– Почти как волосатая стена, – прошептал он.
– Тоже смотрел «Побег из Вегаса»? – спросил Герман.
– Да, один из любимых фильмов на данный момент.
Воронёнок взял одну из своих гитар: чёрный «Фендер» с пятнами красной краски, что так походила на свежую кровь.
– Наиграй что-нибудь из своих песен. Я подберу мотив. Только главное – спой. Мне плевать, как ты сейчас сыграешь.
Макс коснулся струн, чувствуя, как они поют под пальцами, наслаждаясь звуком из колонок. Он плохо помнил слова своих песен, поэтому решил спеть ту, что застряла в памяти раскалённым гвоздём. Он запел свою глупую и полудетскую балладу «По дорожкам битого стекла». Слова путались в голове, пересохшее горло словно наполнялось песком, когда он выплёвывал горькие колючие слова:
– Прекрати! – закричал Герман. – Что ты, вообще, вытворяешь?! Я тебя другого слышал в прошлый раз.
– Тогда я был пьян… а сейчас несколько похмелен, – растерянно ответил Макс.
– Это не оправдание!
Когда дело доходило до музыки, он готов был сожрать любого с потрохами.
– Давай ещё раз.
Макс покорно вздохнул и снова запел сначала, неохотно переваривая застрявшие в горле слова. Он сам слышал, что получается ещё хуже.
– Хватит, – Герман багровел от злости. – Я не понимаю, что с тобой. Не пой на связках!
– Мне кажется, так лучше звучит.
– Ты можешь сорвать себе голос вообще.
– Я не могу иначе. Если тебя не устраивает, тогда сам пой.
– Я не могу петь так, как можешь это ты… как мог бы ты, – Воронёнок снова разошёлся, на глазах мутируя в здоровенного ворона, а то и вовсе в птеродактиля.
Макс чувствовал, как эта злость передаётся ему.
– Чувак, меня уже в конец заебали твои подъёбки. Я не могу так, слышишь! – закричал он в ответ на очередную колкость. – Меня больше всего бесит этот снобизм. Каждый мудак, имеющий на себе клеймо профессионала, считает своим долгом меня травить, вместо того, чтобы помочь мне!
Герман застыл, созерцая перед собой растрёпанного юношу с глазами, горящими гневом, который был готов обрушить гитару на его голову, чтобы дополнить нарисованную кровь настоящей. Макс был шикарен в своём безумии, как восставший из ада Иисус.
– Зашибись. А теперь пой, – Герман расплылся в улыбке.
– Чего? – Макс только начал приходить в себя.
– Просто пой. Вложи в эти слова всю свою ненависть.
Он снова обнял гитару, и теперь казалось, что он уже не поёт, а кричит, выплёскивая душу на захламлённый пол. Его голос обрёл силу, о которой он и не подозревал прежде. Это было преображение из тихого и спокойного человека в живой сгусток ненависти к миру и любви к искусству. Он был нежен, трогателен и до дрожи отвратителен. Герман слушал его, затаив дыхание, не рискуя нарушать эту идиллию звоном своей гитары. Пустота разбирала его изнутри, словно желудок выскребали столовой ложкой.
– Вот так всегда и пой, – сказал Воронёнок, похлопав Макса по плечу.
Глава 3
Лето проходило в репетициях и пьянках, так что порой очень трудно было отличить одно от другого. Нужно был ставить голос, учить ноты, не пить холодное пиво и культивировать в себе ненависть и любовь к миру. Временами это даже нравилось. У Макса впервые появилось ощущение, что он кому-то нужен. Самое главное, что он впервые был нужен самому себе. Он нужен Герману, пускай даже лишь как средство на пути к цели. Голос этого странного мальчишки казался Ворону изощрённым золотым инструментом, который следовало только отстроить. Судьба никогда не подбрасывает в его мир случайных людей, проще говоря, Герман никогда не обращал на них внимания. Статистам и манекенам всегда останется их роль в постановке его жизни. Они никогда не представляли для него ценности. Но он до сих пор не мог дать себе ответа: как именно он отличает «настоящих» людей от всех прочих. Наверное, по особому блеску глаз. В его жизни было несколько таких не случайных, но на данный момент пришлось уйти в добровольное затворничество во имя великой цели. Несмотря на то, что они проводили с Максом наедине почти двадцать четыре часа в сутки, ему почти не хотелось его убить, а это уже хороший знак. Интровертская натура пришельца хорошо уравновешивала буйный нрав Воронёнка. Если было нужно, то Макс становился просто тенью, сливаясь с обоями, но стоило о нём вспомнить, как он появлялся рядом.
Они пили, не зная избавления. Если не выпить на двоих по литру рома, виски или текилы, то день явно не задался. Похмелье обходило стороной эти две светлые головы, словно боясь за сохранность мира. Герман успел окрестить этот состояние алкогольным метаболизмом. Они всегда могли твердо стоять на ногах и довольно ясно соображать. Если хотелось чего-то большего, то всегда можно было сгонять за травой, игнорируя более тяжёлые наркотики.
– Я бы хотел героин, – сказал как-то раз Макс.
– Только после того как станем рок-звёздами. По той же причине я до сих пор воздерживаюсь от него.
В воздухе стояла густая пыль. Раскрытое окно хлопало рамами. Мухи парили под потолком, совершенно игнорирую липучку. Внешний мир грохотал машинами и слепил пережаренным солнцем. День казался безрадостным. Он тянулся с пяти утра, как безвкусная жвачка.
– Лето течёт словно гной, – вздохнул Герман, растекаясь по столу в ленивой полуденной скуке.
Макс одарил его неодобрительным взглядом:
– Ты умеешь портить картину мира. Я хотел сказать «течёт как ликёр из бутылки или тянется словно желе».
Воронёнок взглянул в окно на чуть подёрнутые салатовой дымкой клёны и небо цвета асфальта.
– Лето уже умирает. Я добил его вчера из винтовки в небо. Оно корчилось и истекало дождём. Я был только этому рад. Ведь столько бессмысленных лет я слоняюсь по ночной Москве, и кажется мне, что только в ней есть подлинная жизнь. В жизни есть кайф, сок и кислота.
– Тебя заносит.
Они сидели на кухне и наслаждались пустотой вперемешку с сигаретным дымом.
– Мы ведь написали уже достаточно материала… – лениво промямлил Макс.
– И что ты хочешь? – Воронёнок вполглаза посмотрел на него.
– Чего-нибудь. Жажда никуда не уходит. Это так похоже на томный онанизм под одеялом. Мы ведь даже ей эти песни не сыграли. Нашу музыку не слышал никто… даже соседи.
– Хочешь сыграть для кого-нибудь?
– Да, и мне плевать для кого.
– Если тебе действительно плевать, то я знаю одно место.
Герман взял со стола телефон и удалился в комнату.
***
Вечер тонул в тумане с реки. Какая-то немосковская погода для конца лета. На Павелецкой душно и туманно, как в болотах Миссисипи. Трамваи отстукивали свой заунывный мотив по блестящей глади рельсов. Максу всегда было не по себе от этих жёлто-красных чудовищ. Не то, чтобы в его родном городе их не было, просто там они смотрятся менее пугающе. Он огляделся по сторонам. Тут всё не так, как в той Москве, к которой он привык, вроде бы и тоже центр, но как в другой мир попал: чёрные и серые дома, утопающие в густой зелени, зловонные подворотни, битые арбузы на мостовой, серые стайки бомжей и запах адской серы в воздухе.
– Москва – это не город, а совокупность государств, – произнёс Герман, читая мысли друга. – Калейдоскоп. Кривая мозаика. Она красива, но только касками и урывками. Если собрать воедино все детали, то они теряют всякую прелесть, сливаясь в единый уродливый гул.
Макс понял, что Ворона опять понесло. Но его речь в такие моменты казалась безумно красивой. Ещё никто на его памяти не выражался так. Люди из его прежнего круга были способны видеть красоту, но были совершенно не в силах её описать, кроме как: «Охуитительно, бля».
Они шли дальше по кривой брусчатке и трамвайным рельсам, вглубь тумана.
– Надо будет гитару тебе потише сделать, а микрофон погромче, – снова ворчал Герман. – Играть ты по-прежнему не умеешь, а нормального состава у нас нет. Ненавижу акустику, блять.
Максу оставалось только кивать и соглашаться. Вечер стекал вниз по сознанию.
– Мы почти пришли, – сказал Герман, указывая на железную дверь, ведущую в полуподвальное помещение. На двери даже не было вывески или каких-либо опознавательных знаков, только пятна ржавчины и коричневые разводы.
– Подожди. Я покурить забыл, – Макс полез за сигаретами.
Только теперь он почувствовал, что начинает волноваться. Под рёбрами начало глухо тянуть. Ему со школьных времён не доводилось выступать на сцене. Раньше его песни слышали только разрисованные стены перехода и равнодушные прохожие. Теперь перед ним зияли скользкие ступени в личное чистилище. Он либо умрёт… со стыда, либо выйдет оттуда живым и обновлённым.
– Я тут выступал иногда, – Герман тоже потянулся за сигаретой. – Когда мне были нужны деньги, я играл тут каверы на «ДДТ» и «Аквариум». Мэ-э-эрзость.
– Угу.
– Подожди, чуть не забыл, – Герман полез в карман за маленькой трубкой.
Вытащив из другого кармана пакетик с травой, он без палева забил трубку и, раскурившись, сделал одну затяжку, затем передал Максу:
– На, так легче будет.
Сладковатый дым превосходного каннабиса ворвался в лёгкие. Мысли воспарили и голова прояснилась. Это было то состояние тончайшей укуренности, когда можно чувствовать себя богом и не терять ясности ума. Трава блаженна и чиста. Она не поможет играть лучше, просто прогонит страх и вдохнёт уверенность.
Внутри было не продохнуть от дыма и пивных испарений. Гнусный запах заспиртованных наглухо тел бил в ноздри. «Куда ты меня привёл?» – хотел спросить Макс, но всё же промолчал. Всё вокруг показалось ему просто испытанием. Ему не нужно играть божественно, главное просто преодолеть себя. Тем временем Герман о чём-то перетирал с хозяином пивной, активно жестикулируя.
– Это даже не андеграунд, это просто дно, – сказал Герман, возвращаясь к Максу.
– Днище.
Они рассмеялись, на миг забыв про окружающую мерзость.
На маленькой сцене помещались лишь два барных табурета, очевидно, самых лучших, что имелись в данном заведении. Подошвы кед прилипали к полу, который не мыли с прошлого года. Надписи на стенах и смрад, стоящий вокруг, напоминали об общественном туалете. Герман попросил, чтобы их не объявляли, у этого новоявленного дуэта не было даже названия. Ничего не говоря, они начали песню. Макс пожалел, что поёт на русском, сейчас ему до одури хотелось, чтобы никто из присутствующих здесь не понял ни слова. Он не даст этим грязным скотам лезть немытыми руками в свою душу. Но надо было петь, и он закрыл глаза, чтобы не видеть этих красных пропитых лиц. Лишь тепло гитары в руках придавало уверенности. Максу казалось, что он стал играть лучше, но всё равно не важно по сравнению с Германом. Макс искоса глянул на него, тот увлечённо был погружён в собственный мир и его атмосферу, не открывая глаза, он сплетал свои нити мелодии.
«Сегодня я играю для себя. Мне наплевать на эти рожи. Я просто закрою глаза и представлю самую лучшую на свете публику. Главное, петь громче, чтобы не слышать возгласы из зала. И не смотреть на них», – думал Макс. В кратких перерывах между песнями он оглядывал зал: серых рож становилось всё меньше, густой смрад табачного дыма рассеивался. Наверное, там за окнами уже совсем стемнело?
По телу разливалась волна кайфа. Макс был переполнен самим собой, и больше ничего на свете ему не было нужно. Только петь. Привычно пропускать через себя воздух и парить на шёлковых крыльях. Внешний мир сдавал позиции перед внутренним. Здесь – грязная пивная, полусонные алкоголики, там – превосходный спектакль за шторами век. Главное, петь и не думать: как ты это делаешь. Слова вспоминаются сами собой, а пальцы зажимают верные аккорды. Макс признавался себе, что в тайне надеялся, что в это ужасное заведение нагрянет какой-нибудь известный продюсер и обязательно заметит их группу, которая сияет как жемчужина посреди грязи. Он предложит им выгодный контракт, и скоро весь мир заговорит о них. Мысль была отчаянной и глупой, но чрезвычайно вдохновляла. Так незаметно для себя они отыграли всю программу.
Заведение было почти пусто, если на считать одного дремавшего в луже разлитого пива алкаша.
– Я даже рад, что они ушли, – сказал Макс, оглядываясь. – Некому будет нас бить.
– У нас остался самый преданный поклонник, – рассмеялся Герман, показывая на пьяницу.
Откуда-то послышался голос официантки:
– Всё, молодые люди, мы закрываемся.
Она взяла тряпку и принялась будить спящего. Его голова откинулась под неестественным углом, закатившиеся глаза уставились в потолок.
– Боже мой! Он мёртвый! – завизжала женщина и тут же скрылась в подсобке, очевидно, в поисках хозяина.
Мертвец так и остался сидеть, растерянно глядя в потолок. В воздухе повисло сладковатое предчувствие беды.
– Валим отсюда, – скомандовал Герман.
Похватав инструменты, они скрылись за дверью.
– Погоди, мы же не взяли расчёт? – спросил Макс.
– И хрен с ним. Пусть оставят себе эти копейки. Мне не хватало только, чтобы они на нас труп повесили.
– Видно же, что он сам умер.
– Я всё равно не хочу этого разбирательства.
Быстрым шагом они удалялись из скверного места, и остановились отдышаться только у самого метро.
– Это феерично, чёрт возьми! – воскликнул Герман. – После нашего первого выступления в зале остался только один человек, и тот оказался мёртвым. Вот она – сила искусства!
Глава 4
Герман обычно смотрел по телевизору только канал с мультиками, он говорил, что это помогает ему не сойти с ума, не засорять мозги. Было забавно смотреть, как он убитый ДХМами почти до состояния Иисуса, смотрит на сверкание разноцветных картинок, живущих в чёрном ящике. Герои этих мультфильмов беспрестанно сквернословили и втаптывали в грязь все остаточные ценности реального мира. На самом деле они глубоко презирали этот трёхмерный мир, где всё подчиняется законам физики и банальной логики… до той поры пока твою жизнь не скрасят наркотики. Макс с Германом сами становились похожи на парочки циничных мультяшных героев, общаясь вместе, замыкаясь друг на друге они вырабатывали свой собственный способ мышления. Дай им волю, они сочинили бы свой язык, чтобы больше ничего не связывало их с это бренностью дурного бытия.
Иногда встречая знакомых по пути в магазин, Воронёнку казалось, что они напрочь утратили связь друг с другом.
– Как дела? – спрашивал кто-то из них.
– Я бы знал, если жил.
Она периодически объясняла общим друзьям, что дело в том, что эти два дурака упарываются ночами напролёт и пишут песни, которые очевидно никто не поймёт. Раз уж парни надеются стать рок-звёздами, то не стоит им мешать в этом начинании. Тем более, что осенью у Германа учёба и он всё же вылезет в реальный мир, так или иначе.
Реальность – это шоу уродов, воплощение гнилья и бессмысленного существования. Воздух отравлен ядом конформизма, тем временем как внутри стены распирает нигилизм и максимализм. Пока Воронёнок мнил себя богом, Макс не прекращал обгладывать себя до костей. Он сам был ненавистен себе больше чем прежде. Внешний мир, населённый людьми казался ему предельно нормальным и обречённым на будущее, тем временем, как он сам ощущал себя вырожденцем, опустившимся ниже плинтуса, которому больше нет дороги назад. Даже Герман, имея поддержку, может выплыть из этой утопии, чтобы вернуться к мирному существованию в благополучии и гармонии с собой и с миром. В этом и было их основное отличие, которое по мнению Макса, мешало им существовать дальше, мешало им творить… Но он не мог остановиться на полпути. Это вечное чувство вины перед миром не давало ему отступать дальше.
– Было бы лучше, если бы мы собрали полноценный состав, – сказал Макс как-то раз.