Соленые часы
Мария Фомальгаут
© Мария Фомальгаут, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Мой дядюшка Египет
Мой дядюшка Египет был весьма эксцентричным дядюшкой. Нет, конечно, все дядюшки в той или иной степени эксцентричные, например, мой второй дядюшка по материнской линии упорно верил, что луна сделана не из сыра, а из самого что ни на есть мрамора. Но вся эксцентричность обычных дядюшек ограничивается милыми чудачествами, не более того. Другое дело – мой дядюшка Египет. Почтенные граждане при встрече с ним на полном серьезе верили, что перед ними самый что ни на есть сумасшедший. Моему дядюшке Египту ничего не стоило войти среди ночи в мою спальню (мы жили в большом двухэтажном доме, полном многочисленной родни) и заявить:
– Собирайся. Мы едем к Джону МакКетти.
Мне не оставалось ничего кроме как встать с постели и начать паковать чемоданы. При этом я даже не осмеливался толком спросить, кто такой этот Джон МакКетти, и почему мы должны к нему ехать за тридевять земель, преодолевая множество препятствий. Джон МакКетти, несмотря на свою безвестность, оказывался очень интересным человеком, который писал стихи и песни, и прекрасно играл на гитаре. Мы с дядюшкой возвращались домой с чемоданами, полными песен и стихов, а дядюшка еще успевал прихватить с собой воспоминание о первой любви Джона МакКетти – воспоминание, пропитанное запахом поздней осени, моросящих дождей и первого снега. Мой дядюшка вообще обожал снег – наверное, потому, что у него у самого не было ни снежинки.
Конечно, это не значит, что мой дядюшка совсем никогда не посещал известных людей – посещал, и еще как. Мы с ним видали Чингисхана, Тамерлана и Ивана Грозного, Шекспира и Данте, и дядюшка со снисходительным презрением смотрел, как я набиваю чемодан сувенирами – стихами и сонетами, историческими фактами и легендами. А потом – уже когда наш самопаровездеход отчаливал от пристани, расправлял крылья и разгонялся на рельсах – почтенный Египет с авторитетным видом заявлял:
– Ну что, друг мой, Лэнди, не хочу тебя огорчать, но ты как всегда смотрел поверхностно, и не увидел самого главного. Обрати внимание, что я нашел…
И он показывал мне детское воспоминание Данте или ночные страхи юного Чингисхана, который однажды заночевал в степи совсем один. Уникальные экспонаты занимали достойное место в дядюшкиной коллекции диковин со всего мира.
Лэнди…
Мое полное имя было Лэндон из зе Кэпитэль оф Юнайтед Кингдем, но мне приходилось смириться с тем, что для своих близких я до конца жизни так и останусь Лэнди.
Но если бы чудачества моего дядюшки ограничивались только этим! Всякий раз, отправляясь в путь, я не знал, чем закончится наше путешествие, и что еще устроит мой непредсказуемый дядюшка Египет. Чего стоит только случай в путешествии, когда мы посетили Дмитрия Ильясова. Дмитрий оказался человеком очень удивительным – он был фотографом, и делал из фотографий невероятные по своей красоте коллажи. Мы с дядюшкой постояли над полуистлевшими останками человека, собрали его воспоминания и образы. А потом мой дядюшка Египет задумчиво почесал пирамиды, отряхнул песок и сказал:
Этот человек был у меня.
Мне показалось, что я ослышался. Или не понял.
– Простите, дядюшка?
– Этот человек был у меня. Когда-то. Он приходил ко мне.
– Приходил? Разве люди ходят?
– Ходили. Раньше.
– Но ведь этого не может быть. Посмотрите на этого человека, на его высохшие кости, разве он может встать и куда-то пойти?
Мой дядюшка Египет повернул ко мне мудрое лицо, лицо Сфинкса:
– Теперь не может. А когда-то люди ходили. Вот как мы сейчас.
Я не стал спорить со своим родственником: в конце концов, если дядюшка сходит с ума, лучше не усугублять его безумие. Однако, его слова не давали мне покоя, и ближе к вечеру, когда наш самопаровездеход отчалил от пристани, я спросил:
– Дорогой дядюшка, с чего вы взяли, что люди когда-то ходили?
– Я помню это, дорогой Лэнди.
– Помните?
Да. Помню очень смутно, конечно, не так ясно, как помню твой день рождения или наш рождественский ужин. Мое сознание только-только начало пробуждаться.
– Ваше сознание?
– Ну конечно, дорогой мой Лэнди, уж не думаешь же ты, что мы жили всегда и думали всегда?
– Право, не знаю, дядюшка…
Здесь нам пришлось прервать разговор, потому что наш самопаровездеход сошел с рельсов, упал в воздушную яму и налетел на мель.
Мы вернулись к этому разговору только в канун Рождества, когда весь дом наполнился приятными предрождественскими хлопотами, а ближе к вечеру все собрались у камина. Однако, мой эксцентричный дядюшка сослался на плохое самочувствие и отправился в свой кабинет, сделав мне знак, чтобы я следовал за ним. Я уже понял, что плохое самочувствие дядюшки Египта – только предлог, чтобы сообщить мне что-то по-настоящему важное.
Дядюшка поправил пирамиды, отряхнул песок и повернул ко мне свое мудрое лицо Сфинкса.
– Лэнди, друг мой, я думаю, ты считаешь меня сумасшедшим.
– Что вы, дядюшка, ни в коей мере.
– Однако, согласись, что мои поступки порой кажутся тебе… эксцентричными.
– Гхм… дорогой дядюшка, мне кажется, каждый из нас имеет право на мелкие… чудачества.
– Но я думаю, тебе не дает покоя вопрос, что движет мной, что тянет меня в дальние края к дальним людям?
– М-м-м… да, я подумывал, что это не праздное любопытство.
– Ты прав, друг мой. Пришло время рассказать тебе одно воспоминание, в котором я боялся признаться даже самому себе. Мое самое первое воспоминание…. Вот скажи мне, Лэнди, какое твое первое воспоминание?
– М-м-м… один из моих дней рождения… дядюшка Париж говорит тост, дядюшка Рим режет пиццу, тетя Вена целует меня, говорит, как я вырос…
– И сколько же тебе тогда было лет?
– Около трех тысяч, дядюшка.
– Эх, молодежь… Мое первое воспоминание относится ко времени, когда люди еще умели ходить.
– Дорогой дядюшка, при всем уважении к вам я никогда не поверю, что эти истлевшие скелеты способны передвигаться.
– Друг мой, в те времена они еще не были истлевшими, и выглядели совершенно иначе. Они приходили ко мне, вот как мы сейчас приходим к людям.
Мой дядюшка Египет сделал многозначительную паузу и продолжил:
– Тогда-то меня и посетил некий человек, который забрал у меня… м-м-м… одну ценную вещь. К сожалению, я сейчас не могу сказать тебе, что именно это было.
– Но дядюшка, разве вы не могли догнать и наказать негодяя?
– Мой дорогой Лэнди, ты забываешь, что в те времена мы еще не могли ходить.
– Разве были такие времена?
– Представь себе, Лэнди, представь себе.
– А как выглядел этот человек?
– Друг мой Лэнди, теперь это не имеет никакого значения – ведь он мог передарить украденную вещь миллион раз и даже больше.
– Мы должны найти её, дядюшка.
– Мы? – насторожился Египет, – ты сказал – мы?
– Да, дядюшка, я не я буду, если не помогу вам в поисках.
– Что же… я очень благодарен тебе, мой дорогой Лэнди. Думаю, самое время отправляться в путь.
Мне показалось, что я ослышался.
– Прямо сейчас? В канун Рождества?
– Ну конечно, когда же еще случаются всякие чудеса, и находятся потерянные вещи? Собирайся, друг мой Лэнди, нас ждет дальний путь…
Тек думает
Пролог
«Это смерть» – думает Тек.
Это он может. Думать. Это у Тека хорошо получается. А что еще осталось, когда смерть приходит.
Смерть. Жуткая, чудовищная, не похожая ни на что, привычное Теку. Смерть – единая во многих лицах. Обступает, подкрадывается, принюхивается. Немыслимые чудовища, будто вышедшие из ночного кошмара. Так и хочется ущипнуть себя, да побольнее, да посильнее, проснуться – за полчаса до будильника, вытянуться на постели, подумать о чем-то таком…
Подумать…
Это Тек может. Думать.
А вот отбиться от смерти не может, где ему, хоть бы пушка была, а откуда у Тека пушка. Пушка только випам положена, а Теку до випов еще как до луны пешком.
Обступают твари. Принюхиваются. И пахнет от них как-то не по-человечески, ни от кого так не пахнет. Огромные, холодные, обступили.
А сам виноват, было же какое-то мнговеньишко, когда еще можно было бежать – вон туда, в проход, на заваленную сором лестницу, уж как-нибудь спустился бы Тек по лестнице, сам не знает, как. И дальше – до города, до города, к людям, к людям, прочь от погибели.
А теперь – все.
Тек не верит себе. Ослышался, что ли…
И все-таки…
Нет, так и есть, говорят, говорят твари, четко, по-человечески, один повернулся к другому, бормочет:
– Не трожь, это этот… как его…
– Тот самый, что ли?
– Тот самый.
Сгибаются – в низком поклоне…
1
Звонят – резко, нетерпеливо, кого там черт принес…
Тек прислушивается. Звенит в коридоре мелодия ветра. Кто-то просится в дом. Да кто там просится в такое-то время, ночь на улице, пошли все вон…
Звенит мелодия ветра, колокольчики в дверях.
Что-то прорывается в душе Тека. Так-то Тек незлобивый, злобу свою оставляет на экране, когда расстреливает зомби из бластера. Но вот если доведут…
Бывает.
Дать бы еще пушку Теку, только пушка випам положена, а Теку до випов как до луны пешком.
Жмет на кнопку, распахивает дверь:
– Достали уже, я щ-щас полицию…
Слова застряли в горле, не выдавить, не выкашлять.
Полиция на пороге.
– Именем Конфедерации.
– Именем.
– Извините, что так поздно, – матерый патрульный вваливается в коридор, за ним пробираются помощники, помельче, помоложе.
– Да н-ничего.
– Да как ничего, ясно же, разбудили… ввалились среди ночи… Ну извините, мил человек, обыск.
Обыск.
Рушится мир.
– Ключи приготовьте… пароли, коды, логины…
Так и хочет Тек огрызнуться, а то сами мои пароли не знаете. Не огрызается.
– Да не знаем сами, хорошо вы про нас думаете, что мы все вдоль и поперек знать должны…
Страшно Теку. Кто их знает, то ли они мысли читают, то ли догадываются о чем-то. Если мысли читают, это совсем плохо, сразу отыщут в голове Тека, что лежит там, на третьей полке холодильника.
Не думать. Не думать, не-ду-мать, недумать. Про третью полку холодильника. Не думать.
– А спите вы на чем? – верзила оглядывает круглую комнату.
– А вот, – Тик кивает в сторону силового поля, на котором спит по ночам.
– Крутяк… Нда-а, на уровне у вас домик… Вы сами-то в комнатах этих не заблудились еще?
– Поначалу плутал… – Тек выжимает из себя улыбку, – дизайнеру спасибо скажите, это он намудрил…
– Да, дизайнеры те еще пошли… у меня вот…
Не думать. Не думать. Третья полка холодильника. Не думать. Третья… Тику вспоминается что-то похожее, не думай о рыжей обезьяне. Вот-вот… Лучше думать о рыжей обезьяне, знать бы еще, что это такое…
– Это не комната.
– Ась? – верзила останавливается перед длинной анфиладой.
– Это не комната.
– Да нам без разницы, все велели обыскать…
Теку становится смешно.
– Три-дэ-эффект.
– Тьфу ты, черт… и не отличишь… чуть дурака из меня не сделали…
Да из тебя и делать не надо, ты и так, думает Тек, тут же осекается, не дай бог услышит… не думать. Не думать… А не получается у Тека не думать, всю жизнь думал, а тут на тебе…
Не думать, не-ду-мать, неду…
– А от этого где пароль? – верзила кивает на дверь.
Тек чувствует, что краснеет.
– Слушайте, забыл. Сам попасть не могу…
– Вот так, мил человек, дожили, в своем доме в комнату попасть не можем… Ну так давайте вскроем вам ее, глянем…
Не думать, не-ду-мать, недумать…
– Ничего у вас тут хоромы… на уровне. Это где ж мы работаем, что такие хоромы отгрохали?
Тек холодеет. Провокация…
– На кормушке.
– Это где это?
– Продукты питания.
– А-а, а я уж грешным делом подумал, вы птичек кормите… Вот, думаю, бывает же…
Да где тебе думать, чуть не кричит Тек, вот я думаю так думаю, а т что…
Не думать. Не-ду-мать, недуать…
…о рыжей обезьяне.
Интересно, почему так говорят, про рыжую обезьяну.
– Что, выпить-то у вас чего можно?
– Можно… только осторожно, – улыбается Тек.
– Да уж не бойтесь… все не выпьем…
Громила открывает холодильник, вынимает что-то с третьей полки…
Падает сердце.
– Не то.
– Не то. Бутылка… рядом.
– Ох, черт, точно… Все уже, запарился на работе… а ничего у вас пивко, хорошее… сами делали?
– Ну… и пивко, и все на свете… весь город кормлю.
– Точно-точно, кормилец вы наш… Пойду я… айдате, ребята, или вы здесь уже прикорнуть решили… – верзила поворачивается к теку, – а то видите, еду в магазине протестировали, такое нашли, мама не горюй… Добавочки запрещенные. Вот такие же, вроде вас, работнички сэкономить решили…
Тек кивает.
– Совести нет.
– Да у кого она есть-то в наше время… смешной вы человек… закон-то тоже блюсти надо… а то не ровен час… ну все, закрывайтесь… спокойной ночи вам… уж простите, потревожили…
Тек закрывает дверь. Считает до ста. Еще до ста. И еще до ста. Гасит свет. Открывает холодильник, долго перечитывает этикетки добавок – Е234, Е643, Е277, Е666, Е… Е… Е…
Выбирает заветный коробок.
Е666, более экономичный и эффективный аналог Е268, отличается глубоким вкусом, долгим послевкусием, легким улучшением настроения. Экспериментальная добавка, не рекомендуется для изготовления продуктов питания. Достоверное тестирование влияния на живые организмы до сих пор не проведено. Внешний вид…
Тек переводит дух.
Не рекомендуется для изготовления…
Люди в форме его не нашли.
Наваливается да грудь запоздалый ужас.
2
Тек думает.
Это у Тека хорошо получается – думать.
Думает, как просочиться в центр города, прорваться, пробиться, про… откуда столько машин, кажется, со всего мегаполиса машины сбились сюда, к центру, гудят, сигналят, выплевывают недовольные рожи водил, куд-да пр-решь, с-сука, ж-жить надоело…
Тек думает.
Перебирает в навигаторе развилки, порталы, измерения, прикидывает, как просочиться, как проехать. Не прикидывается. Не придумывается. Все забито, заколочено, на одной сто семнадцатой машины в восемь рядов стоят.
Тек думает. А босс ждать не будет, не любит босс кого-то ждать, это его все ждут. Вот так соберет всех от мала до велика на совещание, посмотрит – где Тек, нет Тека… а на нет и суда нет…
Тек думает.
Ищет пути. Ждет того судного дня, когда встанут все трасы, все улицы, схлопнутся в один бесконечный коллапс, завяжутся узлом на самих себе.
Машины резко подают назад, назад, Тек дает задний ход, куда прете, куда прете, охренели, что ли… а вот уже и не прут, уже снова встали машины, бегут из них люди – во весь дух. Кричат что-то, черт разбери, что кричат. Было такое в каком-то старом фильме, Тек уже и не помнит, в каком, вот так же, тормозит поток машин, выбегают люди, а там впереди что-то, что-то…
Что-то…
Тек видит это что-то…
Еще не понимает – что видит. Еще думает, померещилось, еще ищет какие-то голограммы и эффекты три-дэ.
Нет. Никакой ошибки. Вот оно, приближается. Оно… они… их трое, кого их – Тек не знает.
Приближаются – легко, стремительно – люди так не ходят – огромные, страшные, ноздревато-белые, фыркают, трясут косматой шерстью. Спотыкаются о машины, а чья машина им мешает, они и с дороги ее столкнут, не постесняются…
Они…
Кто они… жуткие твари, будто выпавшие из ночных кошмаров.
Тек не знает.
И уже воет, надрывается сирена, сигналит город неоновыми огнями.
Приближаются…
Смотрит Тек, – зачарованный, завороженный, как кролик на удава…