В общем, пока он так размышлял, оборотень немного пришел в себя и приготовился к новому прыжку, но тут увидел за спиной у физика что-то такое, из-за чего нападать раздумал и быстро убежал.
Парень обернулся и вздрогнул от неожиданности; за спиной чернело в сумерках какое-то большое строение без окон. И где-то он уже видел что-то подобное. Что-то вроде саркофага на Чернобыльской АЭС,. Только сделан намного лучше-прочно, ни единой трещины и щели. То, что внутри было надежно скрыто.
«Что же так напугало оборотня? – подумал физик. – Он, наверное, мимо строения по десять раз в день и по двадцать за ночь пробегает». Впрочем, парень не стремился узнать ответ на этот вопрос – не за этим он пришел. Девочку надо искать – если не он, то кто? Саркофаг обойти, что ли?
И он пошел вдоль глухой стены. К пониманию причины страха оборотня он был близок как никогда.
Потому, что из-за другого угла к нему навстречу вышел светящийся силуэт. Это было что-то пострашнее крысы. Оно было около пяти метров ростом и напоминало человека, по крайней мере, передвигалось на двух ногах и имело две руки с большими кистями и длинными тонкими пальцами. В небольшом рте было много мелких, острых зубов, глаза были круглые, фиолетовые (три штуки), голова без волос. Одето существо было в какой-то форменный комбинезон с непонятной эмблемой. В руке оно держало большое надкусанное яблоко. Сквозь все существо был виден окружающий пейзаж. Парень остановился – впервые в жизни он видел приведение.
И тут существо протянуло к нему свободную руку.
– Поговори со мной.
– С тобой? О чем?
– О чем угодно. Я здесь уже давно. И со мной никто не разговаривает. Только крыса иногда приходит, пересказывает местные сплетни. Раньше мы подолгу беседовали, теперь надоело, наверное, видел, как сегодня убежала? Меня увидела. Боится, что рассказывать заставлю.
– Слушай, а крыса – это мужик или баба?
– Крыса долго мне объясняла, но я не понимаю разницы. Там, откуда я, мы все одинаковые.
– А как же вы… Ну, да, ладно. Откуда ты?
– Я от туда, – призрак показал длинным пальцем вверх. Звездное небо было плохо видно сквозь ветки.
– А почему ты здесь?
– Я не люблю рассказывать эту долгую и грустную историю. С тех пор я и ненавижу яблоки.
– А откуда ты так хорошо знаешь язык.
– Я здесь очень давно.
– Слушай, а здесь девочка не проходила? Светловолосая, одетая в черное.
– Проходила. Мы с ней разговаривали.
– И куда она пошла.
– Туда.
– Вот, спасибо! Пойду к ней.
– Конечно. Заходи ко мне еще. Поговорим.
Физик побежал в указанном направлении. Из темноты сверкало много разных глаз, и слышались угрожающие шорохи. Он замечал их, но не придавал значения.
За деревьями что-то блестело, и вскоре физик увидел небольшой водоем – то был Зеркальный Пруд. На его поверхности лежали большие голубоватые лилии дивной красоты. Ему было жарко, и он присел у пруда и уже хотел зачерпнуть руками воды, но остановился. Дул легкий ветерок, но поверхность Зеркального Пруда оставалась абсолютно неподвижной.
Над Прудом склонялись деревья, в воде отражались яркие звезды.
Пруд был опасным местом, обычно вокруг него бродил волк-оборотень: поджидал влюбленные парочки, пришедшие за лилиями, и влюбленных-одиночек, стремящихся доказать свою любовь и приходивших за лилиями же.
Но для физика Пруд был почти безопасен: крыса здесь уже побывала и предупредила волка, чтобы не связывался с этим психом.
Физик осмотрелся вокруг: девушки и тут не было. Невдалеке он услышал пение. Старческий, но не лишенный приятности голос пел на безупречном французском «Я ни о чем не жалею» Эдит Пиаф.
– «Да, вы сговорились все, что ли? Что-то распелись все!» – подумал он.
Тем временем на берег Пруда вышла маленького роста старушка с корзинкой. В корзинке были цветы и травы, видимо лекарственные, источавшие одурманивающий запах. У старушки были ярко-красные, светящиеся в темноте глаза. Физик это заметил, но не придал значения.
Бабуля мило улыбнулась, обнажив четыре оставшихся зуба (и все – клыки).
– Здравствуй, внучек. Что, за лилиями пришел?
– Нет.
– Странно. Тогда сорви мне, пожалуйста, парочку, а-то мне тяжело нагибаться. Слушай, да ты весь в крови, черноглазенький. И кровь-то не твоя…
– Ну, да…
Он сорвал лилии.
– Спасибо. И для своей девушки сорви. Ей понравится.
– У меня… Я ее как раз ищу. Вы ее не видели?
– Нет. А она пухленькая?
– Нет, худенькая.
– А щечки румяные?
– Нет, бледные.
– Тогда я ее и видеть не хочу.
– Почему?
– Неважно. Лучше наклонись ко мне, я тебе что-то скажу… хотя, нет, не надо. Иди, ищи свою девушку. Может, найдешь, если ее еще не съели. До свидания, внучек.
– До свидания.
И он двинулся дальше. Ночной мрак медленно рассеивался. Ориентироваться на местности он давно перестал и теперь надеялся только на чудо.
Справа от него что-то блеснуло. Он повернулся в ту сторону – это были глаза. Снова светящиеся человеческие глаза. Только у бабушки светилась радужка, а здесь белки излучали мягкий свет. Глаза были темно-синие, почти черные. Он смотрел в них и не мог оторваться. В предрассветных сумерках четко обозначился женский силуэт. Кожа у нее была темно-синяя. На длинном платье и в волосах сверкали звезды. У нее была чарующая улыбка на темных, полных губах и эти глаза! Их манящий свет…
Он забыл обо всем, забыл, зачем пришел, только смотрел и смотрел на темный силуэт и лучистые глаза и знал, что теперь никуда от нее не уйдет. Она протянула к нему руки, он протянул руки к ней и шагнул вперед…
…и тут он в третий раз за эту ночь услышал пение. Снова что-то о дьяволе, но уже по-русски. Голос был дурной, а пение – фальшивое, но он был рад слышать его, как никогда. Он стряхнул с себя оцепенение и побежал на голос.
Конечно же, это была виновница поисков и вечная прогульщица.
Вся белая, она казалась голубоватой в рассеивающемся сумраке. На голове у нее был венок из лилий, а в руках – букет больших красивых цветов. Венок и цветы слегка светились. Лицо ее выражало собой полнейшее счастье и умиротворение, которое сменилось удивлением, когда она увидела здесь своего учителя.
– Где ты бродишь все это время? Мы тебя уже четвертые сутки ищем.
– Четвертые сутки? Правда?
– Правда. Пойдем отсюда.
– На вас кровь? Вы ранены?
– По дороге расскажу.
Из Ужасного Леса они выбрались вполне благополучно. Еще они нашли свои цепочки – Ужасному Лесу чужого не надо.
А еще его через неделю его уволили из школы. Впрочем, он легко устроился в другую. Просто один человек в тот день видел, как они возвращались вместе, и рассказал об этом директору с нехорошим намеком. И был этот человек по характеру крыса редкостная.
30.09.02006
Родительский день
Возвращаясь с АЭС из ночной смены, он встретил в трамвае Юльку.
– Ты куда?
– Домой. Папа будет ругаться – солнце всходит, а я еще не в могиле.
Шуточки у нее… Хотя пора бы уже и привыкнуть – она всегда так мрачно шутила.
– Тебя проводить?
– Пойдем.
Он не знал, где она живет, и сегодня надеялся это исправить. Они вышли из трамвая и вправду двинулись в сторону кладбища. Он хотел было сказать, что это уже не смешно, но вовремя вспомнил, что сегодня родительский день.
– Еще далеко?
– Порядком. Надо поторопиться. Отец велел быть дома с первыми петухами, а я задержалась.
– Прекрати, уже не смешно.
Несмотря на кажущуюся веселость она заметно нервничала, наверно не любила кладбищ. Шли очень быстро. Ее щеки были бледны, светлые хвостики подпрыгивали в такт шагам. Она спросила его о работе. Он первый год работал на электростанции, и ему нравилось.
Они все шли и шли. Ему уже начало надоедать.
– Говорят, что сегодня души умерших могут повидать своих родственников. Ты в это веришь, Юля?
– Я это знаю. Хотя, почему собственно, только сегодня?
– Не знаю. Не я это придумал, да и не верю я в это.
– Ничего, это не надолго.
– Что не на долго?
– Твое неверие.
– Нет, это на всю жизнь. Я убежденный материалист.
– Посмотрим. Кстати, мы уже почти пришли.
Юля поздоровалась с шедшей навстречу женщиной, кивнула семье, собравшейся у двух памятников, но ответили ей почему-то только двое, стоявшие в стороне; улыбнулась обогнавшим их солдатам. На их погонах он увидел буквы СА. Странно, ведь теперь на погонах рядовых буквы РА… Еще он заметил, что они как-то странно на него посмотрели.
– Я вижу, у тебя здесь много знакомых.
– Больше, чем ты думаешь.
– Неудивительно. Ведь сегодня весь город здесь.
С ними поравнялась высокая девушка в черном. Что-то странное было в ее бледном лице, но он не понял что. Вместо приветствия она строго спросила:
– Юля, почему ты задержалась?
– Я объясню позже.
– Хорошо, а теперь поторопись.
Девушка остановилась у одной из могил. Ему показалось, что на памятнике ее фотография, но это только показалось. Наверно, пришла к матери или сестре, отсюда сходство.
– Почему она сказала, что ты задержалась? Разве сюда можно опоздать, ведь покойники не разбегутся?
– Нет, опоздать сюда нельзя, можно только прийти слишком рано.
– До первых петухов?
– Нет, слишком молодым.
– Лично я не хотел бы здесь оказаться ни молодым, ни старым.
– Зря. Здесь хорошо.
– Повторяю для особо одаренных: уже не смешно!
Его всегда удивляло, как странно в ней сочетаются легкий характер и мрачный юмор. Он хорошо помнит, что сразу обратил на нее внимание в день, когда они познакомились. Он загляделся на нее, и она, заметив это, подошла и представилась. Юля никогда не была застенчивой…
Вдруг он понял, что ее нет рядом с ним. Он окликнул ее. Ответа не было. Он огляделся и увидел ее светлые хвостики и зеленую куртку вдалеке среди памятников. И он пошел к ней, лавируя между надгробиями, а она все удалялась и удалялась. Несколько раз он окликал ее, но она не отзывалась. Потом он потерял ее из виду, но продолжал идти вперед, пытаясь догнать.
Вдруг он обо что-то запнулся и, потеряв равновесие, упал, ухватившись рукой за какой-то памятник. Он поднял глаза: памятник был старый, весь покрытый ржавчиной, но фотография хорошо сохранилась. Он сразу узнал ее лицо. С фотографии улыбалась Юля. И под фото две даты с разницей в шестнадцать лет.
20.04.2004
Баянистка
«Говорил Боян и Ходына…»
«Слово о полку Игореве»
Она была баянисткой, играла прекрасно, и почти не переставая. Целыми днями во дворе с превосходной акустикой звучала музыка. Прохожие заслушивались, а соседи настолько привыкли, что не обращали внимания.
Ее тонкие пальцы не уставали, а мозг помнил бесчисленное множество мелодий. Она никогда не повторялась. Практически никогда. Музыка лилась и лилась, не ограниченная ни временем, ни пространством: баянистка играла всегда и везде. Когда ее соседи засыпали, она еще играла, а, когда просыпались, – уже играла.
Пальцы слушались ее даже в состоянии сильного опьянения, в котором она пребывала довольно часто. И тогда она пела. Голос ее был чист и высок. Она сидела у открытого окна или на подоконнике, свесив ноги во двор, (а жила она на четвертом этаже), играла на баяне и пела, пела о любви песни, которые до этого никто нигде не слышал. Песни дивной красоты. Влюбленные девушки слушали их и плакали, не влюбленные – мечтали о любви, а тупые скучающие домохозяйки вызывали милицию.
Впрочем, милиция по этому адресу уже давно не выезжала, а если и выезжала, то для того, чтобы послушать ее пение. Один молодой милиционер в чине сержанта, однажды, послушав ее, стал приходить к ней вечерами и приносить цветы. Обычно она открывала дверь, забирала букет, закрывала дверь и никогда с ним не разговаривала. Тогда он садился на ступеньки и слушал, как она играет.
Он был симпатичный. Я даже была влюблена в него… А она все играла и играла…
Впрочем, бывали случаи, когда вызвать милицию не помешало бы. Например, когда она валялась на клумбе и пела под баян песни, шокировавшие взрослых и учившие детишек новым словам… Но, почему-то, именно в тот день милицию никто не вызывал. Однажды, видимо, будучи в ударе она спела песню, которую можно было бы озаглавить «Наш двор»… Жители двора узнали о себе и друг о друге много нового… А сантехник дядя Миша даже перестал нецензурно выражаться. Понял, наверное, что лучше, чем у нее все равно не получится.
Но, такие случаи были скорее исключением, чем правилом. Обычно, она пела о любви, изредка останавливалась, смотрела в небо и шепотом говорила: «Я пою для тебя, любимый… Для тебя…»
Местные бабули-сплетницы, оккупировавшие самую длинную лавочку во дворе, часто и бурно обсуждали ее, хоть это и было нелегко, ведь она не делала ничего нового, только играла, иногда пела и практически не менялась внешне.
На вид ей было лет 35—40, достаточно стройная для своего возраста, лицо круглое, миловидное, впрочем, ему не помешало бы немного косметики, для придания большей выразительности; неизменная сложная высокая прическа с декоративными шпильками – жемчужинками, неизменные джинсы и несколько футболок, почти незаметных из-за баяна.
Она не здоровалась со старушками, и, после того, как она в очередной раз проходила мимо них с независимым выражением лица,, они бурно обсуждали ее, обогащая биографию баянистки новыми фактами.
«Послушайте, что я вам про нее расскажу,» – говорила самая старая и больше всех интересовавшаяся чужими делами сплетница, совершенно не умевшая хранить тайны. Правда, старушка страдала провалами в памяти и по неволе хранила главную тайну баянистки: она веселила гостей на первом дне рождения сегодняшней бабушки, (а отмечали его 70 лет назад), она же разучивала с ней и другими малышами их первые песенки, под ее музыку она с одноклассниками и одноклассницами танцевала во дворе…
Баянистка поселилась в их доме незадолго до рождения главной сплетницы двора. И никто не мог рассказать, как давно она живет в нашем городе. А чего уж точно никто не знал, так это того, что она не всю жизнь играла на баяне. До того, как изобрели баян, она играла на гуслях и так же, как сейчас приговаривала: «Я пою для тебя, любовь моя… Для тебя…» И смотрела в небо так же, как жены и матери рыбаков смотрят на море: не покажется ли знакомый парус…
20.08.2004
Исчадие Ада
Прозвенел звонок, и ученики, быстро и шумно собрав вещи, покинули класс.
Учительница притворила дверь и открыла окна, впустив теплый осенний воздух. Потом она поставила чайник и достала печенье из мешочка на полке.
Вскоре подошла ее подруга Катя, прозванная учениками Катюша, с намеком не на нежность характера, а на военную технику.
Сегодня им многое нужно было обсудить.
Ну, как?
Ты о чем?
Ни о чем, а о ком – о твоей новенькой.
С ней все в порядке.
А как ведет себя?
– Нормально. Курит, грубит, прогуливает, уроки не учит. По сравнению с Адой – просто ангел. Я думаю, мы поладим.
– А кто такая Ада (Катя первый год работала в этой школе и не знала никого с таким именем)?
– Моя бывшая ученица. Вчера встретила ее, так она даже не поздоровалась, впрочем, как обычно. Не буду скрывать: я даже рада, что она ушла из школы. Без нее стало гораздо спокойнее.
Что, так плохо себя вела?
Не то слово, но не в этом дело.
А в чем же?
– Она была очень странной. Нелюдимая, она ни с кем не разговаривала (ребята даже подсчитывали, кто услышал от нее больше слов. Рекордсмен услышал три, большинство же – ни одного) и молча же била любого, чуть что не по ней. Так она быстро отучила девчонок сплетничать ни только о ней, но и при ней, а парней – нелестно высказываться в ее адрес. Те и другие обходили ее стороной, как, впрочем, и все ученики нашей школы. Когда она шла по коридору, вокруг нее всегда было свободное пространство, потоки детей огибали ее.