Китти кивнула:
– Да, я, кажется, поняла что. У Софи было два метода для протестов. Вычисление сверху, чтоб подавить. И вычисление изнутри, чтоб… направить, куда надо, скажем так. Первое было за Кедровым, второе – за Замёловым. Думаю, к октябрю во втором она окончательно разочаровалась.
– И поставила на Кедрова? Похоже на то…
Оба замолчали: каждый задумался о собственных приметах того времени, которое, по обыкновению, пролетело мимо, хлестнув разлетающейся вуалью.
– Что с телефонами? – наконец прервала молчание Китти.
– С телефонами всё плохо. Как и должно было быть, – он поднял распечатку со звонками. – Тут просто. Это сам Хустик. Это Вислячик – он бывал у нас иногда, но больше был по всяким проектам… Иногда помогал, если кто-то попадался: ну, там, вытащить из-под ареста, всё такое… Не всех, конечно, на многих просто забивали. Эти два… Мамлев и Дукатов. Их я вообще не видел вживую, но мы все знали, что во многом они всё организуют… ну и финансируют, понятно, тоже, – он невесело ухмыльнулся. – Разумеется, в нашем кругу они пользовались не такими номерами. Эти, видимо, для других дел.
– А этот? – Китти указала на последний из номеров.
– Этот – не знаю, – Феликс покачал головой. – Прочесал всё, что только было можно. Этого нигде нет.
Китти подчеркнула пальцем последнюю строчку:
– С него звонили в том числе Софи. Это её внутренний телефон.
– За несколько дней до убийства, – Феликс вновь мельком и настороженно глянул на неё. – Я ведь по нему даже звякнул!
– И что?
– Не ответили. Возможно, он вообще уже нерабочий.
– Ты бы всё же осторожнее, – спокойно заметила Китти.
– Так и будем вечно осторожничать? Их осталось только вскрыть поимённо. Потом можно будет действовать уже в открытую.
Китти изобразила намёк на улыбку:
– Рассказать Лаванде?
– Как вариант, – Феликс тряхнул головой. – Если я всё же добьюсь приёма и поговорю с ней лично, это будет даже лучше всего.
Китти промолчала.
– Что? Думаешь, мне она поверит меньше, чем любому из них?
– Может, и так. Прямых доказательств у нас нет. А кроме того, я не уверена, что надо сейчас поминать всё это.
Феликс замолк на пару мгновений.
– Ну отлично, – он поднялся с дивана и заходил по комнате. – Они были в сговоре с Нонине, теперь сидят в правительстве, но давайте не будем это вспоминать: дело давнее, с кем не бывает… Правильно, что.
– Я просто не вижу, что бы от этого поменялось, – сказала Китти.
Феликс вздохнул, прислонился спиной к подоконнику:
– Опять дважды два пять.
– Может, и пять.
– Удивительный ты человек, – с беззлобной насмешкой он искоса поглядывал на Китти. – Хранить у себя такой компромат и не думать что-то с ним делать… Шпионить на оппозицию и ни на секунду не верить, что что-то изменится… Да ладно, пять лет вести «Главную линию», зная, какой всё это бред! Так, подожди… – он будто вспомнил о чём-то и резко оттолкнулся от подоконника. – У тебя же по четвергам дневные эфиры. Почему ты не там?
– Меня уволили.
– В смысле «уволили»?
– Указ сверху, – пояснила Китти. – Лично от госпожи Мондалевой.
– Так, – он вновь прошёлся по комнате, засунув руки в карманы, вытащил зажигалку, покрутил её в пальцах. – Понятно. Мне всё же надо к ней заявиться.
– Феликс… – недовольно отмахнулась Китти.
– Что «Феликс»? Так и надо, чтоб она творила, что хотела?
– Я в любом случае собиралась поискать что-нибудь другое. Так что это всё равно.
– Мне не всё равно, – отрезал он. – Завтра я у неё буду. Отвечаю.
16.
«Грифель взял древний и мудрый старик, в чьих словах отражалась жизнь, как в самом ясном, не тронутом пылью зеркале. Он многое видел, многое слышал и мог всё просчитать наперёд. Когда он говорил, он знал, что говорить».
Зазвеневший телефон оторвал Лаванду от захвативших её строчек. Она недовольно поморщилась, но всё же сняла трубку.
– Госпожа Мондалева, – отчего-то смущаясь, проговорила телефонистка. – Тут внизу… ваш кузен… Господин Шержведичев.
– Феликс? – удивилась Лаванда. – А что ему нужно?
– Он хочет о чём-то вас уведомить… Мы сказали, что вы сейчас никого не принимаете, но он утверждает, что не уйдёт отсюда, пока ему не дадут поговорить с вами.
– Да?
Телефонистка как будто спохватилась:
– Но вы, конечно, не обязаны его принимать. Если следует, то охрана…
Лаванда пожала плечами:
– Ну пусть зайдёт. Раз уж он здесь.
– Ну, здравствуй, братишка.
Она сидела здесь, как порождение холодного и совершенного света: такой, наверно, излучают горные вершины. В пальцах как влитая лежала половинка мела; запястье опушилось птичьим браслетом: теперь в нём были и вороньи, совиные перья, и перья каких-то вовсе неизвестных птиц.
Всё начало было плыть по течению какого-то горного ручья – такого же льдисто-голубого, как глаза напротив. Феликс тряхнул головой, быстро отогнав наваждение. Он прошёл несколько требуемых шагов и, опершись руками о её стол, выпалил:
– Ты что творишь?
Лаванда невозмутимо моргнула:
– А что я творю?
– Я про Китти. Это ведь с твоей подачи её турнули с телевидения?
– Ну да, – протянула Лаванда, поглядев вопросительно и как будто немного с вызовом.
– Слушай, – Феликс несколько выпрямился, но не отступил назад. – Я понимаю, что у тебя полно претензий ко мне. Но Китти-то тебе что сделала? Можешь ты на это ответить?
Лаванда промолчала и упрямо смотрела мимо него.
– Захотела оторваться теперь? – продолжил он. – Хорошо, я понимаю. Ну так на мне и отрывайся, в чём проблема?
Лаванда нахмурила лоб и недоумевающе потрясла головой:
– При чём здесь вообще ты?
17.
– Да, действительно, при чём здесь ты? – сказала Китти.
Феликс уставился на неё, не понимая. Она продолжила:
– У нас с госпожой Мондалевой старые счёты. Она знает какие.
– Да какие бы ни были, – он опустился сбоку на край дивана, не поворачиваясь к Китти. – Я, кажется, всё сказал, что мог, она не стала слушать. В итоге только заявила, чтоб я убирался и что больше меня видеть не желает. Вообще.
– Об оппозиции и Нонине ей не говорил? – осведомилась Китти.
– Не успел.
– Жаль. А то бы она к тебе прислушалась и, конечно, тут же сместила бы этих нехороших людей.
В голосе проблеснула ирония. Феликс обернулся: на губах её бродила знакомая полуулыбка.
– А вместо них взяла бы, – с невинным видом продолжила Китти, – например, тебя.
– Ну прекрати, пожалуйста, – он резко встал с дивана, прошёлся по комнате.
Китти внимательно глядела, очевидно, ожидая продолжения. Феликс остановился.
– Ты не понимаешь. Я девять лет был с этими людьми, был одним из них. Агитировал, призывал… сражался на их стороне. Я… я вырастил это в себе, не взял у кого-то – вырастил сам, я жил этим, я не представлял себя вне этой борьбы, вне этой идеи. А теперь выясняется, что всё это было фальшивкой… игрой в поддавки? Нет, когда они поняли, что им ничего не светит, решили, конечно, попробовать по-настоящему. Ну и что мы имеем теперь? Что крысы одного цвета свергли крыс другого цвета, а я им в этом помог, – Феликс вновь подошёл к окну, сжал пальцами край подоконника. – И сам я – точно такая же крыса, и всё это с начала и до конца – один большой фарс.
– Не преувеличивай, – негромко прервала Китти. – То, что кучка интриганов использовала идею в своих интересах, не дискредитирует саму идею.
Феликс обернулся на неё.
– Я потому и думал… Потому и хотел, чтоб это не закончилось вот так. Я же знаю, что там были и люди вроде меня. Если хоть какое-то из наших дел что-то значило…
– Кстати, Нонине в итоге свергли вы. А не «крысы».
– О да, – рассмеялся Феликс. – А уж госпожа Мондалева – целиком на моей совести.
Он обошёл диван, упал на него навзничь позади Китти.
– Меня повесить надо.
– По таким меркам нас всех надо повесить, – Китти не глядя потрепала его по волосам. – И не единожды.
Тикали минуты. Где-то за окном фонари приглушались в мягкой тени и глухо рокотали на трассе машины. Зеленоватый отсвет города лился на потолок.
– Что будем делать? – спросил Феликс.
– Есть варианты?
– Всё обнародовать.
– Расклеить по стенам.
– Захватить телестанцию.
– Лучше сразу Ринордийск.
– Набрать кандидатов и перевыбрать правительство.
– Ты бы пошёл? – неожиданно поинтересовалась Китти.
– Нет, – Феликс покачал головой. – Нет, не смогу. Не хочу.
– Вот и я нет.
– А что? У тебя бы неплохо вышло.
– Нет, – всерьёз сказала она. – Сразу нет.
Феликс помолчал.
– Что теперь с работой будешь делать?
– Не думала пока. Поищу что-нибудь другое.
– Может, к нам?
– Посмотрим. Пока отдохну просто.
– То есть получается, – Феликс встал с дивана, – с одной стороны у нас бывшие информаторы и соучастники Нонине на высших постах, с другой – Лаванда, для которой нас всех и наших проблем просто не существует.
– Вот поэтому я и не говорила про бумаги, – тихо сказала Китти.
(«На самом деле мы ничего не можем. С нами кончено», – немым послесловием отозвался жёлтый комнатный воздух).
Где-то в отдалении прогудела большая машина, и вновь тишина. Лишь назойливо свистел ветер.
Феликс остановился у стола: он разглядывал конверт и фотографию. Китти смотрела в сторону, делая вид, что не замечает.
Феликс поднял фото:
– Анонимка?
Китти неохотно кивнула.
– И чего ты молчала?
– А смысл?
– Смысл… – он отложил фотографию, снова присел рядом на диван. – Ты понимаешь, что могут перейти и к действиям? Это быстро.
– И что? – Китти пожала плечами. – Маму я уже переправила за границу. Хотят мстить за что-то мне лично – пожалуйста.
18.
Ринордийск замело снегом.
Белые дорожки протянулись по Турхмановскому парку: затихшему и безлюдному в это время года. Феликс прошёл по ним к пустым траншеям, что летом были фонтанами. Здесь, у припорошённого бортика он нередко ожидал кого-нибудь в прошлые годы, чтоб встретиться без свидетелей: зимой это место не привлекало ничьего внимания. Статуя девы и мантикоры стояла, подёрнутая дымкой изморози, как в тяжёлом дремотном забытьи.
Он задержался ненадолго, прошёл дальше – к высоким решётчатым воротам, к выходу из парка. Чёрные прутья мёрзло скрипнули, неохотно выпустили наружу – к сугробам и белым, как сугробы, домам. Позади же, на дорожках уже заметало его следы.
Это было царство молчания. Улицы узко тянулись меж извилистых и длинных зданий, и казалось, нет конца лабиринту, что сплетался совсем не так, как должен был в действительности. Феликс несколько раз пытался свернуть к Главной площади или улице Кобалевых, но каждый раз терпел неудачу: только улицы тянулись всё вдаль и белой змейкой вилась позёмка.
Окна в домах были заперты и не горели; впрочем, ещё стоял день. Странно, правда, что совсем не было людей на улицах, ни одного. Даже в самую яростную метель попадётся навстречу один-два прохожих…
Когда он долго ходил по городу зимой, становилось несколько не по себе: Ринордийск начинал казаться странным, отчуждённым… как будто не вполне живым.
Будто порождённое этой мыслью, перед Феликсом, в проёме домов выросло настоящее кладбище. Он бросил взгляд направо и налево, прикидывая, как бы обойти это место, но обходить здесь, похоже, было негде. В минуту кладбище вымахало до размеров огромного поля и протянулось в обе стороны, сколько хватало глаз.
Что ж, ладно. Он вспомнил: где-то там стоит склеп, из которого тайный ход ведёт к холмам по ту сторону реки, вот выход из ловушки лабиринта. Феликс двинулся вперёд, на поиски.
То с того, то с другого боку вставали ровные и чёткие контуры камней и уплывали, оставаясь позади. На одном из них, светлом, слегка присыпанном снегом, кто-то сидел.
Феликс приостановился, задержал взгляд. Чёрный изящный силуэт сложно было разобрать издалека. Похоже, он даже не касался земли, но удерживался легко и непринуждённо.
– Эй! – окликнул Феликс. – Чей это камень?
– О, кто пожаловал… – с нарочитым удивлением протянул силуэт.
Феликс шагнул ближе:
– Дай мне посмотреть.
– Кого-то конкретного ищешь? – неизвестный плавно повёл рукой. – Или так просто?
Было что-то знакомое в этом жесте… Феликс притормозил в недоумении.
В это же время всё будто дёрнулось, поплыло туманом, начало неотвратимо блёкнуть.
– Лила, – проговорил напоследок силуэт. – Её звали Лила.
Он открыл глаза. Полежав немного в темноте, поднялся, переместился к столу. Открыл ноут – тот тут же засветился приглушённым сиянием.
Феликс не любил кладбища – не настолько, конечно, как разрушенные дома, но тем не менее. Надо было немного успокоиться.
В интернете не было сейчас ничего нового, но знакомые страницы и записи возвращали к привычной реальности. Это всегда так бывает – хорошо, что этот агрегат снова у него.
…Тогда, летом, в день его рождения, Китти позвонила в дверь. Они успели поссориться за несколько дней до того (видимо, отвыкнув встречаться чаще раза или двух в месяц), и Феликс не ждал её.
– Я ненадолго, – сразу заявила Китти. – Просто кое-что принесла. Что-то вроде подарка.
– Весьма заинтригован, – усмехнулся Феликс. – И что же это?
– Во-первых, вот, – она достала из двойного пакета и поставила на стол его ноутбук. – Думаю, успел соскучиться.
– Я думал, его уже расчленили, – Феликс невольно улыбнулся, как старому товарищу.
– Нет, стоял в хранилище в целости и сохранности. А во-вторых, – она вытащила из сумки какой-то свиток, – вот это.
Феликс недоумённо принял в руки желтоватую, сложенную гармошкой бумагу.
– И что это?
– Список Нонине, – Китти проследила, как он чуть не выронил свиток, но подхватил обратно. – Все, кого она успела записать углём перед смертью.
Феликс бегло просмотрел выведенные чёрным фамилии.
– А почему мне-то?
– Хотя бы потому, что ты там есть. Меня – нет.
– И что мне с ним делать?
– Не знаю, что хочешь, – Китти улыбнулась. – Это же твой подарок.
Вслед за этим она развернулась, шагнула к дверям:
– Ладно, пока.
– Может, останешься? – кинул вслед Феликс. Китти остановилась.
– Ты хочешь, чтоб я осталась? – спросила она – похоже, и впрямь удивлённо.
Список он тогда отдал Лаванде. Глупость, конечно, сделал, что уж теперь говорить.
Феликс откинулся на спинку стула, неудовлетворённо оглядел стол вокруг ноута. Будто чем-то здесь можно было теперь помочь. Понятно, вряд ли Лаванда что-то сотворит со свитком, но всё же не было в этом ничего хорошего и добавляло поводов для смутной тревоги.
Будто их не хватало и так.
Он мельком глянул за окно, отвёл взгляд. Может, следовало всё-таки остаться у неё, мало ли? Китти же никогда не скажет, если трудно или страшно, не подаст даже виду. А ему всегда было спокойнее, если рядом – кто-то живой.
(Да, так и началась вся эта история с Лавандой…)
Ладно, условился Феликс, завтра утром. Утром придёт к ней и заявит, что остаётся на неопределённый срок. Может, это ничего и не изменит, но оба хотя бы будут в курсе, где другой и что всё в порядке.
С сомнением он посмотрел на телефон; поколебавшись, решил, что сейчас не время. Завтра утром.
19.
«Иногда я просыпаюсь от резкого шума: будто пули бьются о железную стенку. В самые же плохие ночи я понимаю, что это лопата стучит о камень».
Она лежала, глядя в потолок над собой. Он мерцал, чуть менялся в плывущих тенях, и казалось, там кто-то живой, смутно знакомый: исчезающие фигуры среди ветвей колдовского леса. Она проследила, как тени наплыли и перетекли друг в друга, прикрыла глаза.