– Но вы не говорили с ней?
– Нет, я поздоровался, конечно. Корсовский был недоволен ее появлением, он моментально меня оттеснил от нее и дал мне понять что мне пора идти. Я больше ни разу не был в этом доме. У него есть квартира на Ордынке и большую часть свободного времени он проводит в ней. – Берзиньш допил свой бокал и загасил сигарету. – Вот и все, что я могу сказать о его личной жизни. У него, по-видимому, нет пороков и весьма мало интересов вне работы.
– А гомосексуальные связи?
– Вы считаете это пороком? Имея подобное чудовище в роли жены, трудно проникнуться нежными чувствами к женскому полу. Сразу становится ясно, что с ним станется после двадцати лет интенсивного использования. А ведь этот человек работает по двадцати часов в сутки, спасая эту несчастную страну…
У Барского возникло желание продолжить эту фразу словами «которую он сам же и разорил», но он подавил ее в себе. В конце концов, не его было время откровенничать.
– У шефа иногда появляются сексуальные фантазии, и тогда он находит себя дружка в гей-клубе на Остоженке, они проводят вместе ночь и расстаются навсегда.
– А как относятся к этому его дружки-мафиози? Ведь по их «понятиям» гомосексуализм – это позорно.
Берзиньш позволил себе усмехнуться.
– Уважаемый господин гэбист, учитывая, какое место занимает Корсовский в блатной иерархии, он мог бы себе позволить есть на обед маленьких детей, ему бы и тогда никто из воров в законе слова против не сказал. Столько делая в интересах мафии, он в ее глазах небесное существо без страха и упрека.
– Возможно, это действительно так. Тем не менее, в свое время он должен был иметь один очень постыдный порок или одну пагубную страсть, это несомненно. У него есть постоянный партнер или друг?
– Друзья у таких людей… Впрочем, он при мне несколько раз звонил в салон этого модного светила Викентия Солержицкого.
– Парикмахера?
– Сейчас их называют «стилистами». Звонил и договаривался на вечер поужинать или встретиться на какой-нибудь презентации. Судя по интонациям они довольно близки. Кажется, сегодня вечером они также встречаются.
В оттенке его голоса Барский неожиданно для себя уловил нотки ревности.
– Кстати, за что вы его недолюбливаете, господин Берзиньш?
– Как вам сказать… Все-таки он многое для меня сделал, взял на работу… Впрочем, да, я его недолюбливаю. Не могу сказать, почему. Во многих отношениях он хороший босс, но иногда в нем появляется некая холодность, которая заставляет чувствовать, что ты для него вовсе и не человек. Будь иначе, не думаю, что мы бы с вами сейчас разговаривали. Даже ради моей семьи я бы вряд ли пошел на это.
– Ой ли, господин Берзиньш? Но, тем не менее, вы разговариваете со мной, и разрешите мне сказать чисто ирландский тост? – И не спрашивая, хочет ли он еще выпить, Барский встал и вновь наполнил бокалы. – Давайте выпьем за то, – проговорил он, – чтобы вы соединились с женой и детьми.
– Ирландцы не говорят тостов в барах и не чокаются виски, – сказал Берзиньш. – Но за это я с удовольствием выпью. – Он поднял свой стакан, и лицо его вдруг озарила надежда. – Значит, вы мне поверили? Их отпустят ко мне?
– Боюсь, что пока – нет. Это значит лишь, что я склонен вам верить, потому что не считаю, что вы сами смогли бы придумать столь неправдоподобную историю. Если вы сказали правду и автор письма действительно существует, то ваша семья прилетит в Москву с первым же самолетом. Они готовы и ждут. Мое ведомство уже договорилось с латвийской охранкой. Вашу семью держат под домашним арестом с упакованными чемоданами. Да, если все пойдет хорошо, – добавил он, – вы очень скоро их увидите. Если же, с другой стороны, вы нас обманули, то боюсь, им придется долго оставаться под арестом. – Он встал. – Ну а пока – до свидания, господин Берзиньш. И не беспокойтесь. Я буду держать вас в курсе событий.
Он официозно, чопорно откланялся и, не говоря больше ни слова, покинул бар.
Было темно. На улицах было пасмурно и холодно с намеком на снег с востока, и лампы уличных фонарей во влажном воздухе были похожи на апельсины. Барский поднял воротник и пошел вперед, глядя на яркие витрины. Еще только начало осени, а казалось, что лето уже навеки ушло и никогда не вернется.
И где-то в этом обширном, расползшемся городе обитал псих-хакер, насмерть испугавший почтенного Игоря Корсовского, перед которым трепетало все правительство, на которого точила зуб вся Госдума, которого объявила врагом народа компартия и которого побаивался Госбанк. Этот шизоид знал причину его убого-роскошного дома-избы-ангара, искалеченной служанки и жены с лицом увядшей шлюхи и одетой так, как не позволил бы одеться своей дочери Ингмар Берзиньш.
Конец ознакомительного фрагмента.