– Признаю, но…
– Значит, фактически вы признаете себя виновным!
– Да нет же!
Моррисон вновь принялся описывать свои приключения, но вдруг, почувствовав апатию ко всему, замолчал и махнул рукой:
– Отведите меня к человеку, к любому человеку!
– В этом нет необходимости, правосудие в нашем городе осуществляется электронным судом. Выслушайте приговор: не признавая себя виновным, подсудимый не опроверг ни одного пункта обвинения. Его собственные показания, а также имеющиеся улики полностью изобличают его в совершении тяжких преступлений, за которые он заслуживает смертной казни. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и будет приведен в исполнение немедленно.
Лампочка на вершине колонны погасла.
Роботы-полицейские взяли его под руки и повели. Моррисон шел не сопротивляясь, оглушенный чудовищностью услышанного. Ему казалось, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим, но подсознательно он понимал, что такое впечатление создает психологический защитный механизм, предохраняющий его от помешательства, а на самом деле именно он, Моррисон, находится здесь, в чужом городе, среди взбесившихся механизмов, приговоривших его к смерти.
И хотя он понимал, что в этом городе живут люди, много людей, а на всей планете их еще больше – несколько миллиардов, что это человеческий мир, живущий по человеческим законам, и что осужден он тоже по закону, придуманному и проводящемуся в жизнь людьми, – хотя он понимал все это, но в голове бились совершенно дикие мысли:
«Значит, я остался один, один на всей Земле… Поэтому они задумали меня уничтожить, я им мешаю, я ведь живой, вот они и решили сделать меня мертвым. Проклятые машины… Это их заговор… Меня тоже сделают машиной… Чего не может делать машина?» Он почувствовал, что может сойти с ума оттого, что все происходящее не кошмарный сон, а не менее кошмарная и оттого более страшная действительность.
Но где-то в глубине сознания жила надежда, что это только горячечный бред, болезнь, от которой он избавится, как только увидит другого человека.
– Человека! Хочу видеть человека! – закричал он и попытался вырваться, но роботы держали его крепко, хотя и предупредительно мягко, чтобы не причинить боли, и это обстоятельство затронуло какой-то нейронный узел в его мозге.
– Хочу увидеть человека! Я же схожу с ума, мне кажется, что я остался один!
В это время возникшая в мозгу ассоциация развилась в мысль, сработало реле памяти, и от внезапного прозрения Моррисон затих. Он вспомнил:
МАШИНА НЕ МОЖЕТ УБИВАТЬ.
Коридор, по которому его вели, заканчивался, и Моррисон, направляясь к двери, уже знал, кого он увидит за ней.
Охота
Он сидел, глубоко утонув в удобном кресле, смотрел, как маленькие человеческие фигурки, окруженные клубами дыма и ореолами бешеного пламени, выжимают последние крохи мощности из своих ракетных поясов, стремясь к той заветной черте, за которой для пересекшего ее первым начнется новая, радужная жизнь, и оттягивал момент, когда надо будет нажать клавишу выключения и выйти из уютного мирка своей квартиры в неизвестно что приготовившую для него ночь.
Но бесконечно оттягивать было нельзя, и он вдавил клавишу в ручку кресла. Яркая панорама изображения съежилась и пропала, однако он успел увидеть, как вокруг одной фигурки пламя полыхнуло особенно ярко и она, беспорядочно кувыркаясь, понеслась вниз.
«Не повезло, – подумал он. – Ограничители были сняты у всех, но не повезло именно этому…»
Он решительно выбросил из кресла свое худое тело и стал собираться, стараясь отделаться от неприятного сосущего чувства страха. Одевшись, он полез в ящик стола за пистолетом, но тут же вспомнил и отдернул руку. Вот уже два месяца, как запрещена Охота с оружием. Она, видите ли, приводит к слишком большим потерям.
«Черт бы вас взял!» – выругал он неизвестно кого. Не то чтобы он был недоволен, нет. Он любил свою страну и знал, что она самая богатая, могучая и свободная во всем мире; правда, он не знал, каков был «остальной мир», потому что страна была спрятана под защитным энергетическим колпаком, и это тоже было правильно, этого требовала безопасность; и если запретили Охоту с оружием, то, значит, так и должно быть. Просто страх, который жевал его внутренности, жевал упорно, настойчиво, взвинчивал ему нервы, и это нервозное настроение искало выхода и находило его в резких словах.
Он нервничал. Это потому, что у него была работа, хорошая работа, ничего, что немного вредная: он заменял отработавшие свой срок плутониевые сердца роботов, – и была отличная квартира из пяти комнат с искусственным климатом, чутким электронным сторожем, синтезатором, большим, сверкающим никелем кухонным комбайном, был старый, но надежный и достаточно быстрый винтолет, была красивая жена и трогательно нежный ребенок, но всего этого он мог лишиться, если ему не повезет на Охоте. И ему было страшно. Но он любил свою жену и своего ребенка, и он должен был пойти и принести пищу для своей семьи.
Он подошел к серому ящику синтезатора, занимавшего половину комнаты, и погладил его матовую, чуть шершавую поверхность. Он зарабатывал восемь киловатт энергии в неделю, и такой экономный синтезатор мог произвести много полезных предметов. Он мог создавать новый костюм себе и платье жене хоть каждый день, мог получить новую мебель и стереовизор по-следней модели, а если месяц или два экономить – то и неплохой ракетный пояс, но одного он не мог синтезировать – пищи.
Пищу приходилось добывать самому, раньше было просто – он отличный стрелок, но теперь труднее, теперь расчет только на мускулы, а стрелять нельзя, за это суровая кара. Ну ничего, он подойдет – и все будет хорошо, принесет добычу, немного неприятно, правда, но потом он положит ее в приемное окно кухонного комбайна, а комбайн разделает тушу, заморозит мясо и приготовит любое из десяти блюд, на выбор, надо только нажать кнопку, одну из десяти, и в окне выдачи появится узорчатая тарелочка (тарелочки прессуются из костей – очень удобно) с аппетитным блюдом.
Надо идти. Он нежно попрощался с женой, та смотрела тревожно, но держалась молодцом, даже улыбнулась, когда произносила традиционное «Счастливой Охоты!», погладил по голове сынишку, который повторил за матерью фразу, не понимая еще, что стоит за этими тремя словами – «Счастливой Охоты, папа…»
Он вышел из квартиры, с удовлетворением услышал четкий щелчок сторожевого устройства и шагнул в шахту гравитационного лифта, шагнул без колебаний, хотя перед ним зиял колодец почти трехсотметровой глубины.
Несколько лет назад у него возникало смутное беспокойство, когда он подходил к этой бездне, он с трудом заставлял себя шагнуть в нее, и однажды, когда в стереовизоре он увидел защитную полосу – бесконечную цепь эмиттеров, окружающих всю страну, – у него почему-то сжало сердце: он заметил выжженную землю вокруг черных головок излучателей – там слишком велика была напряженность защитного поля, и у него даже шевельнулась мысль: зачем все это…
Как раз тогда он нашел свою старую газету, напечатанную еще на бумаге, и прочел в ней невероятные вещи. Там было написано, что защитную полосу нельзя вводить в строй, что она погубит страну, нарушив какое-то биологическое равновесие. Он прочел, что не следует запрещать полеты в космос, что именно в космосе надо искать новые места для размещения быстро растущего населения, что залитая асфальтом, бетоном и пластиком, насквозь протравленная химией земля вот-вот вообще перестанет давать урожаи, что стране грозит голод…
Тогда он потерял покой, что-то шевельнулось в его душе, и он не понимал что, он не спал две ночи и наконец решился пойти к врачу.
Специалист объяснил все просто и доходчиво: явление атавизма, такое, к сожалению, бывает, правда, редко, за четыре года это второй случай. Ничего не поделаешь, проявляется затаенное в сознании несовершенство натуры далеких предков. У них было много подобных комплексов. Страх перед высотой, например, который не позволил бы им пользоваться гравилифтом. И еще целый ряд ненужных эмоций, из-за которых они не смогли бы охотиться. Ну что ж, это не страшно, теперь многие психологические барьеры в человеческом мозге преодолены, большей частью сами собой, а некоторые – искусственно, подумаешь, пустяк, при современном уровне медицины…
Психолог оказался прав. Ему сделали два укола и провели сеанс облучения, с тех пор все было в порядке. Исчезло непонятное чувство, бессонница, страх перед шахтой лифта. Жизнь снова пошла своим чередом. А старую газету с написанными там разными глупостями он сжег…
На улице было тепло, даже душно, неба видно не было из-за громад домов, и только тысячи окон сверкали огнями, как большие звезды. Там, за пуленепробиваемыми стеклами, текла обычная жизнь, от которой он отрешился, как отрешились и многие другие охотники, вышедшие в эту душную ночь в свою текущую по особым законам жизнь.
Он мягко шел по улице, стараясь держаться в тени, и был непривычно легким правый карман пиджака. Ничего, он жилистый, хотя и потерял в весе семь килограммов за два месяца – это оттого, что мало ел, да и небольшие дозы облучения, которые он получает каждый день на работе, кое-что значат. Но в основном – еда. С тех пор, как запретили Охоту с оружием, он не выходил за добычей. С трудом удалось растянуть запасы до сегодняшнего дня. Если бы он знал заранее, он бы сделал запас побольше, ведь он очень хорошо стреляет…
Послышались шаги, и он бесшумно метнулся к небольшой нише в стене и плотно вжался в нее. Из-за угла показался человек – невысокий плотный мужчина, похоже тоже охотник. Когда человек поравнялся с ним, он на секунду замешкался, но потом все же прыгнул и уже в прыжке понял, что заставило его замешкаться: слишком настороженно шел этот человек, слишком напряженной была у него мощная спина…
Его руки скользнули мимо шеи человека и, казалось, попали в стальные тиски, его тело повернулось в воздухе и грохнулось о бетон, но он еще успел подумать, что чертовски силен этот человек, гораздо сильнее его, но если бы был пистолет, все было бы по-другому, и в последнюю долю секунды своего бытия понял, что из охотника превратился в добычу.
Шок
Звонок, возвещающий об окончании работы, смолк в тот самый момент, когда Ник Андерсон перешагнул порог конторы. Обычно это ему не удавалось: в такое время коридоры напоминали сухие выходы затапливаемого муравейника, и пробраться сквозь суетливую толпу было невозможно. Но сегодня все уступали ему дорогу. Сегодня не обычный день, сегодня – день триумфа.
На улице ярко светило солнце, он надвинул шляпу-шлем пониже, почти на самые глаза. Настроение было отличным, и он решил идти пешком. Теперь он мог себе это позволить. Буйная радость захлестывала Ника каждый раз, когда он, повернувшись к зеркальной витрине магазина, видел свое отражение с броским оранжевым значком стрелка первой категории на лацкане пиджака.
Это был приятно. Экзамен он сдал только вчера и еще не привык к этому яркому квадратику, гарантирующему безопасность, пожалуй, больше, чем защитный костюм. Второй значок, висящий под левой лопаткой, предупреждал каждого, кто надумает выстрелить ему в спину, что он целится в человека, способного не оборачиваясь попасть в глаз мяукнувшей кошки.
Кроме безопасности, эти маленькие пластиковые значки гарантировали и многое другое… Продвижение по службе, например. Ник вспомнил, как реагировали коллеги на его появление в новом качестве. Поздравления с не очень искренней улыбкой и шепот за спиной: «Ну, теперь Старику крышка». А когда пришел мистер Спенсер, все затаили дыхание. Тот был управляющим десятый год, и, хотя на его пиджаке красовался такой же оранжевый значок, все знали, что он уже не выполнит нормативов первой категории. Старик держался на авторитете. Но если появляется человек, равный по рангу, он может посягнуть на авторитет… Это понимали все и, конечно же, сам мистер Спенсер.
Конец ознакомительного фрагмента.