– Черт! Да о ней. Учтите, я своего добьюсь.
– Своего? Наказания за убийство?
– Мести за убийство. Не выйдешь, ей конец!
– Я иду.
К тому времени все члены оперативного штаба уже ознакомились с данными на угонщика. Первоначальная рассеянность сменилась уверенностью. Что ж, все верно: вслепую играть, а тем более сражаться, очень сложно. Теперь же образ преступника проступал более-менее ясно, как раннее солнце в утреннем мареве, стоящем над аэропортом.
Я шел по асфальту рулежки, держа в руке телефон и внимательно оглядываясь вокруг. Даже имея информацию о силах, задействованных в этой операции, я так и не смог разглядеть ни одного бойца оцепления, ни единого признака готовящейся атаки. Работали профессионалы.
Огромная крылатая конструкция надвигалась на меня, словно айсберг на беззащитное суденышко. На самом деле это я шел ей навстречу. Еще немного, и я окажусь под тяжелым крылом и, что еще страшнее, – под пристальным взглядом террориста или у него на мушке. Есть ли у него оружие? Он сказал: «Буду резать», значит, нож как минимум. Как пронес? В каком он будет иллюминаторе? Откуда будет следить за мной? А будет ли? Может, это всего лишь тактическая уловка. Чтобы выиграть время… Этот Мягков – боевик-одиночка, несчастный, по сути, человек, обреченный на неминуемое поражение. Что я про него знаю: в прошлом – рядовой инженер, потом – менеджер по продаже, вдовец. Что его ждет – суд, срок… Настоящий заложник сейчас он, а не те, кто собрался лететь этим рейсом.
Какая бы причина ни побуждала его к действию, он преступник, насильно удерживающий десятки людей, доставляющий им неудобства, наводящий страх. От одной только мысли – я заложник – человек может впасть в панику, натворить бед, навредить себе и окружающим. Наверняка в салоне сейчас творится что-то подобное. А Мягков один на один с одной стороны – с силовиками, с другой – с обезумевшими пассажирами, с третьей – со своей злобой и чувством беспомощности. Да, именно беспомощности, ибо понимает, что ситуация выходит из-под контроля.
К тому же я уже знал его историю.
– Алло, Мясник. – Я остановился у правого борта, недалеко от блестящей стальной консоли крыла. Из салона я должен быть виден очень хорошо.
– Да, – я уловил в его голосе нотку усталости. – Я тебя вижу.
– Отпусти пассажиров.
– Деньги!
– Зачем они тебе в таком количестве? Что ты с ними будешь делать?
– Найдется применение, не сомневайся.
Пауза. Я поспешил сменить тактику:
– Почему ты выбрал именно ее? Ты предпочитаешь блондинок?
– Черт возьми, откуда тебе это известно?!
– Во-первых, я психиатр, я умею читать чужие судьбы. Во-вторых, у меня тоже была личная катастрофа. Я тоже… потерял жену.
– Врешь! – резко отозвался он.
Но я продолжал:
– Это случилось несколько лет назад. К операционному столу встал дилетант. Она умерла под его ножом… – В трубке натужное сопение – слушает, значит, молчать нельзя. Давай, доктор, как бы тяжело это ни было. Ради других. Скрепя свое ноющее сердце. – Через несколько месяцев он поступил в нашу клинику с тяжелой формой абстинентного синдрома. Случай исключительный. Я сразу узнал его… У меня была возможность отомстить, он весь был в моей власти. Я мог его залечить. Но я не сделал этого. А искушение было, ох какое искушение!
– А эта откупилась, – вот он – проблеск доверия! Мясник превращается в собеседника, это уже успех! – Суд признал Петренко невиновной. Обвинили мою жену. Будто это она переходила дорогу на красный свет. А она шла на зеленый! Есть свидетели. Но эти буржуи заплатили им, и все промолчали. Трусы! Оленьке было всего двадцать пять, она очень хотела детей, – голос его окончательно потух, слезы душили, не давали говорить. И вдруг он воспрял, словно вынырнул из воды и обрадовался свежему воздуху: – Я долго их караулил. Но там охрана, заборы… А здесь вот она, одна, тепленькая, еще живая! – Яростный женский вопль. – Я убью ее, что бы мне за это ни было. Папаша в Америке, спасать никто не придет. Только вы… уйдите, не мешайте вершить правосудие! – Он снова был на коне. Мне не было видно, но я представлял, каким огнем вспыхнули сейчас его глаза, как съежились от страха заложники. – А ты все врешь, от начала до конца, это твоя уловка, психиатр. Ты не можешь знать, как мне больно…
Трубка снова захлюпала. Истерика.
– Ты выбрал жертву. Зачем тебе остальные? Отпусти их.
Я пытался представить себя на его месте и понимал, что, возможно, рассуждал бы точно так же. Упирался до конца. Значит, надо попробовать убедить прежде всего себя.
– Мне трудно советовать, – продолжал я. – У меня тогда советчиков не было, только моя совесть. Она оказалась выше моего желания отомстить. Этот гад вышел из клиники практически здоровым. – Пауза. – Не молчи! Говори! Станет легче!
– Не станет! – отрезал он. – И терять мне нечего! Я остался один!
Еще один шлепок, еще один крик. Он ее бьет! Я почувствовал леденящий холод, пронзивший тело.
– Я любил Оленьку. Мы познакомились по Интернету и сразу стали встречаться. Она была для меня – все. Была… В тот день она шла на занятия, она поступила на курсы дизайнеров, она была такой умницей, фантазеркой. Эти густые красивые волосы и бежевое платье с орнаментом… Оно ей так шло… А эта опаздывала на встречу. Уже загорелся красный, но она решила проскочить!..
Я понимал, что у заложников, слышавших его рассказ, может начаться стокгольмский синдром – сочувствие к террористу. Если они узнают, кто истинный виновник случившегося, бедной Лере Петренко не позавидуешь.
– Сергей, тезка, твой гнев понятен… Я не знаю, как бы поступил на твоем месте. Но я на своем, а ты на своем…
– Какое место?! Какое, к черту, место?! – Он сорвался на крик. – Я был на своем, когда у меня была жена! Сейчас ее нет, и места у меня нет…
Время словно застыло. Утренняя прохлада, зловещие блики на фюзеляже самолета, ком в горле…
– Ты поставил ей памятник? – спокойно спросил я. Третий нокдаун потребовал от меня невероятных усилий.
Трубка молчала. Я слышал лишь его дыхание и отдаленно – приглушенный плач Леры. Осторожно продолжил:
– Кто будет приходить к Оле на могилу? Ты подумал, как ей будет одиноко?
– Не смей, – перебил он меня, однако былой уверенности в его голосе я не почувствовал. – Это мое, никого не касается.
– Конечно. Но своим поступком ты очень ее огорчишь.
– Это не твое дело.
– Я понимаю, Сергей. Но если ты убьешь хоть одного заложника, ты уже никогда не придешь к ней на могилу. Она останется там совсем одна.
Тишина. Я только догадывался, что происходит в эти минуты в салоне самолета. В любой момент может раздаться взрыв. Я слушал собственное сердце, оно колотилось везде: в груди, в висках, в ушах.
В какой-то миг я решил, что связь прервалась или у него села трубка. Наконец в динамике послышался тяжелый вздох, и хриплый, почти неузнаваемый голос произнес:
– Мне все равно конец. Подавайте трап. Они опять победили.
…Я стоял у входа в КДП и докуривал очередную сигарету. Руки предательски дрожали. Это от пережитого нервного напряжения и утреннего холода. Только сейчас теплое августовское солнце явило себя миру, всем своим радостным видом рассвечивая мрак недавно закончившегося действия. Прямо фототерапия какая-то.
Как там, у Горького: «А был ли мальчик?» Да, а был ли теракт?
Автозак рванул с места, как только дверь его фургона захлопнулась за несчастным Мясником. Я так и не увидел его лица: плотный колпак, напоминающий одеяние приговоренного к расстрелу, скрывал его голову и плечи. Двое бойцов спецназа прогнали его вдоль рулежки и бесцеремонно запихнули в машину.
Глядя вслед автозаку, я испытывал двоякое чувство. С одной стороны, я выполнил задание штаба и свой долг – спас людей от ужасной экзекуции, сохранил в целости самолет, доказал силу здравого смысла над минутным порывом слепой мести. С другой стороны, это я послал неудачливого, подавленного и без того обреченного на страдания человека на новые неведомые ему испытания. Сколько там полагается за терроризм? Кажется, до двадцати лет. Вот уже где точно не пригодится ему эта кличка, Мясник, – в тюрьме, он совсем ей не соответствует.
Когда выводили пассажиров, я пытался найти среди них Леру Петренко. Ее фото я видел в распечатке, зрительная память у меня хорошая, но на этот раз она не помогла. А может быть, девчонки, из-за которой закрутилась вся эта катавасия, и не было среди этих несчастных? В том смысле, что ее увели через другой выход. Наверное. Это было бы логично. Еще логичнее было бы отправить дело о ДТП на пересмотр. Но это уже из области смелых предположений.
Подошел наконец-то освободившийся от телефонных докладов полковник Левашов. Лицо его по-прежнему было невозмутимым. Зато в глазах мне удалось разглядеть оттенок удовлетворения и какой-то новой собственной значимости. Он смотрел на меня как игрок, только что прошедший очередной сложный уровень и готовый, пока везет, сделать попытку немедленно двинуться дальше. Все это жило у него внутри и было, так сказать, для служебного пользования. Внешне же это был все тот же строгий и уверенный в себе человек.
– Поздравляю, Сергей Иванович (ого! Впервые за все время по имени-отчеству). Вы сделали все, как надо. Отдаю должное вашему профессионализму. Буду ходатайствовать перед руководством.
– Спасибо, Андрей Леонидович.
Он пожал мне руку и быстро пошел к своей служебной машине. Следом за ним поспешили его подчиненные.
Появился радостный Коновалов.
– Молодец, доктор! Вот видишь, я в тебе не ошибся. Ловко ты его обработал. Только что принесли распечатку вашего разговора. Прямо в лоб, против такого никто не устоит.
Я посмотрел на майора. Искренне радуется успеху, искренне хвалит, в первую очередь себя. Даром что опер, а второго дна нет, все наружу – и мысли, и эмоции.
– Спасибо, – поблагодарил я. Коновалов тут же смутился, полез за сигаретами.
– Слушай, а про Люду-то, может, не стоило, – с ноткой сочувствия произнес он, стараясь не глядеть мне в глаза. – Получилось, ты ее вроде как… использовал.
– Тому, что я сделал, есть оправдание. Мясник будет знать, что он не один в своем несчастье, может, ему от этого легче в камере будет. А если узнает, что я ему соврал, жить не захочет… Ты знаешь, я ведь ничего не придумал.
– Знаю. Тебя послушать, так он и не террорист – агнец какой-то.
– Не знаю. Это пусть решает следствие.
– Ну да. А здорово ты с ребусом – МяСНик. Я бы сразу и не догадался.
– Да все просто. Помнишь, в школе баловались: Ковалева Зинаида Андреевна, химичка, – КоЗА. Вот я попробовал и угадал. А потом, когда прочитал в распечатке, что Мягков работал в «Супермастер и Ко», стало понятно с симкой. Там же и про аварию, и про Петренко было. А вот кто такая Агафонова?..
– Его теща. Он на ее счет деньги просил перевести. Знал, что сам вряд ли выберется, так пусть хоть она попользуется. Компенсация за дочь… Наивная душа – счет-то можно в любой момент заблокировать. Ее, кстати, чуть инфаркт не хватил, когда эсэмэска про деньги пришла. Он же ее не предупредил, потом только звонил, уточнял.
– Ну, а взрывчатка-то была?
– В том-то и фокус, что нет. Была коробка из-под электробритвы.
– Вот дурак! Идиот! – Накопившиеся эмоции выплеснулись в самой неприглядной форме.
– Ладно, успокойся. Куда сейчас?
– Домой, отсыпаться. Хорошо, что выходной, на работу не надо.
– Везет. Слушай, а как ты стресс снимаешь?
– А то ты не знаешь.
– Мы вот все по старинке – через магазин. Но однообразие, знаешь, приедается.
– Ты хочешь сказать – заедается.
Продавили напряжение негромким смешком. Я смотрел на него: лукавишь, товарищ майор. Однажды пристрастившись к этому зелью, вот так, запросто не отстанешь. По себе знаю: едва на рельсах удержался.
– Ну, как снимаю: есть специальная гимнастика, аутотренинг, секс…
Майор крякнул.
… – а еще хорошо: водные процедуры. Наливаешь ванну, добавляешь в воду масло можжевельника или эвкалипта, включаешь музыку и расслабляешься. Можно бокальчик красного, но только один, не больше, – противосклеротическая доза. И не каждый день, а только когда действительно нервы на пределе.
– Надо попробовать. Тебя подбросить?
– Спасибо.
Всю дорогу мы ехали молча, переживая, каждый по-своему, события этой ночи.
Если бы я тогда знал, что вся эта эпопея – не последний эпизод в моей «боевой» практике и в скором времени мне предстоят такие испытания, что строчки милицейских отчетов будут корчиться от нестерпимого жара передаваемой информации, я бы так и не уснул в то долгожданное утро.
Глава 1
Волна черного едкого дыма накатывается одновременно с нарастающим гулом самолетов. Огонь, пожирающий джунгли, становится нестерпимым. Сучковатые выступы на стволах деревьев все сильнее походят на кровоточащие культи, тянущиеся за помощью и норовящие ткнуть в лицо раскаленным своим торцом.
И снова удушливый дым. Он обволакивает, будто обнимает, потом начинает давить, парализует члены, выжимает последнюю волю к жизни. Еще немного, и тело превратится в тяжелый куль и беспомощно рухнет в пепел и грязь, замешанные под ногами. В последнюю секунду перед удушьем раскрытые в отчаянье глаза различают в копоти и гари силуэт. Опять она! Эта старая взъерошенная женщина с мертвым ребенком на руках. Она давно ждет, вот снова пришла, чтобы увидеть, как он будет умирать. На этот раз страшный призрак точно дождется отмщения. Но он не хочет этого! Ему надо жить!
Он вскочил с постели в холодном поту. В голове шумело, язык прилип к небу и казался куском замазки, вдавленным в горло (вот что мешало дышать!), руки тряслись, сердце возбужденно колотилось.
С недавнего времени он стал очень бояться смерти. Больше всего – смерти во сне. Даже клал под подушку телефон. Вдруг случится так, что у него будет время для звонка. Эти драгоценные секунды не хотелось тратить на отчаянное метание по квартире. «Скорая» – хоть и не панацея, но все-таки шанс…
Подумать только: он, столько переживший, возродившийся в прямом смысле из пепла, и вдруг – такая фобия. До паники, до внутреннего содрогания. Врачи называют это «астенией». Говорят, легко лечится. Но разве может он сознаться кому-то в своей слабости, тем более в такой человеческой. Он же вождь, учитель! Он – Гуру, почти Бог! И вдруг – какая-то астения.
Он прошел в ванную, включил свет, посмотрел на себя в зеркало. Ему давно за шестьдесят, но на вид – полтинник, не больше. Вождь должен соответствовать, держать марку, быть в форме. Ведь ему верят, ему поклоняются.
К собранности и запредельным нагрузкам его приучила война – та, что разделила его жизнь на две части. Она, страшная и нелепая, снится ему практически каждую ночь…
Молодой лейтенант, выпускник Военного института иностранных языков Олег Злобин попал в этот список с подачи начальника курса. Перспективный, подающий надежды офицер получал уникальную, как ему объяснили, возможность попрактиковаться в языках, набраться опыта, заслужить авторитет среди товарищей, в том числе – старших. Да и материальная сторона была не последним делом – командировочные, то бишь боевые, заметно отличались от скромного оклада обычных строевых офицеров. Словом, гордись, лейтенант, улыбнулась тебе удача!
Все так, если бы не одно обстоятельство – список этот включал в себя тех, кто должен был набираться опыта в самых что ни на есть боевых условиях, в охваченной войной Камбодже. Именно туда, на огненную передовую холодной войны, в качестве помощника военного советника и направили лейтенанта Злобина.
Думал ли он тогда о смерти? Разве что иногда, да и то не всерьез. Ему представлялась эта мысль несвоевременной, с ним такого не может случиться, хотя бы в силу его возраста, просто рано еще. Он видел себя героем, как и положено солдату, спасителем несчастного народа, попавшего под гнет империализма. Он всерьез настраивал себя на подвиг. Вот тогда о нем заговорят и пошлют в его родной Воронеж престарелой матери письмо и газетную вырезку с его портретом. А когда он вернется, его станут приглашать в школу на уроки Мужества…