– Дорогой Андрей, у вас есть хоть одна знакомая сдобная булочка?
– Ну как… некогда нам знакомиться… развернул, чай себе налил, и… ой, простите…
…Сдобная Булочка была в ужасе, она все еще не верила, что ее жизнь кончена, что сейчас это чудовище сожрет ее, как пожирало всех до неё… а страшные лапищи уже тянулись к ней, и…
– Уйди от моей Булочки! – грянул голос.
– Ты чего? – злодей обернулся.
– Не смей ее трогать!
Сердечко Булочки затрепетало, она не сомневалась, это был его голос, ее возлюбленного, он был здесь, рядом…
– Уйди!
– Чего ты, Тимка, голодный такой, что ли… ну на, на, подавись… Во народ, чужую булочку хватанул, уже пыль столбом… От тебя не ожидал…
Любимый прижал к себе Сдобную Булочку, единственную любовь всей его жизни. Он чувствовал, что сейчас она избежала страшной смерти, чудовищной участи, он понял, как бесконечно дорога ему была его любимая…
– Вы, конечно, помните эту животрепещущую сцену, когда героине грозила смертельная опасность…
– Ой… боюсь, невнимательно читал… У меня это еще со школы, читаю, ничего не понимаю… потом спросят меня про Пугачева, я спрашиваю, муж Пугачевой, что ли…
– Ну… когда Антон хотел съесть Булочку, но Тимка ее спас… у вас бывало такое?
– Да… как-то из-за булочек не деремся… ну в детстве бывало с братом поцапаемся, мать завопит, не могу больше с вами… отец подойдет, а ну-ка, кто отгадает загадку, тому булочку… зимой и летом одним цветом… И так обидно, я же знал, что ёлка, а ляпнул – заяц… Ну как-то вот вырвалось…
– И что было дальше с той булочкой?
– Ну… как вам сказать…
– Неужели это правда? – спросила Сдобная Булочка, она все еще не верила своему счастью.
– Да… достаточно одного поцелуя, и ты станешь бессмертной, как мы…
Их губы слились в страстном поцелуе, самом совершенном за всю историю поцелуев, и…
– …ну, это фигня полная.
– Хотите сказать, булочка никогда не получит срок жизни человека?
– Ясное дело… ну одна лежала у нас как-то год… почерствела вся, потом в порошок рассыпалась…
– Может… выпьете кофе?
– Ага, не откажусь. С утра маковой росинки… ага, мне кофе пожалуйста с бу… м-м-м-м… с сыром там или с мяском…
…Марианна открыла окно, она знала, что сегодня Ангел Смерти снова посетит ее, осторожно опустится на подоконник. Марианна все еще не могла поверить себе, что злейший враг рода человеческого воспылал к ней нечеловеческой любовью. Полная луна освещала бледное лицо девушки, звезды отражались в слезинках…
– Мы попросили прокомментировать…
В Каракарельских горах
Четверо обходят справа и слева, еще двадцать гонятся сзади.
Ускоряюсь, как могу, врешь, не возьмешь. А ведь возьмут, подстрелят, как пить дать, подстрелят, там опытные охотники, там матерые псы, там быстрые кони, и ружья что надо, и вообще…
Спешу – во весь дух через лес, ап – через овраги, через коряги, в чащу, через ручей, в жизни бы не думал, что его перепрыгну, а вот пришлось.
Большие люди с большими деньгами едут поохотиться.
Забава такая, называется охота на дракона.
Лес расступается, нехотя, хлещет меня по лицу колючими ветками, жалит чертополохом, хватает за волосы, кидает вслед пригоршни репьев.
– Ату его, ату!
– Обходи-обходи-обходи!
А драконов осталось хрен да маленько, да и вообще не осталось, по официальным данным – нуль особей на начало года. По неофициальным – и того меньше.
– Ату-ату-ату!
Поет-заливается охотничий рожок.
Спешу в темную чащу, молюсь, как в старину, как тысячи лет назад – укрой меня, пресвятая матерь-земля…
А охота на драконов запрещена.
– Ну что… – толстомясый дядька смотрит на меня поверх щек, – учитесь?
– Ч-чему?
– Студент, в смысле?
– Не-а.
– А лет сколько?
– Тридцать.
– Это мы в тридцать лет на работу нормальную устроиться не можем?
Чуть не фыркаю, а тебе-то что за дело.
– Ох, молодежь… я в твои годы уже у принца служил. Знаем мы современных этих, учиться не хотим, работать не хотим, подавай нам сразу молочные реки, кисельные берега…
– Да пошел ты… – встаю сам, иду к выходу, дверь не открывается.
– Чш, чш, уж больно ты грозен, как я погляжу. Люблю смелых. Ты бы мне еще в морду дал… Ла-адно, парень, ты скажи, на лошади-то держаться умеем?
– Умеем.
– А ездить?
Из конного клуба не вылезаю.
Теперь понятно, почему работу нормальную найти не можем… ну-ну… ты смотри, а если через лес, по бездорожью, во весь опор…
Бывало.
Молодчина. Ой, молодца, люблю таких, а то иного хлыща денщик на лошадь подсадит, он сфоткается, вот, типа, крутой наездник… Ну вот… – толстомясый открывает шкаф, кидает мне что-то на колени, – видал?
Смотрю. Не верю себе. Такую вещь не то, что в руках держать, на неё дышать страшно…
– Ату-ату-ату!
Скачу во весь опор, через лес, в чашу, в вечерний туман, будь я проклят, если от них не уйду. Спасать свою шкуру, шкуру дракона, может, последнего на земле…
Гудит-заливается рожок охотника.
Расступается лес, укрывает меня от ловчих…
Требуются ростовые куклы.
Представляю себе какую-нибудь хрень в костюме Злой Птицы или Губки Боба, ходит по парку, развлекает ребятишек, хотя современных ребятишек уже ничем не развлечешь.
Набираю номер.
– Секретариат принца слушает.
Холодеет спина, нет, похоже, ошибся…
– Из-звините… не туда попал.
– Ничего, бывает.
Снова набираю номер, хорош буду, если ошибусь, правильно мать говорила, три цифры набрать не можешь…
– Секретариат принца слушает.
Это что, прикол такой, что ли…
– Э-э… я по объявлению. Вам тут… ростовые куклы…
– А-а, нужны, нужны, вы давайте подходите часикам к десяти в администрацию… скажите, по объявлению, пустят вас…
Звенит рожок охотника.
Несется по лесу от преследователей последний дракон…
– Ну… видали?
Никогда в руках не держал.
Смотрю на шкуру дракона, м-мать моя женщина, настоящая…
– Ну что, мил человек… прикол такой знаете, на драконов охотиться?
Вздрагиваю.
– Запрещено же.
– Пра-ально говорите, запрещено. Только тут другой прикол, всадник себе на спину шкуру цепляет, и в лес. И охотников по следу пускают…
Что-то вспоминаю:
– А кто шкуру сдернул, тот победил, ага?
– Правильно мыслите, мил человек… о-ох, с такими мозгами, да нормальную работу не найти, я в ваши-то годы…
Делаю вид, что снова хочу пойти к двери. Толстомясый поднимает руки в знак капитуляции.
– Ату-ату-ату!
Несется через лес последний дракон. Я знаю этот лес – как свои три пальца, здесь я родился под корнями старого дуба, здесь я учился летать, здесь я неумело хватал первые звезды с неба, здесь увидел дочь лесоруба, первую свою любовь…
Лай собак.
Охотничий рожок.
Цокот копыт, от которого трясется земля.
Спешу во весь дух, врешь, не возьмешь. Уже и не помню, что мне там нашептывал толстомясый, ты это, сначала приударь как следует, по лесу их погоняй, а потом скорость-то сбавь, чтобы принц подъехал. Какой принц, какое там все, они не возьмут меня, унесусь от них далеко-далеко в чащу леса, к подножьям высоких гор, где еще остались такие, как я, где примут своего потерянного брата…
– Ату-ату-ату!
Выстрел. Это новенькое что-то, выстрелов мне не обещали, холостыми, что ли… Ну ясное дело, холостыми, еще бы они не холостыми стреляли…
Пуля обжигает ухо, ах, ты ж долбанный ты ж на хрен…
Начинаю понимать. Слишком поздно. Правильно толстомясый сулил златые горы, реки, полные вина, можно хоть что наобещать, если знаешь, что человек не вернется…
– Ну а кто скажет, чем славятся Каракарельские горы? – экскурсовод хитро прищуривается.
– Драконами…
– А чего неуверенно-то так? Пра-авильно, драконами. В старину считали, что особо удачливым охотникам повезет, и они увидят крылатого змея, а уж если совсем в этот день улыбнулась удача, то можно и подстрелить дракона, и повесить его голову над камином. Вот мы с вами дальше поедем, там будут сувенирные лавки, можете купить себе голову дракона, или его шкуру…
– Настоящую?
– Ну что вы! – гид смеется, – это же легенда, про драконов, что вы в самом деле… это все равно как если бы вы приехали в Румынию и пошли искать вампиров…
Выстрел.
Лошадь падает с перебитой ногой, ага, игра пошла по-крупному. Правильно, надоело им за мной гоняться, вот и подбили…
Бегу в темноту чащи, скорее бы уже стемнело, а то и не темнеет по-настоящему, сумерки все не кончаются. Расправляю крылья, лечу над лесом, сейчас бы подняться как следует, да черта с два поднимешься, тут-то и подстрелят.
Подстрелят.
Как стреляли нас всех, из века в век, с самого сотворения мира. Не убьет парень дракона – не станет мужчиной, не позволят жениться, не убьет принц трех драконов – не позволят взойти на престол. Туристы валили со всех концов света, каждый мечтает отвезти домой шкуру змея, разборчивая невеста посылает жениха, принеси мне голову дракона…
– Ату-ату-ату!
Проклятый окрик, который мы слышали века и века, этот окрик у меня в крови, в памяти предков, еще дикие люди в шкурах гонялись за нашим братом, не зная языка, неумело вопили в темноту ночи – ату-ату-ату…
Люди потому и пережили оледенение, что нашего брата били, потому и… А? какие, на хрен, мамонты, люди нас били, вот и выжили…
– Ату-ату-ату!
Вижу принца, совсем не такого, как на обложках в газетах, вскидывает ружье, целится, врешь, не возьмешь…
Бросаюсь под копыта лошади, аг-га, вот мы на дыбы и встали, принц летит кувырком, сжимает кинжал, вонзает мне в горло…
…щениям официальных источников принц не вернулся с охоты в пятницу тринадцатого июня. В настоящее время поиски продолжаются, всем, кому что-то известно о местонахождении принца…
Обгладываю ребро, принимаюсь за второе ребро.
Надо лететь. К северу. К подножьям гор.
Что-то подсказывает мне, что там еще остался кто-то из наших.
Надо лететь – когда зайдет луна.
В такой снегопад…
Куда они поехали в такой снегопад…
Что за люди, вечно спешат куда-то, все хотят успеть, вот так вот и доспешатся когда-нибудь, полетят кувырком с моста или с обрыва…
…вот в такой снегопад.
Смотрю в окно, вертятся в голове строки: мчатся тучи, вьются тучи…
Смотрю, как он тормозит перед домом, огромный, четырехколесный, читаю – бенц. Хлопает дверца, выбирается из бенца молодой мужчина, зябко кутается в пиджак.
Выхожу на крыльцо – встретить гостя.
Не люблю, когда люди тревожат. Но такой снегопад…
– Мил человек… – он спешит ко мне, прикрывает лицо от ветра, – что, на порог-то пустишь?
– Отчего же не пустить, входи.
Отступаю – в глубину дома.
– Вот за это спасибо, вот это я понимаю… а то заборов везде понаставили, собак цепных понасажали, хрен куда достучишься…
Киваю, соглашаюсь. Повторяю про себя – мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна…
– Это точно.
Оглядывается.
– Что, хлебнуть-то у тебя чего-нибудь можно?
– Отчего же нельзя…
Разливаю по чашам вино. Свищет за окнами вьюга, стучит в окна, в бешеном хороводе пляшет снег. Ветер терзает дохлые рощицы, заметает, путает дороги…
– Ну. За нас.
– За нас.
Чокаемся. Пьем.
Не удерживаюсь, говорю:
– Куда ж ты в такой снегопад…
Да я утром выехал, еще ничего было, а тут как началось… Блин, предупреждали же синоптики, как всегда не послушал, мы ж самые умные…
– Если предупреждали, слушать надо было…
– Надо было…
– До Москвы-то далеко еще?
– Да верст двести будет.
Кивает. Почему-то вижу, что он меня не понял. Сбросил куртешку – на спинку стула, стряхивает с пиджака мелкий снежок.
Слушаю его и не слышу, снова повторяю про себя, озаряет снег летучий… нет, как-то не так… мчатся тучи…
– Это еще что… тут зимой вообще что было, пробка от Питера до Москвы на несколько суток растянулась… – вспоминает он.
Не понимаю, что он говорит. Киваю. В голове крутится – мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна…
– Так что сейчас-то еще ничего.
– Еще ничего, – соглашаюсь.
– Главное, в Питере все дела наскоро обстряпал, думал до Москвы в два счета вернусь, тут на тебе… сам не понял, как с дороги сбился.
Киваю.
– Бывает.
Знаю. Много их, которые сбиваются с дороги. А что, гонят, гонят неведомо куда, где ж их удержишь…
– Навигатор, главное, сдох… и сотовый…
Не понимаю.
– Жалко, – соглашаюсь.
– Ну, может, оживет еще.
– Может, оживет.
– Меня тут братки еще ищут…
– Может, найдут, – говорю.
– Ты че? Найдут, мне, считай, хана.
Не понимаю. Говорю:
– Ну, может, не найдут.
Он смотрит в окно – где метель чуток поутихла, но продолжает бесчинствовать.
– Ну… спасибо, мил человек. Пойду я…
Спохватываюсь. Пытаюсь удержать.
– Куда же ты… в такой-то снегопад.
– Да ничего… не привыкать. Там, говоришь, Москва?
– Там должна быть.
Набрасывает куртку. Сжимает мою руку. У них кланяться не принято, у них пожимают руки. Выходит. Жужжит что-то внутри бенца, вертятся колеса, гонят бенц – вперед, в метель, в снег.
Куда он в такой снегопад…
Закрываю дверь, зажигаю лампаду, читаю Отче Наш, осеняю стены крестным знаменем – как всегда, когда в дом приходят бесы. Ничего, так-то они смирные, людей не трогают, только одеты не по-нашему и говорят чудно. Еще вижу, как он несется на своем черном бенце – в снег, в метель, как за ним несутся другие, целятся, не то из ружья, не то не пойми из чего…
И сил нет – молчать, окунаю в чернильницу перо, пишу, быстро, бегло, ч-черт, кляксу посадил, хватаю новый листок…
Куда они в такую метель…
Откуда они – в такую метель…
И едут, торопятся куда-то, по заснеженным дорогам, за холмы, где виднеются за снегопадом силуэты огромных зверей – мохнатых, рослых, – и всполохи костров…
Бывает.
Когда такой снегопад…
Вавилон
Бензин кончился некстати, он всегда некстати кончается. Вроде бы заправлял бак только что, а Ленд Ровер уже выдохся, устал, захрипел, зафыркал. Вот так, еще спасибо, что не посреди пустыни, а на улице какой-то деревушки, больше похожей на мираж. Каменные кубики домов, белые простыни на окнах, темные люди в белых одеждах. Сухой старик на крыльце жевал персик. Я вышел из машины, поискал лица поприветливее. Не нравятся мне азиаты, в них как будто горит неясный огонь.
– Здравствуйте, – я подошел к группе молодых парней, сбившихся у крыльца, как лошади, – у меня машина…
И замолчал, глядя в черное дуло автомата. Оно появилось как из ниоткуда, как жало пчелы. Совсем рядом. И люди, в которых горит огонь.