Вот, скажи мне, Шуба, каким таким ярлыком обозвать эти твои самодвижущиеся пластилиновые фигурки? Ну, определись сам со своими фантазиями, воплощенными в действительность!
– У вас там что-нибудь осталось? – спросил Клюев у Сереги Костикова. – Если осталось, то лучше налей писателю нашему. Похоже, опьянел Игорь Иванович.
– Я больше от обеда опьянел, чем от коньяка. Но еще больше, – от того, что начинаю верить в ожившие пластилиновые фигурки. А ведь про это можно книгу написать – в стиле «наивная фантастика». Сокращенно тоже НФ. Хотя, какая же это фантастика, если ты, Борисыч все вживую видел. А?
– Да, видел, видел, не сомневайся. Мне тебя обманывать незачем, – Клюев перевел взгляд на скульптора:
– Сергей Михайлович, ответь мне всего на один вопрос. Говоря твоими же словами ты «взял и вдохнул жизнь в пластилиновые фигурки». Среди которых была и моя копия. А потом ты взял и, так сказать, выдохнул и…
– Да, Борисыч, ты абсолютно прав. Я вновь сделал так, что фигурки стали обычным пластилином. И впредь тебе не будут сниться сны, будто ты занимаешься сексом с лыжницей на зимней полянке.
– Я же помню ту композицию! – обрадовался Акимов. – Это когда она на лыжах, а он…
– Заткнись, Игорь Иванович! – сердито сказал Клюев. – Шуба, а остальные твои копии?
– С ними – то же самое.
– Со всеми?
– Знаешь, Борисыч, в чем прикол? Буквально пару часов тому назад я говорил эти же слова Боярину, Маргарите Николаевне и Фуфелу. Да-да, тем самым прототипам, чьи пластилиновые копии вместе с тобой приготовились на пикнике пить водку и пожирать шашлык.
– Кстати, а куда твой Гагик запропастился? – спросил Акимов. – О! Легок на помине.
Хозяин закусочной и в самом деле появился в зале, но подойти к столику, за которым сидели Шуба и его друзья, не спешил. Для начала открыл замочек на одной из витрин, поместил в нее пластилиновую композицию, вновь навесил замочек. Только после этого, донельзя довольный, направился к столику в углу зала.
– Любые деньги, дорогой, любые деньги за твое произведение искусства! – говорил он, приближаясь и похлопывая по ладони пухлым бумажником. – Я же всех узнал, всех! И тебя, дорогой, – Гагик Георгиевич отвесил поклон Клюеву. – И инкассатора Боярина, и водителя мордатого, и Маргариточку мою драгоценную…
– Вы знаете Маргариту Николаевну? – удивился Костиков. – Директора универсама?
– Как же, как же ее не знать, дорогой! Для нее мое «Хобби», как дом родной!
– Воистину, Москва – очень тесный город, – сказал Клюев, поднимаясь. – Но вы напрасно достали деньги, дорогой. Вещь уже продана. Позвольте ключик от витрины.
– Как продана? Кому продана? Я же, я же…
– Успокойтесь. Гагик Георгиевич, – Костиков тоже поднялся со своего места. – Наш дорогой милиционер Юрий Борисович ошибся. Никому эта вещь до сих пор не продана. И продана не будет, смею вас уверить.
– Шуба! Я не понял? – нахмурился Клюев.
– Гагик Георгиевич, можно сказать, предугадал мое решение и сам выставил композицию «Пикник у муравейника» среди экспонатов своего заведения. Более того! Я готов в ближайшее время предоставить для, так сказать, минивернисажа под названием «Наивное искусство» еще несколько подобных экспозиций. Недельки так на две-три…
– Отлично, дорогой, отлично! Приноси свои композиции, я для них отдельную витрину выделю!
– А хулиганские вещички тоже выставишь? – усмехнулся Акимов, и, не дождавшись от Сергея ответа, обратился к заинтригованному хозяину «Хобби». – У него же, Гагик Георгиевич, все больше композиции эротические, со всякими там выкрутасами.
– Почему же, ты раньше ничего не рассказывал, не показывал, дорогой! – всплеснул руками Гагик Георгиевич. – Ай, как жаль, как жаль! Очень хочется посмотреть на твое наивное хулиганское искусство, дорогой. Самому посмотреть, другим показать. Очень хочется!
– Увидите, Гагик Георгиевич. Но при одном условии. Вы даете гарантию, что с композициями ничего не случится…
– Как зеницу око охранять буду твои композиции! У меня за все время ни одного самолетика-вертолетика не пропало, ни одна машинка, ни одна фигурка-фигулька не исчезли.
– В таком случае, Гагик Георгиевич, готовьте не одну витрину, а сразу две, – многообещающе подмигнул Костиков хозяину «Хобби».
Борисыч высадил Серегу Костикова и Игоря Акимова у метро «Октябрьское поле» и поспешил к себе домой, чтобы приодеться перед походом в театр. Сереге и Игорю спешить было некуда: начало самодеятельного спектакля на крошечной сцене Литинститута было запланировано на семь вечера, но писатель с инкассатором, в отличие от милиционера наводить марафет не собирались. Если же принять во внимание, что у них была в запасе бутылка виски, а на дворе стояла теплынь и вовсю цвела сирень, то друзьям оставалось только радоваться жизни, ожидая еще больших радостей.
Не мудрствуя лукаво, Игорь предложил сразу выдвинуться по направлению к Литинституту, благо от «Октябрьского поля» до «Пушкинской» ветка метро была прямая. Они и выдвинулись, и, опять-таки, не мудрствуя лукаво, направили стопы на вовсю зеленеющий Тверской бульвар прямиком к памятнику Сергею Есенину, где и расположились на одной из удобных лавочек.
Для Акимова, закончившего Литинститут, это место было донельзя родным и душевным, и Костиков хорошо это знал – сколько раз составлял компанию ему и его сокурсникам! Однажды, когда Игорь только начал учиться, Серега принял его предложение и посетил одно из практических занятий по литературной практике. То занятие произвело на Костикова неизгладимое впечатление, он даже пожалел, что не способен, как Акимом, правильно складывать слова в предложения и так далее. Восхитил Серегу Костикова, в первую очередь, ведущий занятия мастер – известный писатель. Даже сейчас, по прошествии нескольких лет он вспоминал обращение мастера к своим ученикам-первокурсникам: что все они и каждый в частности для него «не тени, а живые люди». Вот и для Шубы любой из его живчиков был не тенью, но одним из детишек, за судьбу которого отвечал только он, скульптор.
Шуба пытался втолковать эту мысль своему другу-писателю в то время, пока они вдвоем, закусывая шоколадкой, распивали бутылку вискаря на Тверском бульваре – аккурат между зданием театра МХАТ и театром имени Пушкина, который граничил со стенами Литературного института. Игорь Акимов его слышал и понимал и, кажется, не просто понимал, но еще и на ус себе наматывал будущий сюжет очередной нетленки, которую, возможно и напишет, но которая все равно на неопределенное время останется лежать в столе, потому что это, так называемый, «не формат», который сегодня издателям нафиг не нужен…
– Хорошо, – допытывался до приятеля Костиков, – издателям твои нетленки не нужны, потому что не формат. А читателю такой не формат – нужен?
– Конечно, нужен, – без раздумий отвечал Акимов. – Нормальный читатель этим гребаным форматом давно пресытился. До блевотины пресытился. Потому и не покупает книжечки в ярких обложечках, на которых звездолеты бороздят внутренности драконов с трансформерами, а космические русалки трахают бессмертных эльфов и ученых троллей…
– И?
– Что – «И»? У издателей своя политика, которую лично я пробивать не собираюсь. Я, слава тебе Господи, не писательским трудом себе на жизнь хлеб с маслом зарабатываю. Для меня писательство, так же, как и для тебя пластилин – хобби.
– Но ты ведь все равно хотел бы…
– Конечно, хотел бы! Кто спорит-то! И тиражи, и слава, и баблище – все в мечтах! Но, знаешь, в чем еще прелесть моего писательского хобби? А в том, что мне самому очень даже нравятся мои нетленки. И когда я стану стареньким, с седою головой и тому подобное, то для собственного великого удовлетворения достану из стола свою собственную рукопись и стану ее читать и наслаждаться историями, которые когда-то придумал…
– И это достойно всяческого восхваления…
– Так же, как и твои пластилиновые композиции…
– Так же, как и мои… эти самые…
– Эмма?
– Сам ты Эмма! Спросонок не разобрал или память отшибло?
– Ой, простите! – Костиков и в самом деле закемарил на лавочке возле памятника Сергею Есенину. Впрочем, как и его приятель Акимов, который теперь усиленно протирал очки.
– Тебя, ведь Ритой зовут? – Серега вспомнил имя одной из трех остановившихся напротив девиц.
– Оп-паньки! Кого я вижу! – вскочил с места водрузивший на нос очки Акимов. – Аллочка, Кесса-критикесса, Ритуля! А мы с Шубой специально к вам на спектакль притащились. Сколько времени-то?
– Есть еще время…
– Гарри! Сколько раз просила не называть меня Кессой!
– Подумаешь! – фыркнула Рита. – Меня – так вообще, с какого-то перепуга, Эммой обозвали.
Нет, ни с какого-то там «перепуга» Шуба назвал эту худышку с миниатюрными чертами лица Эммой. Именно это имя присвоил он одной из незавершенных пластилиновых фигурок из будущей «фашистской» композиции. И копию той, которую Игорь назвал Аллочкой, скульптор тоже слепил, назвав Изольдой. И обидчивую Кессу, которая, как вспомнил Костиков, училась на факультете критики, и которую на самом деле звали Ксения, он тоже слепил и назвал то ли Софьей, то ли Гердой. На самом деле пластилиновые «фашистки» требовали доработки, после чего за каждой и закрепилось бы конкретное имя.
Между тем, в руках у Игоря оказалась недопитая бутылка виски и недоеденная шоколадка, от которых ни одна из прототипов творений Шубы не отказалась. После чего все трое закурили – для этого, собственно, они и выбежали перед началом спектакля на несколько минут на бульвар, ну а выпили, по словам Аллы-Изольды, для храбрости.
В отличие от девушек, Серега с Игорем не курили, а в бутылке осталось на донышке, и если учесть, что им предстояло часа два наслаждаться самодеятельностью, надо было срочно бежать в магазин. Что они и сделали, благо «Елисеевский» гастроном, где всегда можно было «дозаправиться», находился неподалеку.
В гастрономе сразу же и выпили. И Сереге показалось, что напрасно поспешили, надо было бы попозже. Впрочем, кода добрались до территории Литинститута, где посередине садика, весь в зелени стоял памятник Герцену, инженер человеческих душ Акимов предложил скульптору Костикову усугубить еще по пятьдесят, чтобы взбодриться перед спектаклем, отказываться он не стал. И ведь действительно взбодрился. Во всяком случае, первую половину первого акта спектакля воспринимал вполне адекватно. Узнал, кстати, в одной из артисток Ларису, которая послужила – прототипом еще одной фашистки – Софьи. Вспомнил, что после первой же встречи, окрестил Ларису «девушкой из высшего общества», и что Игорь, кажется, был безнадежно влюблен в эту «мажористую», которой в его будущей пластилиновой композиции планировалась роль командирши-стервы.
Еще вспомнил, когда и как собственно зародилась у него идея создать «фашистскую» композицию. В отношениях с девушками Серега не любил ходить вокруг да около. Если приглянулась особа прекрасного пола, и если с ее стороны в отношении него не было явной антипатии, так зачем время терять! Вот и однокурсницу Акимова, тростиночку-Риту, с какой-то изюминкой в миниатюрных чертах лица, Серега Костиков в первый же день знакомства пригласил в свою холостяцкую квартиру. И все у них складывалось очень даже прекрасно… До тех пор, пока Ритуля, уже полностью раздетая, лежа в его кровати, вдруг возьми да не заяви, что по своим убеждениям является ярой фашисткой.
Прозвучало это так не вовремя, так абсурдно, так вызывающе неправильно, что у Сереги вмиг отрезало всякое желание заняться с тростиночкой любовью, даже дотронуться, даже смотреть на нее не захотелось.
На том свидание и закончилось. Ритуля – то ли возмущенная или озабоченная непониманием нового знакомого ее мировоззрения, то ли злорадствующая убралась восвояси. В голове же скульптора ее образ, что называется, «завис», и пришло время, когда он воссоздал фашистку-тростиночку в пластилине, вот только имя дал другое – Эмма – наверное, тоже благодаря какой-нибудь отложившейся в мыслях ассоциации.
Ну, и зачем он приперся смотреть эту самодеятельность? – задался мыслью Костиков. – Не затем же, чтобы вновь закрутить с Ритулей! Да и еще с кем бы то ни было, не собирался он чего-то там крутить-мутить. Одно дело – выпить с другом, за жизнь поговорить и тому подобное, ну а женщины – совсем другое дело. Да и есть у него женщина. Любимая женщина…
– Ау, Гарри, – поднимаясь с кресла, шепнул он на ухо Акимову. – Я сейчас в туалет, а потом – в Коньково, до хаты. И – все! Даже не вздумай меня ус… усм… удерживать…
Все-таки сто тысяч раз был прав, «сегодняшний обокраденный Шпак» из фильма про сменившего профессию Ивана Васильевича, сказавший Шурику, что, когда пьешь, – закусывать надо. Общенародно-патриархальное утверждение, что очень нежелательно мешать водку с пивом, тоже заслуживало понимания и осознания.
Серега Костиков, только что на нетвердых ногах покинувший стены Литературного института, был целиком и полностью согласен с этими прописными истинами. Сегодня Серега намешал слабые алкогольные напитки с крепкими, но при этом он еще и очень даже неплохо закусывал. Правда, после знатной посиделки в «Хобби», закуской служила всего лишь шоколадка. Зато в «Хобби» он довольно внушительно набил живот, и, возможно, поэтому сейчас, при подходе к метро, вдруг ощутил, что не очень уж и пьяный.
Что сбежал, недосмотрев спектакль, сделал абсолютно правильно, а вот позволить себе преспокойно ехать домой в Коньково, было опрометчиво. У Артура Новикова, конечно же, и без Костикова дел хватало, но совладелец ресторана «Фазан и сазан» вряд ли забыл и простил ему чебуречную на Сухаревской. Да и не только в чебуречной было дело.
Серега и Артур были, что называется, враги по жизни. Но если Костиков, работая инкассатором, при необходимости защитить государственные ценности мог бы выстрелить в преступника, то для Новикова инструкций не существовало и закон был не писан. Серега прекрасно это понимал и не то чтобы боялся Артура, но знал, что от него можно ожидать чего угодно. Ну, и что же ему теперь – из-за этого бильярдного шара в родной квартире не появляться?!
Перед тем, как спуститься в метро, Костиков позвонил по мобильнику человеку, номер телефона которого узнал только сегодня:
– Алло, Гагик Георгиевич? Это Сергей, инкассатор, который из пластилина лепит… Да, дорогой, да, да… Гагик Георгиевич, здесь такое дело… Если вы в самом деле хотите, чтобы в вашем «Хобби» были выставлены мои композиции, то выдвигайтесь прямо сейчас к метро «Коньково»… Да, потому что потом у меня может не получиться. Да. Только прихватите с собой пять или шесть коробок, типа из-под обуви, а то все композиции не поместятся.
Хозяин «Хобби» не заставил себя ждать, порадовав Костикова еще и тем, что помимо водителя в его навороченной иномарке оказался работавший в закусочной вышибала по имени Вартан – этакий шкаф, рядом с которым на заднем сиденье Костикову пришлось сидеть бочком. А вот подходящих коробок Гагик Георгиевич привез всего три – больше не нашел, да и откуда в закусочной вдруг возьмутся коробки из-под обуви.
Серега-то по этому поводу не переживал, для него главным было появиться у себя дома не в одиночку, а, так сказать, в сопровождении. И сопровождение оказалось довольно внушительным, хотя, возможно и бесполезным, потому что ни Артура, ни его бугаев Костиков во дворе не заметил и слегка успокоился.
Зато Гагик Георгиевич, увидев творения скульптора, не на шутку взволновался. И от того, что их оказалось так много, и все такие, что глаз не оторвать, особенно – хулиганские, особенно те, которые «с сюрпризом». И от того, что при всем желании в три принесенные Вартаном коробки не помещалась даже половина композиций. Так, наверное, переживал бы купальщик, вылезший в одних плавках на людный пляж и обнаруживший прямо перед носом вынесенный приливом на берег и расколовшийся сундук с золотыми монетами. Сереге даже немного жалко его стало.