Правда, строго говоря, первое выступление случилось раньше, но самая большая радость связана с этим днем, 16 марта…
Глава 3
Шестнадцатого марта 1905 года особняк банкира Шарля Гимэ на улице Риволи блистал огнями. Дорогие фиакры и только входящие в моду авто вереницей подъезжали к подъезду. Из них высаживались господа в дорогих пальто и дамы в накидках из соболя, песца или страусиных перьев. Все они предвкушали нечто особенное, небывалое. Ведь сегодня должна была выступить эта загадочная танцовщица с Востока, то ли с Явы, то ли из Индии. Из уст в уста передавали ее странное имя – Мата Хари. Она успела всего несколько раз выступить в разных залах Парижа, но завоевала такую славу, которой могли позавидовать самые известные балерины или оперные певицы. Те, кто сумел побывать на выступлениях Маты Хари, говорили, что это нечто совсем, совсем особенное, даже и сравнить не с чем. «В ней кроется очарование Востока, в этой девушке! – восклицали ценители. – Словно перед вами танцует сам бог Шива! Вы совершенно теряете голову, время куда-то исчезает…» Вот и здесь, в особняке Шарля Гимэ, был один такой ценитель, уже видевший выступление знаменитой танцовщицы. Остальные гости банкира, входя в вестибюль, невольно прислушивались к тому, что этот человек рассказывал своему знакомому:
– Понимаете, дорогой Раймон, мне показалось, что я вдруг перенесся в какой-то восточный храм. Эта чарующая музыка, этот аромат благовоний… Но главное – она, она сама! Неподражаемая грация! И сколько магии в этом танце! Какая смелость! Вы знаете, что она делает на сцене? Она раздевается! И в конце – вы не поверите! – остается…
Тут все, находившиеся рядом с рассказчиком, навострили уши и проявили особенный интерес. Но – увы! – не услышали ровно ничего, потому что ценитель экзотической танцовщицы наклонился к уху своего знакомого и самую интересную подробность сообщил ему одному. Этим он еще сильнее разжег интерес посетителей особняка, и они потянулись к лестнице, ведущей на второй этаж, где, собственно, и должно было состояться выступление.
Впрочем, надо заметить, что гости банкира Гимэ проявляли интерес не только к предстоящему выступлению, но и к самому дому, в котором оказались. Ведь это был не обычный особняк. Банкир Шарль, будучи большим поклонником всего восточного, устроил в своем доме настоящий музей Востока. Поднимаясь по лестнице, а затем проходя через анфиладу залов, гости банкира только успевали крутить головами. Чего здесь только не было! Роскошные ковры; ларцы, крышки которых были инкрустированы изумрудами и рубинами, мечи и кинжалы индийских раджей, расписные индийские ткани, статуи восточных богов разного размера, некоторые из которых имели по четыре руки, а некоторые – по восемь или даже двенадцать! Все диковинки этого музея трудно было перечислить.
Еще гуще был заставлен и завешан разными восточными артефактами зал, в котором должно было состояться выступление знаменитой танцовщицы. Занавес, скрывавший сцену, был расшит изображениями богов и чудовищ индуистского пантеона, по бокам сцены стояли золотые чаши, в которых курились какие-то благовония, сладостный, дурманящий аромат разливался в воздухе зала, откуда-то звучал мелодичный перезвон. Все это, несомненно, производило большое впечатление на посетителей, в зале стоял сдержанный говор – гости обменивались впечатлениями. Между рядами сновали лакеи, обносившие зрителей шампанским, аромат дорогих сигар смешивался с запахом восточных благовоний.
Владелец особняка и собиратель восточной экзотики господин Гимэ сидел в особой ложе. Оглядывая зал, он испытывал законную гордость. Выступление еще не началось, но уже можно было сказать, что гости заинтригованы. А ведь все это люди богатые, влиятельные, которые успели побывать в разных странах и многое увидеть. Собравшихся в зале гостей было немного, человек семьдесят, но это были самые сливки парижского высшего общества. И не только парижского.
В середине третьего ряда сидел невысокий человек восточного вида, но при этом в безукоризненном фраке и с гвоздикой в петлице. Это был посол Японии Масахата Кавабари. А в следующем ряду можно было увидеть еще одного дипломата: высокий человек с четким пробором в волосах, подкрученными усиками и моноклем был не кто иной, как германский посол граф Глечке. В том же ряду сидел недавно приехавший американский миллионер, король угля и стали, знаменитый Генри Морган. А в ложе, наподобие хозяйской, в противоположной части зала мсье Гимэ видел самого дорогого (в буквальном смысле) из своих гостей – известного финансиста барона Ротшильда. В первом ряду расположились корреспонденты самых влиятельных парижских газет – «Суар» и «Ля пресс».
Никакого конферансье на концерте не предусматривалось – как считал хозяин особняка, Мата Хари не нуждалась в представлении. Просто в какой-то момент половинки занавеса дрогнули и стали раздвигаться, большая люстра на потолке зала потухла, зал погрузился в полумрак. Все разговоры мгновенно стихли, зрители уставились на сцену. Несколько секунд она оставалась пустой. Затем зазвучала непривычная для европейского уха музыка, доносившаяся неизвестно откуда – музыкантов видно не было. И вот на сцене появилась Она. Потом, вспоминая этот момент, никто из зрителей не мог бы сказать, откуда и как Мата Хари вышла на сцену. Она не вышла – она именно появилась. Только что ее не было – и вдруг она здесь.
Знаменитая танцовщица была закутана в яркие индийские ткани, расшитые золотыми узорами. Она сделала несколько движений, закружилась – и алая, синяя, оранжевая ткань затрепетала вокруг нее, словно крылья чудесной бабочки. Дивное зрелище!
Но это было лишь начало. Музыка стала постепенно ускоряться, и танцовщица, повинуясь ей, ускорила свои движения. О, это было совсем не похоже на движения классического балета с его прыжками и хождением на пуантах! Это было нечто совершенно новое, непривычное! Вот темп несколько замедлился, танцовщица почти остановилась, грациозно изогнувшись, а потом вновь закружилась, взметнув вокруг себя целый вихрь своих экзотических одежд.
Вдруг зрители ахнули: одна из накидок слетела с плясуньи и, затрепетав, словно живая, улетела куда-то в угол. Но Мата Хари этого даже не заметила, продолжая свой танец. Между тем за первым покрывалом последовало второе, третье… И вот на танцовщице осталась лишь одна тонкая накидка, которая вовсе не скрывала ее прекрасное тело, а, наоборот, подчеркивала его формы. И тогда откуда-то из задних рядов донесся крик: «Браво!» Он был подхвачен кем-то из журналистов в первом ряду. Однако всеобщим крик не стал – ведь танец еще не закончился. Движения танцовщицы все ускорялись, она закружилась в бешеном вихре – и внезапно застыла, словно изваяние. При этом последняя накидка упала к ее ногам, и на несколько секунд Мата Хари предстала перед зрителями полностью обнаженной – ее тело украшали лишь две нитки жемчуга и золотые браслеты на руках и ногах. Затем свет в зале на одно мгновение полностью погас, а когда вновь вспыхнул, сцена была уже пуста.
Весь зал, словно по команде, взорвался аплодисментами и криками: «Браво!» Вначале зрители аплодировали пустой сцене. Затем из-за кулис вышла виновница торжества. Теперь на ней было строгое черное платье, и вся она была воплощенная скромность. При ее появлении аплодисменты переросли в дружную овацию, многие зрители встали. А ведь это была не та публика, которая легко увлекается и проявляет свои чувства! И эта избранная публика оценила тот факт, что новая знаменитость не чинилась, не играла в недоступность. Отвесив зрителям глубокий поклон, она спустилась в зал и подошла к своему другу и покровителю мсье Гимэ. Их тут же окружили журналисты и особенно восторженные зрители.
На следующий день репортер «Ля пресс», покоренный выступлением Маты Хари, опубликовал в своей газете статью, в которой писал: «Мата Хари воздействует на вас не только игрой своих ног, рук, глаз, губ, не стесненная одеждами, она воздействует игрой всего своего тела». Такие же восторженные отзывы появились и в других газетах. Слухи о новой танцовщице шли по всему Парижу. Особо отмечалась смелость Маты Хари, ее готовность обнажить свое прекрасное тело. Этот факт, естественно, больше понравился мужчинам, а дамы, исполнительницы танцев в «Фоли Бержер», взяли его на заметку.
Уже спустя пару дней номер отеля, где жила Мата Хари, был завален букетами, которые присылали ее новые поклонники. Среди них были представители самых знатных родов Франции, банкиры, писатели, офицеры… А затем стали поступать приглашения. Ее приглашали выступать на самых известных концертных площадках, звали и в театр «Олимпия». Пригласил знаменитую танцовщицу и столь же знаменитый барон Ротшильд. Слава озарила ее, как молния озаряет сад. Озарила – и представила в выгодном свете. Да, это был лучший год ее жизни… Да, лучший год… Но почему столько боли? Разве слава причиняет боль?
Маргарет застонала – и проснулась. Она узнала комнату в доме Антуана, зеркало на стене… И ее мгновенно охватила радость от ощущения подаренной жизни. Но это длилось недолго, боль в руке, заставившая ее поморщиться, оказалась сильнее радости.
И, словно кто-то ждал за дверью ее пробуждения, она открылась, и на пороге появилась Жоржет с подносом, на котором лежал шприц. Маргарет обрадовалась, как ребенок.
– Ах, Жоржет, скорее! – воскликнула Маргарет. – Так больно!
Она сама, не дожидаясь указаний сестры, закатала рукав сорочки и подставила сгиб локтя. Однако темнокожая служанка покачала головой:
– Нет, мадам, не сюда. Этот укол делают выше, в плечо.
– Как, разве это не морфий? – обиженным тоном протянула Маргарет.
– Нет, мадам, – ответила Жоржет, умело протирая руку больной. – Доктор сказал, вам нельзя больше морфий, иначе будет привыкание, а это плохо, очень плохо! Ничего, это средство тоже поможет, только не так быстро.
И действительно, через некоторое время Маргарет почувствовала, что боль начинает отступать.
– А где же сам доктор Моро? – капризным тоном спросила она. – Почему он не пришел проведать свою больную?
– Доктор поехал покупать мадам одежду, – шепотом произнесла негритянка. – Он не велел об этом говорить, хотел, чтобы получился сюрприз. Но я вам, так и быть, скажу. Он будет покупать и платья, и туфли, и белье, и перчатки, и шляпки, еще сотни других вещей, которые требуются мадам, чтобы выйти отсюда. Ведь у мадам ничего нет, буквально ничего!
– Значит, я смогу выходить… – удовлетворенно вздохнула Маргарет, вытягиваясь на кровати. Боль отступала, становилась совсем слабой, и это было замечательно. – Какой он заботливый, Антуан… Передайте доктору, что я очень ему признательна…
Жоржет что-то ответила и вышла из комнаты. Маргарет закрыла глаза и снова углубилась в прошлое. Но теперь ей вспомнились не танцы, не выступления, не овации публики. Воспоминания увлекли ее в тот день, когда она получила свое первое задание. Да, задания, вербовка, секретные шифры – все эти игрушки, в которые так любят играть мужчины, всегда были ей чужды. Да, она готова повторить то, что говорила тогда на допросах во французской разведке: Маргарет не считала себя шпионкой. Она позволила вовлечь себя в это занятие по двум причинам. Одной были деньги, а другой – мужчина. И сейчас ей вспомнились не коды и явки, а именно он. Да, этот день, когда ее завербовали, навеки связался в ее памяти с именем и обликом Вернера…
Глава 4
Они познакомились еще до войны, в Монте-Карло. Ее пригласили танцевать в новом балете Массне «Король Лагорский». Балет, честно сказать, ей не понравился – не случайно его вскоре сняли с репертуара. Критики писали, что великому Массне не стоило браться за балет – его стихией была лирическая опера. Ну, и пусть. Главным было то, что ее, самоучку без всякого балетного образования, пригласили в один из лучших театров Европы. Прославленные примы завидовали ей, постановщики готовы были выполнить любой ее каприз. Но сейчас она хотела вспомнить не это, не мир балета, а то, что случилось вечером, в ресторане.
Да, он был так красив, этот мужчина! Стройный, с горделивой посадкой хорошо вылепленной головы, с аккуратно уложенными светлыми волосами. В нем сразу чувствовалась порода. Сама Маргарет Зелле вовсе не из дворян – ее отец был шляпником, но она умела отличить и оценить настоящего аристократа. А он, человек, на которого устремился ее взор в тот вечер, несомненно, был аристократом. Тогда она еще не знала его имени, и ей шепнули: барон Вернер фон Мирбах. Представитель древнего рода Мирбахов, земельный магнат, покровитель искусств. Служит в судебном департаменте, и ему прочат высокую должность. Но она уже не слушала – Маргарет никогда не интересовала карьера мужчин, к которым ее тянуло. Что ей перспективы? Она ведь не замуж за него собирается.