– Не-а, – подумав ответил тот, и попросил еще бутерброд. – Дедушка живет в поселке Смолино Володарского района. Хороший. Я его очень люблю.
Это всего лишь в ста километрах от города.
– Не пойдет – близко.
– Тетя живет в Москве. Анастасия Филипповна. Хорошая…
– Да, и вы ее очень любите… – подхватил раздраженно Иван Петрович. – Как вы думаете, она обрадуется, увидев своего племянника, решившего погостить у нее пару недель со своим лучшим другом?
– С тремя лучшими друзьями, – подумав, добавил погорелец. – Сережик и Коляша поедут со мной.
– Кто такие?
– Ребята мои, охранники, в подъезде сейчас стоят. В теткиной квартире места всем хватит. У нее трехкомнатная «сталинка» неподалеку от метро «Университет». Я ее очень люблю.
– Годится, – кивнул Шмыга, приподнимаясь. – Тогда едем!
– Когда?
– Сейчас!
– Но маму завтра…
– Еще раз соболезную, но ничем помочь не могу. Не исключено, что как раз на кладбище… – перед детективом вновь промелькнула картинка из сновидения автомобильной королевы. – Вы меня, надеюсь, поняли…
– Но мне надо заехать за вещами! – Заупрямился Витенька, перестав жевать.
– Все необходимое купите в универмаге на Московском вокзале.
Однако, несмотря на решительность, с которой Иван Петрович намеревался бежать из Нижневолжска, выводя клиента из-под удара, отбыть в Москву им удалось лишь в два часа ночи проходящим поездом. Пришлось убеждать недоверчиво хмыкающую Аню, что никакой угрозы для них нет, что командировка является исключительно профилактической мерой, что в эти трудные для папы дни надо пожить с ним, и, кстати, показать ему, как классно она научилась готовить в замужестве, что домой следует приходить только в случае крайней необходимости, и в сопровождении бугаев из папиной службы безопасности… «Угу, и в бронежилете», что тридцать тысяч евро – неплохие деньги… «Угу, на похороны много, а на жизнь вдовы мало», и надо хотя бы немного за них поработать; что она – жена капитана, в сущности, человека военного…
Убеждения не помогли, Аня сморщила носик и разревелась. Пришлось вызывать такси и везти ее в родительский дом, а там не удалось избежать объяснений с тестем и тещей. Затем все-таки пришлось заехать на Родионова – как и говорила тетя Маша, сынок ее был довольно строптивым молодым человеком, – где Витенька в темных комнатах на ощупь набил вещами объемистый чемодан.
Словом, строжайшей конспирации выдержать не удалось, как хотел Иван Петрович, и поэтому провожающих на перроне собралось неожиданно много. Тут были здоровые молодые люди с накаченными грудными мышцами и настороженными взглядами исподлобья, и сотрудники патрульно-постовой службы, парами, как девицы из женского училища, прогуливающиеся по платформам, и бросающие на беглецов быстрые нескромные взгляды. Был и капитан Колобок из УБОПа – он прокатился вдоль вагонов так стремительно, что Шмыге не удалось с ним поздороваться; еще какие-то по-военному подтянутые люди, с коротко стриженными затылками, увешанные рациями и сотовыми телефонами.
Вся эта разношерстная компания загрузилась в ничем не примечательный поезд, кажется, «Северобайкальск-Москва», и прокатилась с детективом, Витенькой и двумя его телохранителями до самого Владимира. Здесь большая часть молодых тренированных людей там сошла и тут же пересела в поезд, шедший в противоположном направлении. Нижневолжская область закончилась, а что произойдет во Владимирской, Московской или Тверской – полковника Шивайло не интересовало.
Среднерусская возвышенность мягко перекатывалась под колесами, редкие ночные огни медленно плыли вдалеке, улыбчивая официантка меняла кофейные чашечки; возились за дверью, как малые дети, Сережик и Коляша – два бугая под два метра роста, показывая исподтишка друг другу новые разученные приемы… И совсем немного времени оставалось до тех томительных страшных минут на Ярославском вокзале, когда Иван Петрович будет исходить смертной тоской, глядя в невозмутимые лица приближающихся убийц.
Глава четвертая. Девушка из Нагасаки
Анастасия Филипповна Колясова, приходившаяся госпоже Мироновой не то двоюродной сестрой, не то женой ее рано умершего брата – подробности родства за давностью времени забылись, встретила нежданных гостей холодно и равнодушно. Она лежала в большой зашторенной темной комнате в узком красном гробу и держала окоченевшими пальцами тонкую восковую свечу. Огонек ее плыл в воздухе высоко над открытым белым лбом, над плотно зажмуренными глазами. Свечи также горели в углах под образами, по комнате медленно передвигалась очередь провожающих, переминаясь с ноги на ногу, осторожно покашливая, вздыхая, перешептываясь…
Иван Петрович перекрестился: «Господи, помилуй нас, грешных!», и отступил в прихожую, заваленную баулами, чемоданами, рюкзаками, дешевыми венками искусственных цветов… Сережик и Коляша поскучнели, Витенька присоединился к очереди, а Шмыга наскоро перетолковал с высоким дяденькой, седым, взлохмаченным, с черной повязкой на рукаве пиджака.
– Анастасия Филипповна была так молода… – осторожно начал Иван Петрович.
– Куда там! – махнул рукой дяденька. – Восемьдесят два отмахала, нам бы столько пожить.
– Горе-то какое… – вздохнул детектив… – Смерть была насильственной?
– Чего?
– Убили старушку?
– Что это «убили»? Сама померла. Да еще, старая карга, ни копейки на похороны не припасла. Думала, раз квартиру оставила, так надо на руках ее нести до кладбища… А вы кем ей приходитесь? – вдруг настороженно и с нескрываемой неприязнью спросил опечаленный родственник.
– Я друг племянника Анастасии Филипповны. Вы не переживайте, он без жилищных проблем.
– А-а, – с нескрываемым облегчением протянул распорядитель. – Тогда милости прошу к столу в кафе «Солярис», тут неподалеку, за углом. Подходите к двум часам, а сейчас, извините, автобусы пора встречать.
Отпихнув плечом Коляшу, побежал вниз по лестнице с двумя табуретками в руках.
– А лифт? – крикнул вдогонку Иван Петрович.
– Не работает! – донеслось откуда-то снизу.
«Вот тебе и Москва, – с провинциальным злорадством подумал Шмыга. – Только что работал, уже не работает. Эх, столичные порядки!» Будто в Нижневолжске были другие порядки…
Вышел Витенька, помял в руке платок.
– Судьба, – сказал он негромко детективу. – Уехал от одних похорон, нарвался на другие… Поехали в гостиницу?
– Бабушку любили… народу набежало, – задумчиво проговорил детектив, не двигаясь с места.
– Любили… – саркастически хмыкнул Витенька, оглядываясь. – Родня с деревни Белокуриха Горно-Алтайского края понаехала квартиру делить. Московских родственников у тетушки Настасьи нет… Едем? – нетерпеливо перебил он себя и вопросительно уставился на Шмыгу.
– Минуту. Виктор Валентинович, теперь ни одного движения без моего приказа. Стойте, где стоите. Молодые люди! – обратился он к телохранителям. – Один из вас на лестничную площадку выше, другой к лифту.
Коляша и Сережик переглянулись, Витек кивнул им, и те повиновались, заняв указанные позиции.
– Оружие у них есть? – шепотом спросил детектив Витеньку. – Замечательно.
Сам неторопливо спустился по широким ступеням вниз на два этажа и стал подниматься обратно вверх, внимательно осматривая каждую надпись на стене, каждый брошенный окурок, газетную бумажку…
Сами по себе похороны пожилого человека не являются чем-то особенным, что может вызвать пристальное внимание детектива по несчастным случаям. Только в ряду других подобных событий в человеческой жизни, несущих в себе смерть и разложение, атрибутика похорон – еловые ветки у подъезда, венки, крышка гроба, сама процессия, гроб, лицо покойника – является Знаком, страшным свидетельством нарастающей угрозы, неотвратимой, как и само печальное действо, которое происходит на глазах якобы случайного наблюдателя. И здесь играет роль все: и степень нарастания знака, и расстояние до него, и эмоции, которые он вызывает в том, кому предназначается.
Но пока Иван Петрович видел только ухоженную, прибранную смерть, которая свидетельствовала угрозу отдаленную, поскольку, что все нижневолжцы были людьми молодого цветущего возраста. Вот если бы нос к носу они столкнулись с гробом молодого человека, тогда бы в мозгу детектива вспыхнула бы красный маяк опасности, и он был бы вынужден прибегнуть к действиям быстрым, неординарным. Сейчас он искал дополнительный знак, пусть и мелкий, косвенный, но прояснивший обстановку.
Ничего! Ни пятен свежепролитой крови, ни уродливо накарябанных граффити со словами «убью», «умри» и т. д. Он поднялся выше на седьмой этаж, миновал Сережика, который постукивая каблуком по кафелю, беспечно насвистывал популярный попсовый мотивчик. Однако правую руку держал за бортом пиджака, а глаза его сузились, словно он уже ловил визир прицела. Шмыга вздохнул. Ребята хорошие, отслужили в спецназе внутренних войск, где-то успели пострелять, но это было несколько лет назад, а вся их нынешняя практика заключалась в том, что гоняли мальчишек от служебной машины, могучими плечами оттирали случайных граждан, лезущих под ноги шефа… Словом, декорация одна, пусть и хорошо прописанная – все эти стальные взгляды, квадратные подбородки, плечевые мышцы…
И наверху ничего. Пустые площадки, освещенные тусклым светом ламп, запрятанных в сетчатые колпаки. Даже если бы Иван Петрович поднялся до девятого этажа, он, скорее всего, и там ничего особенного не увидел. Поскольку, то, что он искал – Знак – находился выше: за лифтовой кабиной на железной помосте, откуда металлическая лесенка вела в машинное отделение. Нужно было иметь недюжинное зрение, чтобы разглядеть в полутьме рубчатую подошву ботинка, брезентовую сумку с инструментом и, наконец, самого молодого человека в летней спецовке, лежащего со сломанной шеей и широко раскрытыми бесконечно удивленными глазами.
– Выходим! – коротко бросил Шмыга наследнику, спустившись.
Однако из квартиры покойной Колясовой повалила толпа, пошли родственники, несущие на далеко вытянутых руках венки, показалась и сама хозяйка в своем красном ящике, переваливаясь с боку на бок под приглушенные крики: «Осторожнее, мужики!»… и четверка нижневолжцев оказалась разбитой по одиночке этим многоводным потоком. У Ивана Петровича мгновенно создалось убеждение, что на похороны московской тетушки приехало все село Белокуриха.
Людской поток плавно вынес детектива во двор, пронизанный отвесными солнечными лучами, с празднично шумящими кронами тополей, звонкими гудками автомобилей, с разноголосицей ребятни на скамейках вдоль недлинного ряда гаражей-ракушек.. Какая-то баба не выдержала, высоко и заученно заголосила прежде времени, поддержала другая… и в этом ритуальном подвывании Иван Петрович не расслышал сухой пистолетный щелчок, и тем более не увидел, как выходивший последним Сережик, неестественно сильно дернул головой и завалился обратно в подъездный тамбур.
Шмыга поймал скорбящего Миронова за локоть.
– Не теряться, Виктор Валентинович, – только и успел сказать ему, как краем глаза увидел двоих теток, горластых, краснощеких, словно подвыпившие Снегурочки, тащивших одну огромную сумку на двоих, и с любопытством озирающих траурную толпу.
Снегурочек в летний день на открытке «Иван Петрович присутствует на похоронах любимой тетушки клиента» не было. Да и выглядели они не очень хорошо: чересчур прямо, как у балетного станка, держали спину, глаза зло сощурены, крашенные губы сжаты в узкую полоску… Шмыга уже падал, увлекая за собой ошарашенного Витеньку за колесо подъехавшего «Икаруса», когда бабы бросили сумку на землю, разом склонились над ней, затем молниеносно выпрямились с автоматами «Узи» в руках.
Прицельной была только первая губительная для многих очередь. Звук донесся позже, звонким грохотом разнесшимся по двору. Вначале стали падали люди, кто-то молча, кто-то с бессильным и жалобным воплем, кто-то успевал выкрикнуть невнятное проклятье… С пятидесяти метров крохотные стальные раскаленные жуки делали с человеческими телами все что хотели, разбивая, разламывая, вспарывая хрупкую плоть. В щепы разлетелись табуреты, и гроб рухнул, вывалив покойницу лицом в грязный асфальт. Если бы не водитель «Икаруса», который за секунду до пальбы дал задний ход, намереваясь освободить место для прохода процессии, жертв было бы гораздо больше. Стекла автобуса мгновенно побелели, осыпались, металл корпуса покрылся множеством аккуратных круглых дырочек со вмятыми внутрь краями.
Вся профессиональная проницательность Шмыги, спасшая жизнь ему и Витеньке в первые секунды налета, оказалась напрасной, если бы не Коляша, который разгадал замысел нападающих и понял, что бабы палили больше для острастки и паники. Поэтому он падал на землю лицом к темной дыре подъезда, вытянув перед собой руки со служебным «макаровым». Оконное стекло на втором этаже, выбитое рукояткой пистолета, посыпалось кусками вниз, и едва только в нем показался силуэт, вкидывающий руки в прицельном жесте, Коляша выдохнув, спокойно, размеренно, словно находился в служебном тире, успел выпустить в него три пули, прежде чем еще один убийца, находившийся этажом выше, не раздробил ему переносицу точным выстрелом.
Упавшая рука мертвого телохранителя ткнула детектива в щеку горячим стволом. Он резко повернулся и увидел светловолосого мужчину в светлой плащевой куртке, сидящего на подоконнике третьего этажа, увидел четко, словно тот находился совсем близко, на расстоянии не больше двух-трех метров в ярко освещенной комнате. На коленях его лежал большой никелированный пистолет, второй точно такой же он держал, вбивая в него обойму. Виктор Валентинович распластался рядом на земле в своем широком черном кожаном плаще, зажав уши и корчась от каждого выстрела. Сменить позицию не было никакой возможности. Мертвый водитель автобуса расслабленно сидел в кресле, опустив руки вдоль тела, с кончиков пальцев стекала крупными каплями темная кровь, за автобусом во дворе бесновались снегурочки, паля из автоматов, и нижневолжцы, беспомощные, находились точно на ярко освещенной авансцене за несколько секунд до того, как упадет занавес. Ни одного спасительного варианта не родилось в оглушенной голове детектива в эти почти предсмертные мгновения.
Да и не было в них нужды. Все описываемое с того момента, как выстрелом в затылок из пистолета с глушителем был убит несчастный Сережик и до того, как Шмыга увидел собственную смерть, покойно сидящую на подоконнике, прошло не многим больше минуты. Этого времени хватило псам одноглазого воротынского бригадира, идущим по следу сынка покойной тети Маши, сориентироваться на месте. Огнем городского боя рвануло все замкнутое пространство двора: дымные нити автоматных очередей, пересекаясь, повисли в воздухе; стреляли из-за гаражей, из открытых дверей бежевой «десятки», били короткими очередями из подъездов. Снегурочки, не выпуская из рук «Узи», задергались, словно куклы на нитках в руках внезапно обезумевшего кукловода, и покатились по земле, разбрызгивая кровь… киллеров в окнах подъезда смело с подоконника и отбросило вглубь, на лестничные ступени.
На улицах, прилегающих к сталинскому четырехугольнику, пальба воспринималась спокойно, словно там кто-то выбивал ковры, рьяно орудуя плетенкой. Лишь когда из арок побежали люди, словно пьяные крича и размахивая руками, народ, стекающий в метро «Университет» приостановился, образовалась пробка, дежурные милиционеры сорвали с поясов радиостанции, а на центральный пульт Северо-восточного округа столицы обрушился шквал звонков.
С вечера прошедшего дня полковник Шивайло не пропустил ни одного выпуска новостей из столицы, как будто втайне ожидал, что вот-вот дрогнут башни московского кремля и полетят осколки рубиновых звезд. И дождался. Вотчина русских царей, правда, осталась в целости и сохранности, но о чрезвычайном происшествии на проспекте Вернадского заговорили все информационные каналы, смакуя подробности расстрела похоронной процессии. Оперативные сводки, рассылаемые Центральным управлением по борьбе с организованной преступностью, он получил лишь к вечеру.