– Утром сделаю, о чём просишь ты, – сказал он.
Девушка вздрогнула, предвкушая радость, и растаяла во мгле. А путник отошёл в сторону и лёг на землю, положив сумку под голову вместо подушки.
Утро разбудило его яркой умытой зарёй. Прикинулся приветливым лес, выпустил птиц щебетать, выгнал пару зайцев к дороге. Парень поднялся, отряхнулся и направился к березе. Обветренные жёлтые кости лежали среди корней. В глазницах черепа проросла трава, по рёбрам ползали муравьи. Пожалел в сердце парень несчастную, да осмотрелся. Недалеко была яма, будто забытая пустая могила. В неё путник и сложил скелет, присыпал землёй, да перекрестил напоследок.
– Покойся с миром, дева, – промолвил он, – грустна была твоя жизнь. Теперь отдыхай.
Так сказал он, и прочь пошёл. А за погостом лежало село. Большое, с широкими улицами, шумным рынком, высокими кольями стен вокруг домов. Сердце путника наполнилось радостью, которая вытолкнула из него память о ночи. Будто и не было никогда вытьянки, как тут называли духов-плакальщиков.
Весьма быстро найдя рынок, парень стал спрашивать, не нужны ли кому работники.
– Мне нужен работник, – сказал один купец, торговавший тканями, – на хозяйство.
Парень осмотрел его, решая, наниматься ли к нему. Ведь он повидал много купцов. Этот был сухопарым, невысоким, с осанистой спиной, умными и хитрыми глазами, какие бывают у людей, что заплатят за работу сполна, но спустят три шкуры за тунеядство и ошибки.
– Пойду к тебе работать. Меня Демьяном зовут, – ответил новый работник.
– А меня Архип Кондратьич, – приветливо говорил купец, скаля чёрные зубы, верный простонародный признак богатства и сытой жизни.
Купец, оставив своего помощника в лавке, отвёл Демьяна к себе на двор. Дом его был с коньком и красным углом, из добротного сруба, но без украшений, какие обычно бывают на ставнях и окнах. Обычный дом с двором и хозяйством. А в хозяйстве кудахтали куры, лаял лохматый пёс-охранник, хрюкал толстый поросёнок, заливисто кричал огромный хвостатый петух. Демьяну отвели маленькую комнату под лестницей на второй этаж, которой ему вполне хватило. В соседней комнатушке жила кухарка, очень любившая пироги, и тот самый помощник купца, хитрый и вёрткий мужик, живущий в комнате на втором этаже. На плечи нового работника легла забота о живности и мужская работа по дому.
Закончилось лето, и за осенней урожайной суетой началась зима.
Однажды в город на ярмарку приехал купец – знакомый Архипа Кондратьича. Короткие дни тогда катились к Рождеству. На улицах вырастали снежные горки и городки. Души людей ширились от ожидания праздника.
По случаю приезда гостя Демьяну было поручено заколоть поросёнка, по словам кухарки уже наевшего сала с кулак. Сделав работу и положив мясо в бочку, Демьян скинул рубаху с замаранными кровью рукавами. Скинув, он стал кутаться в зипун, и забыл про рубаху. Вспомнил про неё он только под утро. Он стал искать одежду, но не нашёл. Вот только в тот же момент из дома выбежал Архип Кондратьич, что-то держа в руках. Он с лету распахнул ворота, смотрящие на широкую улицу, и стал кричать:
– Убили купца! Демьян убил! – голос его был сумасшедший, глаза вытаращенные.
– Кто убил? Кого? – затараторили зеваки, стала собираться толпа.
– Друг ко мне вчера приехал, – рассказывал Архип, держа перед собой рубаху Демьяна, – а работник мой порешил его! Ещё кошель того спёр и спрятал где-то!
Хотел было Демьян крикнуть, что не он это, что кровь та на рукавах – поросёнка. Но несколько крупных мужиков с улицы забежали во двор и связали его. Понял парень, что висеть ему на воротах, как осиновому листу на ветке. Толпа не сжалится, а судьи нет.
– Проклинаю тебя, – выкрикнул он, – вытьянка, помоги мне!
– У нечистой силы просит помощи! – подхватил Архип, делая знак своему помощнику, который побежал в дом, – ещё и колдун!
Тут заохали бабы в платках, мужики подтащили парня к воротам. Выбежал помощник купца с верёвкой в руках, накинул её на ворота да завязал крепко. Демьян поднял глаза, увидел золотые купола церкви и понял, что душа его сейчас вырвется из тела. Минута, и он уже висел посреди ворот на крепкой верёвке. Ещё через несколько минут его сняли, толпа начала расходиться, а кухарка, всё это время смотревшая в окно, начала молиться. Не верила она в то, что работник этот убийца, не верила. Вечером позвала своего сына, что работал на другом дворе, да вместе с ним похоронила парня на том же кладбище, где ранее закопали заезжего купца. Мёрзлая земля с неохотой приняла нового нечаянного жильца. Ближе к ночи поднялся ветер, завыл, засвистел, застучав в окна живых. Днём он утих, а новым святочным вечером вновь напомнил о себе.
Сидел за столом при сальных свечах Архип Кондратьич с помощником и кухаркой, кушал кутью. Кушанье это на Рождество, и кушанье это на поминки.
– Какой ветер злой, – заметила кухарка.
Мужчины прислушались.
– И правда, – согласился купец.
Тут послышался вой, скулящий, еле слышный.
– Кто-нибудь, угомоните пса! – раздражённо бросил Архип и, топая, отправился в спальню.
Кухарка вышла в сени, накинув на плечи зелёный вязаный платок, и обнаружила собаку, забившуюся под лестницу, молчавшую. Дверь из комнаты отворилась, и ввалился сюда помощник в тёплой шубе.
– А собака-то молчала, – проговорила кухарка, глядя на него.
– Скажешь ещё! Идём на службу, – махнул он рукой и вышел вон. Кухарка потопталась на месте, раздумывая над чем-то, и вышла за дверь.
В это время в спальне Архип сладостно гремел золотыми монетами в мешочке. Насладившись ими, купец убрал деньги в ларец, что хранил под замком, да спрятал под кровать. После этого он лёг на пуховые перины и накрылся одеялом. За закрытыми ставнями тем временем вызвездилась темная ночь. Мороз все сильнее жёг лица людей, идущих на торжественную службу, да только это никого не останавливало. Не утихал ветер, набирал голос, распевался всё сильнее и сильнее. Стал ветер звуком проникать под кожу Архипа Кондратьича. Тот закрывался одеялом, но это не спасало. На какое-то время ветер улёгся, выпуская людей из церквей, выждал паузу, и заголосил. Архип отчётливо расслышал голос, в который обычно ревут плакальщицы на похоронах. Всё стихло с зарёй, с колокольной радостной звонницей.
Вернувшиеся кухарка и помощник нашли купца измотанным, осунувшимся, со страхом в маленьких глазах. На все расспросы он только говорил, что не выспался, и чтоб ему не докучали расспросами. Днём он попытался поспать, что ему не удалось, а вечером пришел в спальню пораньше. Коротки зимние дни, но как темны и длинны зимние ночи! Надрывный вопль разогнал сон, подступавший к Архипу Кондратьичу. Стон, плач без перерыва терзал Архипа.
– Кто ты? – спросил он у темноты, сгустившейся около одинокой свечи у кровати.
– Не узнал ты мой голос? Ах, это мне здесь ходить, на мягкой постели спать! – сказал женский голос и вновь заголосил.
До рассвета промаялся купец в кровати, нехотя слушая ветер, проникший в комнату. Он спросил у слуг своих, не видели ли они чего странного, или не слышали. Но они только головами мотали, отвечая, что было тихо.
В другие пару ночей стон в комнате стоял тихий, всхлипывающий. Архип решил лечь в другой комнате, да разве это поможет от вытьянки!? Не прекращался стон ни на минуту. Только днём купец отрывал у сна небольшой кусочек. В другие ночи были то крики, то рёв несносный, то завывания. И плач этот стал чудиться Архипу повсюду. Скрипнет ли дверь, гавкнет ли собака – всё казалось ему ненавистным рыданием.
– Плакальщица там, – порой указывал он пальцем куда-то в сторону, дрожа сильнее осинового листа, – вытьянка!
Беспрестанный плач и стон преследовали купца повсюду. В последнюю святочную ночь Архип Кондратьич лишился ума. Стал бродить по городу в любую погоду в одной рубахе и рваных штанах. Кто-то жалел его, кто-то говорил «так ему и надо». Безумец боялся любого ветерка, при любом дуновении, даже слабом, зажимал уши и сжимался, как щенок. Порой, в тёплые спокойные летние дни, он приходил в себя, но всегда ненадолго. И тогда купцу становилось жутко и горько от того, в каком зверином виде он бродит по улицам. В один из таких дней нашли его утопившимся в реке.
Заклятые друзья Фламеля
Под высоким потолком крошился свет в хрустальных люстрах, падающий на футуристические витражи в окнах. Под ними тапер в белоснежном костюме играл яростно, быстро перебирая клавиши. Часто к нему подходили люди в вечерних платьях, пиджачных парах и джинсах, клали на фортепиано купюры, заказывая мелодии для танцев. Закрытая вечеринка в музее современного искусства шла третий час. Его организатор, модный ныне художник, праздновал открытие своей выставки, сидя за одним из столов и получая поздравления.
Где-то посреди зала, за столом у стены, сидел человек. Радуясь тому, что его соседи отправились танцевать, он неторопливо ел канапе и наблюдал за праздником. Брынза, грецкий орех и клубника – странное сочетание, но оно невероятно нравилось этому мужчине. Его боковое зрение выхватило мальчика, который, стараясь быть незаметным, стаскивал с соседнего стола такие же вкусности. Да, да, его мать-актриса, с причудой о здоровой пище, как раз отвернулась…
«У Борджиа роскошней! Мда, дурацкое сравнение. На Монмартре хороши сабантуи… Что ж, буду считать, что здесь недурно, – размышлял мужчина, налив себе апельсинового сока, – рассуждаю как ржавый паровоз, где рельсы лучше! Ладно, ещё немного и поеду домой».
Это человека звали Роберто. Про него все точно знали, что родился он в этой северной стране, хоть и носил имя своей южной родины. Известный автор исторических романов, не менее известный богатый холостяк, без акцента говорил на итальянском, его старом варианте, а так же ещё на семи языках. Он снялся в эпизодах у нескольких режиссёров, одевался со вкусом, не обращая внимания на пышные витрины магазинов, отличался домоседством и выбирался на всякие светские приёмы редко, по какой-то недоступной публике логике. Но публика его любила, публика его разгадывала и собирала как кубик Рубика, публика его обожала. Однако ни один человек, ни один чёрт не знал, как и чем на самом деле живет Роберто.
Его слух был на удивление других остр, из-за чего, часто невольно, он знал «секреты» очень многих приятелей и знакомых. Вот и сейчас, справа, донёсся разговор нескольких мужчин.
– Как вам выставка? – это был композитор, сочинявший треки к фильмам.
– По-моему, ерунда ещё та, – ответил пышнотелый продюсер.
– Да, согласен с вами, – протрубил третий, не знакомый писателю.
Тут к троице подошёл известный журналист крупного журнала о культуре.
– Как вам, господа, понравились картины? – поинтересовался он.
– Весьма интересные, – раздался трубный голос.
– Да, хороши, – сказал кто-то из мужчин.
Журналист сделал шаг в сторону, но, увидев Роберто, радостно улыбнулся и поспешил к нему, поздоровался за руку и сел рядом.
– Привет, почему не танцуешь? – чуть смеясь, спросил он, – ладно, ладно, если пойдёшь, тебя разорвут страждущие. Как тебе выставка?
– Тут хорошо кормят, – Роберто как раз доедал последний канапе с общей тарелки, – угощайся.
– Да уже наелся, – ответил тот, но налил себе бокал вина из бутылки, стоявшей под рукой.
– Хм, укажи, что я присутствовал, и хватит. Знаю я твоего редактора, спросит ведь строго, – он рассмеялся.
– Благодарствую, – сказал журналист, подмигнул, и, быстро отправив в рот небольшой бутерброд, попрощался и перешёл к другим столам с другими именитыми гостями.
И в этот же момент вернулись соседи Роберто по столу: профессор математики и его дочь. Учёный уселся на стуле, положив на скатерть худосочные кисти рук, почти полностью скрытых рукавом белой рубашки, на примятых манжетах которой отсутствовала одна запонка. Девушка, в лёгком блестящем коротком платье на полном теле, шутя сделала Роберто замечание, что он не танцевал, предложила бутерброд… Одним словом, ей не терпелось начать разговор. Зная, что он написал несколько романов об Италии, девушка начала:
– А вы слышали, что поэт эпохи Возрождения Джузеппе Иллучини был близким другом Караваджо?
– Разве? А я об этом не слышал, – спокойно ответил писатель, одновременно поднеся ко рту бокал сока, загораживая рот.
– Они были близкими друзьями. Об этом написал итальянский исследователь в одном крупном журнале. Мне его только вчера привезли из Рима. Хотите, я вам дам почитать?
– Спасибо, но мне как раз тот журнал должны привезти, – я помню доклад вашего друга об этом поэте, – он повернулся к профессору, – вы много говорили с ним на конференции. Вы очень точно сказали, что у этого поэта друзей почти не водилось.
Старый профессор просиял, приподнял глаза к люстре, но быстро вернул взгляд на переносицу собеседника и ответил:
– В его дневниках редко упоминались приятели. Хотя Иллучини обладал бесшабашным характером, это бесспорно.
«Дневник!» – воскликнул про себя Роберто. Если бы это слово вдруг вырвалось у него, то тон голоса выдал бы упрёк за забывчивость.
Тут зазвонил в кармане пиджака телефон, он взял трубку и довольно сказал «Алло!». Дочь профессора продолжила улыбаться, но глаза немного приуныли.
– Я – отлично! Да, в скором времени. А ты где? Пока!
– Что ж, мне пора, до свидания, – распрощался писатель с гостями и быстро зашагал в раздевалку. Перед глазами встало лицо профессорской дочки, он резко шмыгнул носом, подумав: «И почему у профессоров ум великий, а вкус на женщин дурной? Караваджо, друг, как же!». Он быстро накинул на себя драповое пальто и вышел на улицу, даже не заметив, как открыл дверь.
Дороги центра столицы лежали путаным клубком, но стены старых домов переулка перегораживали путь шуму, храня тишину. Роберто поднял голову и стоял так секунд двадцать, пока первые холодные снежинки не упали ему на лицо. На мягком полотне тьмы, прилипшей к лепнинам зданий вокруг, стяжками тянулся свет от круглых фонарей на стенах. Мощёная дорога отливала золотом. Зашаркали чьи-то шаги в глубине переулка. Роберто встрепенулся из-за всплывшего воспоминания, и стал смотреть уже на рои крупинок в жёлтом свете фонарей. Он любил зиму, снег, порой думая, что переехал сюда чуть ли не ради него, после стольких лет жизни там, где в феврале ветер гоняет сухие листья или тормошит пальмы. Вздохнув, он отправился к своей машине.
София, главный редактор и владелец книжного издательства, сидела в гостях у своей подруги. Они не виделись уже давно, полгода, и потому предавалась долгим разговорам. Чайник вскипал уже пять раз. Для тоненькой женщины это был знак судьбы, ведь пять раз сегодня ей не давали поднести ко рту чашку чая или не торопясь дожевать обед. Многие её приятели и шапочные знакомые тащили к ней свои книги в надежде прослыть писателями. Редактор порой думала, что большинству из них стоило поставить памятники за отсутствие желания что-либо написать.
Ей часто слали приглашения на вечеринки. Ей часто говорили комплименты о прекрасном лице и грации. Ей часто звонили журналисты. Оттого она называла свою жизнь не «частной», а «частой». Но сейчас вся эта суета осталась там, за окнами, проспектами, пробками. Её подруга, Евгения, единственная знала, кто звонит на не рабочий телефон, и кто живет с ней в одной квартире.
София невольно глянула на наручные часы, маленькая стрелка на которых указывала на римскую «девять». Она не заметила, как село солнце.
– Что ж, мне уже пора, – сказала она, но не стала собираться, а достала «личный» телефон. На этот жест Евгения загадочно улыбнулась.
– Как ты там? Домой не собираешься? Я всё там же, – она улыбнулась, – возьму такси. До встречи!
– Это он? – нарочито вкрадчиво спросила подруга.
София кивнула.
– А тогда зачем такси? Заехал бы за тобой!
– Знаешь, ему ехать далеко. Мне куда приятней будет видеть его чуть менее уставшим. В конце концов, не только банкет у него сегодня был.
Тут на кухню вошла мать Евгении, дама в шёлковом халате, с седыми короткими волосами и краской для них в руке. Героиня журнального рассказа собственной персоной!